дома в шести километрах. Вот так с ним договариваться.
Т. (мрачно): Теперь-то мы знаем, что для него и шесть тысяч не
предел.
X.: Шесть тысяч километров... три тысячи семьсот пятьдесят миль!
П.: Вы считаете, как покойный Архимед, мой Портос.
X.: Что? Да... (Титову.) А вы еще уверяете, полковник, что у вас нет
никакой информации!
Т.: А вы полагаете, полковник, что такая информация вам поможет?
X.: Ну, все-таки...
Пауза.
X.: Одно утешение - в советские руки он тоже не дался.
Пауза.
X.: А если ударить из космоса?
Т.: Куда ударить? По Краснодару? А если мы в ответ врежем по вашей
Филадельфии какой-нибудь?
X. (уныло): Да нет, полковник, вы меня не так поняли... Но
послушайте, ведь у него есть жена, ребенок...
П.: Двое детей, полковник. С прошлого года - двое.
X.: Тем более! Я уверен, всем нам известно, что существует набор
определенных приемов...
Т. (резко): Это не наши методы, полковник!
П.: И шо вы, начальничек, целку с себя строите? Не ваши методы... Вы
же с профессионалами говорите!
X.: Вот именно. Стыдитесь, полковник!
Т.: Уверяю вас... О чем бишь я? Да! Краснодар!
X.: Вот-вот. Сами-то вы были на этом Енисее?
П. (разражаясь хохотом.): На Кубани, полковник! Не на Енисее, не на
Рейне, не на Меконге, чтоб я так жил! На Кубани!
X.: Ладно, на Кубани... Так вы сами-то были на Кубани?
Т.: Не приходилось, полковник.
X.: Вот и мне не приходилось, полковник. А между тем...
П.: А между тем не пора ли нам... Полковник, вы говорили, что здесь
есть ледяная водка.
Т.: И я не соврал, полковник. Уберите-ка со столика ноги, что за
манеры...
Он достает из холодильника водку и ставит на столик.
Секунду любуется запотевшей бутылкой, затем виновато разводит руками.
Т.: Только придется, видимо, без закуски...
П.: А вот тут, батенька, мы вас и поправим!
Он ставит к себе на колени объемистый "дипломат", раскрывает его и
выставляет на столик солидную пластмассовую коробку.
X.: Если уж на то пошло... (Извлекает из портфеля несколько пакетов в
пергаментной бумаге.) Американцу не к лицу оставаться в долгу.
Т.: Нет слов.
Он идет к буфету и возвращается с рюмками, тарелками и вилками, после
чего живо подсаживается к столику.
Т.: Ну-ка, ну-ка, полковник, что у вас там?
X. (разворачивая пакеты): Сандвичи, полковник. Прославленные
американские сандвичи. Вот с ветчиной, вот с куриным салатом... а вот и с
анчоусами...
Т.: М-м-м! Прелесть. Где вы все это достаете, полковник?
X.: Секрет фирмы, полковник... (Плотнику.) А вы чем нас порадуете,
полковник?
П. (снимая крышку с пластмассовой коробки): У меня скромно,
по-домашнему.
X. (подозрительно): Что это?
Титов наклоняется над коробкой, нюхает.
На лице его появляется выражение восторга.
Т.: Не может быть! Шкварки? Гусиные шкварки?
П.: Точно, полковник. Самые натуральные грибины. И заметьте, свежие.
Гусь еще вчера утром гулял на птицеферме. А уж о мастерстве поварихи...
X. (нетерпеливо): К делу, к делу! Полковник, распорядитесь, будьте
любезны.
Титов разливает водку, все поднимают рюмки.
Т.: Ваше здоровье, полковник. Ваше здоровье, полковник.
П.: Лыхаим, полковник! Лыхаим, полковник...
X.: Гамбэй, полковник. Гамбэй, полковник!..
Т.: Это по-каковски, полковник?
X.: По-китайски, полковник.
Т.: Тоже красиво. Что ж, сдвинем их разом!
X.: Содвинем!
Все чокаются, выпивают и набрасываются на шкварки.
X.: Чудесно. Так вы говорите, полковник, у вас здесь есть знакомая
птицеферма и знакомая повариха...
П.: Провокатор, чтоб я так жил...
Т.: В таком случае, по второй.
Разливает водку. Все выпивают и принимаются за сандвичи.
Хайтауэр вдруг отваливается на спинку дивана.
X.: Вот странное дело, меня потянуло в дремоту...
П.: А я так наоборот, разошелся. Как, если по третьей, полковник?
Титов с готовностью разливает.
X. (расслабленным голосом): Мне не надо, пожалуй. Если не возражаете,
я слегка прилягу...
Т.: Сделайте одолжение, полковник...
Хайтауэр умащивается на диване, подложив под голову свой портфель, и
почти тотчас же издает заливистый храп.
Плотник и Титов с недоумением глядят на него.
П.: Что это его так развезло? С двух-то рюмок...
Т.: От жары, наверное...
П.: Может, и от жары... Ничего, проспится. Послушайте, полковник, вы
так мне ничего и не скажете?
Пауза.
Т.: Мне нечего сказать. Я ничего не знаю. Знаю лишь одно.
П.: Выкладывайте.
Т. (мрачно): На небе один Бог, на земле один его наместник. Одно
солнце озаряет Вселенную и сообщает свой свет другим светилам. Все, что
непокорно Москве, должно быть... (Умолкает, словно спохватившись,
торопливо опрокидывает свою рюмку и откусывает половину сандвича.)
П.: Все, что непокорно Москве, должно быть... Понятно. Значит, бес -
это ваша работа? Методом проб и ошибок, как говаривала тетя Бася.
Хайтауэр говорит, не открывая глаз.
X.: О чем вы там шепчетесь?
П.: Я его вербую, а он не поддается, чудак...
Хайтауэр, кряхтя, принимает сидячее положение.
X.: Нашли где вербовать... Здесь, наверное, в каждой стене по
"жучку".
П.: Вы правы, полковник. Моя ошибка. А ну их к бесу, все эти дела.
Предлагаю веселиться. Что бы такого... Да вот хоть бы... Сейчас я вам спою
и спляшу!
Титов судорожно хохочет.
X. (брюзгливо): Спляшете... В последний раз я видел, как вы плясали,
в Эль-Кунтилле. С петлей на шее. И ваши божественные ножки в драных
ковровых туфлях дрыгались в футе от земли...
П.: И всегда-то вы все путаете, полковник! На вешалке там плясал не
я, а бедняга Мэдкеп Хью, которого вы...
Т.: Да хватит вам препираться, в самом деле!
П.: Правильно. Хватит, хватит, хватит. К черту дела! Смотрите и
слушайте сюда!
Полковник Плотник вскакивает, засовывает большие пальцы рук под мышки
и запевает, высоко вскидывая ноги:
Авраам, Авраам, дедушек ты наш!
Ицок, Ицок, старушек ты наш...
ЭПИЛОГ ВТОРОЙ (ПРОСТОДУШНЫЙ)
Внутренний монолог Кима Волошина. Ранним августовским
вечером он сидит на берегу речки Бейсуг и предается
бесплодным размышлениям о превратностях своей странной
судьбы. Солнце клонится к закату, от речки пованивает,
комары массами выходят на прием пищи, но ни один не
приближается к бесу.
Хорошо было богам. Зевсу, например. Выпил, закусил, трахнул молнией
кого надо, грохнул громом где надо и обратно выпивать и закусывать. Даже
промашки им с рук сходили. Кормит это Геба отцовского орла и проливает,
руки-крюки, громокипящий кубок, как нерадивая лахудра кастрюлю со щами на
коммунальной кухне. Ну и ухмыляется - так-де все и было задумано... Ее бы
в мои сапоги! А здорово было бы, кабы опрокинула она этот самый кубок
папочке Зевсу на бороду! Он бы доченьке показал небо с овчинку...
Да, боги нынче повывелись. И я при всей своей мощи никакой не бог.
Бедный разум мой человеческий, не поспевает он за этой мощью. С другой
стороны, можно было бы и гордиться. В моем лице создался невиданный
юридический прецедент. Во всем мире (и у богов тоже) принцип какой?
Устанавливается преступление, и за него следует наказание. Сто тысяч лет
этот принцип действовал, и тут возник я и его перевернул. Я не
устанавливаю преступление. Доказательством преступления является моя кара.
Казнен - значит, злоумышлял. Лишен разума - значит, преступил. В штаны
навалил - значит, намеревался причинить ущерб Киму Волошину...
Но мне от этого радости мало, вообще только душевная смута.
Во-первых, злоумышление злоумышлению рознь, а наказания - какие попало.
Вон та девчонка Таську по снегу валяла, шалость детская, невинная... И
погибла. А эти, что сговаривались меня ракетами ущучить, всего лишь
поносом отделались. Правда, больше не сговаривались и, надо полагать,
другим сговариваться заказали...
Чу! Ну вот, еще кому-то досталось. И крепко досталось, упокой грешную
душу его, Господи... Интересно, за что это я его так? Досадно, что не
всегда дано мне это знать. А впрочем, что-то, наверное, вроде инстинкта
сохранения разума. Наверное, знай я все, с ума бы сошел от ужаса и злости.
Много, много их, и сильны они, и все против меня... Но я хоть и один, но
сильнее их всех, я для них дьявол, источник всех зол... Они сами создали
дьявола, а теперь норовят загнать его в преисподнюю. Интересно, хоть
это-то они соображают? Нет, по-моему. Просто как эти комары: толкутся
вокруг, крови жаждут, а приблизиться не смеют...
Ладно, если хотят жить, пусть научатся вертеться. Пусть привыкают к
сосуществованию с дьяволом. Хотят мира - будет им мир, а к войне я готов
всегда. И не о них моя забота. Васька, Васенька, Василек мой, сыночек.
Так-то все вроде хорошо. Люсенька здорова, Таська уже и слышит, и говорит
довольно внятно. Васька розовый и резвый, лихо ползает по комнате,
смеется-заливается, когда его к потолку подбрасываешь... И лезть к ним я
отучил. Два раза лезли, вспомнить противно. А может, и больше двух раз...
Да, пока все вроде хорошо. Но боязно мне, боязно, Ким Сергеевич!
Ведь Васька - моя плоть и кровь. Люся рожать боялась. Что, если
перешло к нему от меня все это? Нет, не боязно мне, а страшно. Бесовское
отродье. Мать манной кашей пичкает - злоумышление. Тут же удар - и конец.
Сестренка на прогулке в лужу не пускает - злоумышление. Удар - и конец. А
удар по матери или по Таське - это моментально мой ответный удар. Мощь
моя, как всегда, намного опередит мой бедный разум... Нет, страшно мне,
страшно. А может быть, обойдется? Господа, глупо ведь наделять младенца
такими силами!
Вот опять. Еще кто-то попался. Летят сегодня, как мошкара на огонь.
Знают же, как у меня: напавшего - истреби. И все равно летят...
Точно это вырвалось из безумной души знаменитого японца: неужели
никого не найдется, кто бы задушил меня, пока я сплю?
ЭПИЛОГ ТРЕТИЙ (СТАНДАРТНЫЙ)
Без даты. Без географии.
Машина вынеслась на взгорок, и полковник Титов резко затормозил и
выключил двигатель. Впереди, шагах в полутораста, посередине проселка
зияла глубокая яма, окаймленная бугристым ободом из застывшей стекловидной
массы. Из ямы еще поднимался сероватый пар и несло химической вонью.
- Термофугас?.. - то ли вопросительно, то ли утвердительно проговорил
Хайтауэр.
- И все-то вы знаете, полковник, - огрызнулся Титов.
- Еще бы не знать... Вы же его с нашего слизали.
Не сводя глаз с ямы, Хайтауэр выбрался из машины, извлек из заднего
кармана плоскую флягу и отхлебнул. Полковник Плотник тоже вылез и
остановился рядом.
- Оставьте глоток, полковник, - попросил он.
Хайтауэр, не глядя, сунул флягу в его протянутую руку.
- Все, как будто, - произнес он, вытирая ладонью губы.
- Да, бес умер, - отозвался Титов.
- И давно пора, - рассеянно сказал Плотник и тоже вытер губы.
Протянул флягу Титову. - Будете, полковник?
Титов помотал головой. Плотник вернул флягу Хайтауэру. Тот,
по-прежнему не спуская глаз с ямы, снова приложился.
Изувеченные, наголо ободранные деревца по сторонам ямы курились
сизыми и белыми дымками, потрескивало невидимое на солнце пламя. Налетел
порыв ветра, и одно из деревьев с шумом рухнуло поперек проселка. Все
вздрогнули. Плотник вдруг шагнул в сторону, нагнулся и поднял из травы
