только и думал, как бы в доме не появились любопытные дети или, того ху-
же, пьяные рабочие с соседней стройки, он, судорожно шаря рукой, нашел в
тумбочке недопитую бутылку водки, с трудом откупорил ее и осторожно, из-
бегая резких движений, поднес горлышко к губам и попытался сделать гло-
ток лежа, но, поперхнувшись, почувствовал резкий внутренний толчок, от
которого содрогнулось все тело, и рот его взорвался, как распылитель,
нос обожгла волна спиртного, и ему показалось, что из ушей ударили горя-
чие, тугие фонтаны жидкой серы. Придя в себя, он прохрипел - а, черт,
Ольга, ведь говорил же мне отец, чтобы я никогда не пил лежа, - и прох-
рипел - даже молоко, даже лекарство. И весь долгий, наполненный неясным
шумом день у него перед глазами плыли видения - то были отрывки бесчис-
ленных кинолент, которые он просмотрел за последние месяцы, отдавая
предпочтение тем картинам, где присутствовала богемная жизнь, особенно
остро чувствуя повсеместный, равномерный упругий нажим, с каким бурлящий
век вытеснял его, ибо был бессилен переварить камень его веры.
Первое, что он обнаружил, когда сумел встать, - было отсутствие керо-
сина в лампе, и он глухо пробормотал - ничего, Ольга, я знаю, где взять
солярку. Стараясь не сгибаться в спине, с деревянной неподвижностью кор-
пуса, он, точно эквилибрист, на плечах которого в полный рост стоят как
минимум два человека, двинулся прочь из дома, шаркая, прочно ступая,
особенно старательно выбирая дорогу среди насыпей строительного хлама и
ям, прикрытых отслужившими деревянными поддонами. Покинув территорию за-
пустения, он пошел в сторону стройки, где видел трактор и экскаваторы,
сжимая в руке дребезжащий чайник и толстый резиновый шланг. В темноте,
переходя дорогу, он увидел черную, неподвижную массу задавленной собаки,
которая лежала на белой разделительной полосе, и, возвращаясь с полным
чайником солярки и со стойким привкусом ее во рту, он вдруг остановился
посреди дороги и подумал - вот ведь что мне нужно, Ольга, вот ведь со-
бачья шерсть. И он пошел к заброшенному дому, все так же шаркая ногами и
прочно ступая, глядя перед собой, угадывая, куда следует ступить, чтобы
не провалиться под землю, и бормотал - хорошо еще, что я не устроился на
втором этаже, как задумывал вначале, - и бормотал - ведь по лестнице мне
бы сейчас не подняться, Ольга, ни за что не подняться. И тут он подумал,
что ему придется возвращаться к дороге, и глухо застонал. Он не стал за-
ливать солярку в примус, потому что тот стоял на полу и ему пришлось бы
нагнуться, но залил в керосиновую лампу, стоявшую на тумбочке, чиркнул
спичкой и зажег фитиль, а затем, уже взяв нож и не пряча его в карман,
пошел обратно, с громким свистом пропуская воздух сквозь стиснутые зубы,
превозмогая боль, вслушиваясь в костные позывы, точно стержнем его тела
был ствол время от времени выстреливающего в небо ружья. Добравшись до
дороги и остановившись под тополем, выждал, пока скроются из вида габа-
ритные огни двух разминувшихся автомобилей, он со всей быстротой, на ко-
торую был способен, достиг середины дороги и, не сгибаясь в спине, упал
на колени, схв
атил правой рукой задавленную собаку за жесткую, густую от грязи хол-
ку, так же, не сгибаясь в спине, исхитрился встать и поволок с дороги,
упрямо раздвигая собой мир с его дрожащими, расплывчатыми строениями и
прыгающими огнями. Он не стал оттаскивать собаку далеко от дороги и ос-
тановился, едва миновав невысокие кусты. Стоя на коленях и глядя прямо
перед собой, он сделал два глубоких вдоха, а на третьем задержал воздух
в легких и быстро сделал четыре надреза в форме квадрата на собачьем бо-
ку, чувствуя, как лезвие ножа соскальзывает с ребер. Потом он, крепко
сомкнув кулак, захватил шерсть в середине вырезанного квадрата и, не
рассчитав силы, резко дернул и тут же взвыл, закусив губу, закрыв глаза,
по которым словно хлестнули еловой веткой, и вынужден был выдохнуть за-
держанный воздух, чтобы не лопнула голова, и вдохнуть новый - и запахи
осени были вытеснены запахом псины, крови и свежего мяса. Тогда он про-
цедил - ничего не получается, Ольга, надо снимать шкуру, подрезая сбоку,
и все время тянуть на себя, иначе не снять, никак не снять. Пальцы его
слиплись от густой, вязкой крови, когда, сжимая в одной руке кусок шку-
ры, а в другой собачью холку, с треском ломая кусты, он потащил ее об-
ратно на дорогу. Предварительно осмотревшись, нет ли поблизости машин
или людей, он приволок собаку на место, где она была сбита, и бросил на
разделительную полосу.
Ему пришлось возвратиться на стройку, где он приметил металлическую
бадью, предназначенную для жидкого цемента, которая была наполовину за-
полнена дождевой водой. Опустившись перед ней на колени, не сгибаясь, он
тщательно промыл кусок собачьей шкуры и нож, но затем, поразмыслив, выб-
росил нож в котлован, а потом медленно двинулся к своему убежищу, предв-
кушая скорое облегчение.
Он слишком устал, слишком измучился, чтобы пытаться из куска шкуры
делать бандаж, как задумал вначале. И, действуя в полусне, наполовину
отключившись, он прицепил к брюкам старые подтяжки и подсунул под них
кусок шкуры, шерстью к своей коже, закрепив его таким образом на поясни-
це, а поверх натянул свитер. И, повалившись на кровать, он на мгновение
почувствовал себя так, точно упал на выводок мокрых ежей. И впоследствии
он не в состоянии был вспомнить, заснул в ту секунду или потерял созна-
ние, погрузившись в темную путаницу.
Кожухин и не предполагал, что перенесенный приступ оставит в нем
столь тягостное беспокойство, породившее некую неудовлетворенность со-
бой, заставившее думать, что совершена ошибка в самом главном или, по
меньшей мере, что-то крайне важное он не учел. И мысленно он возвращался
в заброшенный дом - именно там склонный искать истоки ошибки, - пуская
память, как натасканного пса, шарить по гулким, холодным комнатам бурого
убежища в надежде выяснить, докопаться до того, что же он мог забыть, но
все усилия оказались тщетными, и тогда он подумал - значит все дело в
тебе, Ольга, только в тебе, но будь спокойна, я разберусь и с этим. Од-
нако еще долгое время после того, как, гонимый зимой, он перебрался жить
в узкую теплую каморку рядом со щитовой, где спал на больших забетониро-
ванных трубах отопления, махнув рукой на то, что может подумать о нем
обслуживающий персонал телефонной станции, у него перед глазами струи-
лось пламя костра, разведенного им в последний день нахождения в забро-
шенном доме, костра, во избежание пожара обложенного им со всех сторон
камнями, кирпичами и отколовшимися частями стен, на котором он добросо-
вестно сжигал, уничтожал следы своего пребывания, не пощадив даже ста-
ринный разваливающийся шкаф, оставив лишь нехитрую кухонную утварь и
бритвенные принадлежности.
С той же регулярностью, с какой он прежде посещал кинотеатры, - но не
с той частотой - он заходил домой к сестре своей бывшей жены, которая
еще год назад, улыбаясь, принимала его и Ольгу, выставляя перед ними
большой английский поднос с фрагментами королевской охоты, нагруженный
печеньем, вафлями, конфетами и кубиками соленых сухарей, которые она су-
шила и подавала специально для него, а теперь она открывала ему дверь
только потому, что не было дверного глазка, невысокая, издерганная, по-
рывистая, и тут же, заслоняя собой дверной проем, раскинув руки, сузив
глаза, она клялась, что уже сегодня наймет плотника, который сделает
так, что она будет видеть, кто звонит к ней в дверь, и тогда он, Кожу-
хин, будет торчать перед дверью хоть до второго пришествия. Он ей спо-
койно говорил - ты не пускаешь меня в дом, потому что Ольга у тебя, да?
как она поживает? - и говорил - или ты мне скажешь, что она еще не воск-
ресла?; а она тихо, заикаясь от ярости, говорила - бог мой, что это за
мир, где молния бьет в сухие деревья, когда с высоты видно темя этого
подонка?; тогда он спокойно говорил - мое темя выше ваших молний - гово-
рил - вижу, вам еще не надоело меня дурачить, ну ничего, ничего, я пос-
мотрю, насколько вас хватит, вы и не знаете, что такое настоящее терпе-
ние.
После коротких раскаленных разговоров с родной сестрой Ольги он, ус-
мехаясь про себя, думал - что же ты хочешь сделать, Ольга, чего до-
биться, неужели ты хочешь изменить меня, или ты хочешь изменить себя, но
ведь наша земность неизменна, и, что бы ты ни делала, как бы ты ни ста-
ралась, в моей душе была, есть и будет ниша, до миллиметра подогнанная
под тебя, и любому другому человеку в этой нише будет либо тесно, как
роялю в скрипичном футляре, либо просторно, как смычку.
Но своими постоянными визитами к сестре бывшей жены Кожухин добил-
ся-таки некоторых результатов и как-то раз, зайдя к матери, он, с безо-
шибочностью профессионального электрика, почувствовал в ней ненормальное
нервное напряжение и спросил, в чем дело, и она сказала, что ей звонила
Ирина, а он спокойно, отстраненно спросил - какая Ирина? - спросил, еще
не понимая, потому что был способен забыть имя, не забывая свояченицы; а
мать ему сказала - родная сестра Ольги; тогда он поднял голову и молча
посмотрел на мать, предотвращая, усмиряя горячий гейзер истерики; мать,
всхлипывая, сказала - я же не знала, что ты ходишь к ней, а она мне не
поверила, она сказала, что мы с тобой заодно, что мы хотим загнать ее в
могилу, как загнали Ольгу, а теперь делаем вид, что ничего не случилось,
что никто и не умирал, и она была вне себя, и ей кажется, что ты пресле-
дуешь ее, врываешься к ней в дом, где она живет одна, а у нее нет двер-
ного глазка; он сказал - я ни разу не переступил порога ее дома с тех
пор, как Ольга ушла от меня, - а потом сухо, жестко сказал - они сумас-
шедшие, чтоб мне сдохнуть, они сумасшедшие, потому что только сумасшед-
шие способны затеять подобную игру, а теперь они не знают, как прекра-
тить это, как от этого откреститься, как воскреснуть из мертвых, не уме-
рев перед этим; мать смотрела на него не дыша, широко раскрытыми глаза-
ми, и слова его, голос, невероятная могучая убежденность гремели у нее в
голове, как десятки колоколов, призванных крепить веру, и потом лишь она
смогла пробормотать - я сказала ей, что ты не веришь и тебя невозможно
переубедить; тогда он ей сказал - да будь я проклят, как же я могу пове-
рить, если знаю, что Ольга жива? ради чего мне поступаться честностью? -
и сказал - зачем мне верить? чтобы подыграть им в этой безумной игре?
Все чаще и чаще на больших сдвоенных батареях отопления он слушал
глухой забетонированный шелест воды и, глядя на блестящую оцинкованную
поверхность огромной вытяжки у себя над головой, задумывался о неуемном
стремлении людей к легкости. Он подносил к лицу пальцы, кончики которых
омертвели от постоянного зажимания твердых оголенных проводов, и думал -
легкость во всем, Ольга, легкость во всем - в еде и одежде, в походке и
отношениях, в жизни и несчастии - легкость для них новый бог, еще немно-
го, и к ним придется привязывать свинцовые болванки, чтобы они не воспа-
рили к птицам, - их там не ждут; они, чего доброго, нарушат соотношение
между силами ветров и человеческой тяжестью и будут жить, влекомые воз-
душными потоками, как риниафиты, - и думал - как можно так легкомысленно
отталкивать землю, противиться ей - меня же они обвинят в пресмыкании,
потому что я отрываю ногу от земли для того, чтобы тут же на нее сту-
пить, и в этом коротком промежутке, в этом коротком отрыве я слышу ее
зов, и я ей за это благодарен; они взяли на вооружение все мыслимые и
немыслимые мифы и сказания древних, но я не уверен в их подлинности,
вполне возможно, кое-что они выдумали сами, подняв, возвеличив выдуман-
ное до легенды в своем неоглядном стремлении летать; но если птицы - ви-
