И сладкая страсть кинула нас в опьянение, мы оба унеслись на небо.
После минутного отдыха я счел своим долгом приступить к своему
рассказу.
- Я родился, когда мои отец и мать были полны сил и молодости. Мое
детство было счастливо и протекало без слез и болезней. К тринадцати годам
я был почти уже мужчиной. Волнение крови и вожделение живо давали себя
знать. Предназначенный к принятию церковного сана, воспитанный со всей
строгостью, я всеми силами подавлял в себе чувственные желания. Ночью во
мне природа добивалась облегчения, но я боялся этого, как нарушения
правил, в котором сам не был виноват. Это противодействие, это внутренняя
борьба привели к тому, что я отупел и походил на слабоумного, когда мне
случайно встретилась молодая женщина, то она мне казалась живосветящейся и
источающей чудесный огонь. Разгоряченная кровь приливала к голове все
сильнее и чаще. Это состояние длилось уже несколько месяцев когда однажды
утром я почувствовал, что все мои члены сводит судорогой. При этом я
испытывал страшное напряжение, а затем конвульсию, как при падучей. Яркое
движение предстало передо мною с новой силой. Моим взорам открылся
бесконечный горизонт, воспламененные небеса, прорезанные тысячами летящих
ракет, ниспадая плавающих, наливающихся дождем сапфировых и изумрудных
искр. Пламя на небесах утихло - теперь голубоватый огонь пришел ему на
смену. Мне казалось что я плавал где-то в мягком и приятном свете луны.
Я бредил любовью, наслаждением в самых непристойных выражениях, а
руки мои сотрясали мой высокомерный приап.
Впечатления, сохранившиеся от изучения мифологии, смешались теперь с
видениями. Я видел Юпитера и с ним Юнону, хватающего ее за перул. Затем я
присутствовал при оргии, при адской вакханалии в темной и глубокой пещере,
охваченной зловониями: красноватый свет и отблески синие, зеленые
отражались на телах сотен дьяволов с козлиными туловищами в самых
причудливых и страстных позах. Они качались на качелях держа свои ...
наготове и залетая на раскинувшуюся женшину, с размаху вонзая ей свое
копье между ног. Другие, опрокинув непристойную набожную монахиню вниз
головой, с сумашедшим смехом кувалдой всаживали ей великолепный огненный
приап и вызывали в ней с каждым ударом парекопизы неистового наслаждения
третьи, с фитилями в руках зажигали оружие, стреляющее пылающим приапом,
который бесстрашно принимала в мишень своих раздвинутых бедер бешеная
дьяволица. Повсюду слышалсяь гиканье и хохот, вздохи, обмороки
сладострастия.
Я видел, как старый дьявол, которого несли на руках четверо,
раскачивал гордо свое оружие сатанически-любовного наслаждения. Всякий
падал ниц при его приближении.
Это было издевательским подражанием процессам святых тайн. Временами
дьявольский приап волнами изливал потоки жертвенной жидкости.
Когда я начал приходить в себя от этого грозного приступа болезни, я
почувствовал себя менее тяжко, но утешение духа усилилось.
Около моей постели сидели три женщины, еще молодые, одетые в
прозрачные белые пенюары. Я думал, что у меня продолжается головокружение,
но мне сказали, что мой мудрый врач, разгадав мою болезнь, решил применить
единственно нужное мне лекарство. Я тотчас схватил белую упругую ручку и
осыпал ее поцелуями, а в ответ на это свежие губы прильнули к моим губам.
Это сладкое прикосновение меня наэлектризовало.
- Прекрасные подруги, воскликнул я, - дайте мне счастья! Я хочу
бескрайнего счастья, я хочу умереть в ваших обьятиях! Отдайтесь моему
восторгу, моему безумию!
Тотчас же я отбросил все, что меня покрывало, и вытянулся на постели
выпрямился высоко мой ликующий приап, кроме того я подложил под бедра
подушки...
- Ну вот, вы, пленительная рыжеволосая девушка, с такой упругой и
белой грудью, сядьте к моему изголовью лицом и раздвиньте ножки. Хорошо
восхитительно! Светлокудрая, голубоглазая, ко мне! Ну, иди, сядь верхом н
высокий мой трон, царица! Возьми в руки этот пылающий скипитер и спрячь
его целиком в своей империи... ух... так быстро... качайся в такт, будто
едешь медленной рысь продли же удовольствие.
А ты, чудесная красавица, такая рослая с темными волосами, с
восхитительными формами, обхвати ногами вот здесь, сверху мою голову!
Прекрасно! Догадалась с полуслова... раздвинь бедра пошире, еще, так,
чтобы я мог тебя видеть, а мой рот будет тебя пожирать, язык же влезет
куда захочет. Зачем ты стоишь так прямо? Спустись же, дай поцеловать твою
шейку.
- Ко мне нагнись, ко мне! - закричала рыжеволосая, маня ее своим
заостренным языком, тонким, как венецианская дева, подвинься, чтобы я
могла лизать твои глаза и губы. Я люблю тебя... это мой рок.... ну, положи
свою руку сюда... так, потихоньку...
И вот каждый задвигался, зашевелился, подстрекая другого и добиваясь
собственного удовлетворения.
Я пожирал эту сцену, полную воодушевления, сумасбродных и озорных
поз. Вскоре крики и вздохи перемешались, огонь пробежал по жилам. Я
вздрогнул всем телом. Мои руки блуждали по чьим-то горячим телам и
находили те самые красоты милых женщин, которые заставляли меня корчиться
о сладострастия. Потом губы сменили руки, жадно всасывая их тело, я кусала
грыз. Мне кричали, чтобы я остановился, что это убийство, что я их
покалечу, но это только удваивало силы. Такая удивительная чрезмерность
меня уморила. Голова бессильно опустилась. Я лишился сил. Мои красотки
также потеряли равновесие и лишились чувств. Я обнимал их бесчувственных,
при последнем вздохе и тонул в собственных излияниях. Это было огненное
истечение, стремительное и бесконечное.
Галиани: Какую сладость вы вкусили, Альоиз! Как я завидую этому! А
ты, Фанни, бесчувственная? Она спит кажется.
Фанни: Оставьте, Галиани, снимите вашу руку, она меня давит. Я точно
мертвая. Боже мой, какая ночь... дайте спать..., и бедное дитя зевнуло,
повернулось на дру бок и закрылось, маленькое и ослабевшее на углу
кровати....
Я хотел привлечь ее к себе, но графиня знаком остановила меня.
Галиани: Нет, нет. Я понимаю ее. Что касается меня, то я обладаю
совершенно другим характером. Я чувствую страшное раздражение. Я мучаюсь,
я хоч у... ах взгляните. Я хочу смерти. У меня в душе ад, а в душе огонь,
и я не знаю, что бы такое сделать.
Альоиз: Что вы делаете, Галиани, вы встаете?
- Не выдержу больше, я сгораю! Я хотела бы... да утолите ж меня
наконец!
Зубы графини сильно стучали, глаза вращались. Все в ней конвульсивно
содрогалось. На нее было страшно смотреть. Даже Фанни поднялась,
охваленная ужасом. Что же касается меня, то я ожидал нервного припадка.
Тщетно покрывал я поцелуями важнейшие части ее тела, руки устали в
попытках схватить неукротимую фурию и успокоить.
Галиани: Спите, я оставлю вас... с этими словами она исчезла,
выскользнув в распахнутую дверь.
Альоиз: Что она хочет? Вы понимаете, Фанни?
Фанни: Тише, Альоиз. вы слышите? Она убивает себя. Боже мой, она
заперла дверь. Ах, она в комнате Юлии. Постойте, тут есть стеклянная рама,
через нее можно все увидеть... придвиньте диван и влезайте...
Нашим глазам открылось невероятное зрелище: при свете ночника графиня
с бешеными рыданиями каталась по полу из кошачьих шкурок. Видимо кошачьи
шкурки сильно возбуждали ее. Ну, конечно, женщины-вакханки всегда
пользовались этим на сатурналиях, с пеной на губах, вращая глазами и
шевеля бедрами, запачканными семенем и кровью.
Временами графиня вскидывала ноги высоко кверху, почти вставая на
голову, потом с жутким смехом валилась опять на спину. И бедра терлись о
меховую поверхность с бесподобной ловкостью.
Галиани: Юлия, ко мне. Я не знаю, что со мной! Я сейчас сойду с ума!
И вот, Юлия, голая, схватила графиню и связала ей руки и ноги. Когда
припадок страсти достиг апогея, судороги графини испугали меня. Юлия же ни
мало не удивляясь, прыгала вокруг графини, как сумашедшая. Графиня следила
за ней. Это была самка-прометей, раздираемая сотней коршунов сразу!
Галиани: Мезор, Мезор, возьми меня! На этот крик выбежал откуда-то
огромный дог и, бросившись на графиню, принялся лизать языком воспаленный
клитор, красный конец которого высовывался наружу. Графиня громко стонала,
все время возвышая голос.
Можно было заметить постепенность нарастания собачьего рычания,
слышать голос необузданной калимакты.
Галиани: молоко, молоко! ох... молоко...
Я не понимал этого восклицания. Это был голос скорби и агонии. Но тут
появилась Юлия, вооруженная огромным гуттаперчевым аппаратом, на полненным
горячим молоком. Замысловатый аппарат обладал большой упругостью. Могучий
жеребец-производитель едва ли мог иметь... что-либо подобное. Я не
допускал мысли о том, что это может войти... но к моему удивлению, после
пяти-шести толчков, сопровождавшихся режущим болевым криком, огромный
аппарат скрылся между ног графини. Графиня страдала, что она была осуждена
на казнь. Бледная и застывшая подобно мраморной кассандре, работы кассини.
Движения аппарата то взад, то вперед производились Юлией с
поразительной готовностью до тех самых пор, пока Мезор, находившийся в это
время без дела, не кинулся на Юлию, выполнявшую мужскую роль, но
представлявшую сладкую приманку для Мезора. Мезор наскочил на зад Юлии с
таким успехом, что Юлия внезапно остановилась, замирая.
Вероятно ее ощущения были очень сильны, так как выражение ее лица
было таким, каким ранее не было. Разгневанная промедлением графиня стала
осыпать негодную проклятиями. Придя в себя, Юлия возобновила работу с
удвоеной силой... разгоряченные толчки, раскрывшиеся глаза и открытый рот
графини дали понять Юлии, что секунды страсти наступили.
Переполненый сладострастия я не имел силы сойти с места и утратил
рассудок: в глазах помутилось, голова страшно кружилась, страшно стучал
сердце и в висках.
Я испытывал дикую ярость от любовной жажды. Вид Фанни тоже страшно
изменился: ее взгляд был неподвижен, ее руки напряженно и нервно искали
меня. Полуоткрытый рот и стиснутые зубы говорили об одуряющей
чувственности, бившей через край.
Едва дойдя до постели, мы упали в нее, бросаясь друг на друга, как
два разгоряченных зверя. Тело к телу, во всю длину, мы терлись кожей в
вихре судорожных обьятий, охваченные волной звериного желания. наконец сон
остановил это безумие.
После пяти часов благодатного сна я пробудился первым. Радостные луч
солнца проникали сквозь занавеску и играли золотистыми бликами на
роскошных коврах и шелковых тканях. Это чарующее, яркое пробуждение после
такой жуткой ночи привело меня в сознание.
Мне казалось, что я только что расстался с тяжелым кошмаром. В моих
обьятиях тихо колыхалась грудь цвета лилии или розы, такая нежная, такая
чистая, что казалось, достаточно будет легкого прикосновения губ, чтобы
она завяла...
Очаровательное создание-Фанни, полунагая в обьятиях сна, на этом
цветочном ложе, воплощала собой образ самых чудесных мечтаний. Ее голова
изящно покоилась на изгибе руки, чистый и милый профиль ее был четок, как
рисунок рафаэля. И каждая частица ее тела источала обаяние. Это чарующее
зрелище омрачалось мыслью, что эта прелесть, познавшая только пятнадцать
весен, увяла за одну ночь. Лепестки юности сорваны и погружены в тину
разврата вакханической рукой. Она, так тихо баюкавшаяся на ангельских
крыльях, теперь навеки предана духам порока. Она проснулась, почти смеясь,
она грезила встретить обычное утро...
Увы, она увидела меня, чужую постель, не ее комнату. Горе ее было
