Олеговича Милосердова о получении им от Геннадия Митрофановича Зоркальцева
семи тысяч рублей в уплату за какой-то мебельный гарнитур. Когда, наконец,
смысл расписки дошел до сознания, Коробченко встал на ноги и, словно
озлобившийся неврастеник, исступленно привился топтать пустой чемоданчик.
Приступ дикой ярости сливался с отчаянным страхом. Мучительно пересиливая
колотящий озноб, Жора ухватил под мышки безжизненное тело мужчины, елееле
протянул его через дверцу машины и волоком потащил в урочище...
От преднамеренного убийства Жоре достались свои же восемнадцать
рублей, снятый с пальца Зоркальцева перстень, водительское удостоверение
на его имя и сиротливо стоящая на проселочной дороге автомашима "Жигули",
управлять которой Коробченко научился еще в школе. Вдобавок к этому в
машнве лежали темные очки с золотистой оправой, новенькая японская куртка
и фетровая шляпа. Куртку, правда, низкорослому Жоре можно было носить лишь
с подогнутыми рукавами, но шляпа пришлась по голове.
Усаживаясь за руль "Жигулей", Коробченко думал только об одном:
поскорее и подальше умчаться от места преступления. Через несколько минут
надсадной езды он вдруг сообразил, что с окровавленным сиденьем можно
"припухнуть" на первом же милиционере, и без всякой жалости с ходу загнал
автомашину в урочище. Выбравшись из чащи, решил идти по проселочной
дороге, куда она приведет. На закате солнца дорога привела Жору к
указательному щиту с названием райцентра, где жил Шурик Ахмеров.
Раздумывая, стоит ли встречаться с Шуриком. Жора вытащил изза пояса
натерший живот наган. В барабане осталось пять патронов. "Четыре - ментам,
если станут задерживать, пятый - себе", - мрачно решил Коробченко. Выхода
не было. Жора сорвал со стриженой головы пляжную кепочку и со злостью
швырнул ее в кусты. В шляпе и в темных очках он казался себе совсем не
похожим на преступника. Хотел надеть куртку, но вечер был душным. Жора
сунул наган в карман куртки, перекинул ее через плечо и зашагал дальше.
Едва переставляя от усталости ноги, Коробченко наугад брел по
малолюдному райцентру. Неожиданно вышел к большому деревянному мосту через
речку. У Дома культуры, среди высоких тополей, во всю мощь гремела музыка,
а на берегу одинокий старикашка в длинных, до колен, черных трусах
окатывал водой из ведерка, новенькую вишневую "Ладу ".
У Коробченко от жажды пересохло горло. На подгибающихся ногах он
спустился с примостовой насыпи через тальниковые кусты к воде. Пил
пригоршнями, всхлипывая. Напившись, ополоснул соленое от пота лицо и,
тяжело дыша, сел прямо на песок у самой воды. Сильно хотелось курить, но
курева не было. Жора без всякой надежды пошарил по карманам куртки.
Заметив на рукаве бурое; пятно, стал оттирать его. В это время к берегу
подошел с мылом и мочалкой старик, закончивший мытье "Лады". Коробченко
показалось, что он где-то встречался с этим стариком, однако желание
закурить пересилило мелькнувшую было осторожность.
- Дедок, не угостишь куревом? - обратился к старику Жора.
Тот вроде с удивлением прищурил глаза. Подтянув сползающие с
выпуклого животика трусы, улыбнулся:
- Погоди, внучек... Сейчас угощу... - И засеменил к машине.
Пятно на рукаве куртки оттиралось плохо. Жора с трудом поднялся,
присел у воды на корточки и принялся тереть рукав мокрым песком. В тяжелой
голове кружились страшные мысли. Что-то подозрительное вдруг почудилось в
поведении старика. Коробченко тревожно оглянулся и, как ужаленный, вскочил
на ноги: старик, держал в руке скрученный жгутом бельевой шнур,- на
цыпочках подкрадывался к нему. Лихорадочно нащупывая в кармане куртки
наган, Жора попятился к кустам:
- Ты чо, дед?.. Ты чо?.. Умом тронулся?
Старик от злости побагровел:
- Я тебе тронусь!.. Я тебя, стервец, сейчас угощу! Кто всучил мне
прошлым воскресеньем вместо денег бумажки за песца?.. Скажешь, не ты,
голодранец? А ну, паскудник, шагом марш в милицию!..
В другое время Коробченко запросто улизнул бы от старика - в одних
трусах тот далеко бы не угнался. Но теперь ноги были как чугунные.
"Последнюю пулю - себе!" - отупело подумал Жора и выхватил наган. При виде
направленного на него оружия старик враз осекся,
- Ложись! - закипел злостью Коробченко.
Старик, будто подкошенный, ткнулся лицом в землю. С необъяснимо
откуда взявшейся силой Жора втащил старика в кусты, крепко спеленал его
бельевым шнуром и затолкал в раскрытый с перепугу рот скомканный носовой
платок. Тряся перед обезумевшими от страха глазами наганом, угрожающе
засипел сквозь зубы:
- Брякнешь ментам мои приметы - смерть! Говори, старый дурак, что
окрутил тебя богатырь! Вот тут у меня картина Шишкина "Три богатыря"
наколота... - перепутав от волнения художников, Жора стукнул себя кулаком
по груди. - Усек, спекулянт? Болтнешь другое - под землей разыщу!..
...На угнанной "Ладе" Коробченко мчал вдоль знакомой проселочной
дороги до тех пор, пока не кончился бензин. В Новосибирск он добрался
глубокой ночью. У какого-то предприимчивого таксиста раздобыл бутылку
водки. В каком-то проходном дворе отыскал укромное местечко за вонючим
мусорным ящиком. Жадными глотками, прямо из горлышка, осушил всю
поллитровку и тут же "отрубился".
Рассвет следующего дня Жора встретил с раскалывающейся головой и с
такой болью во всем теле, будто ночью через него переехал автобус. Долго
не мог сообразить, где находится. Яркое солнечное утро казалось мрачным и
серым. Глаза застилала кровавая пелена. Мучительно тошнило, а трепещущееся
сердце, казалось. вот-вот разорвется. Столь гнетущее состояние свалилось
на Жору впервые. С трудом он дождался, когда открылись
парфюмерныемагазины. В одном из них купил флакон дешевого одеколона.
Укрывшись от прохожих в ближайшем сквере, торопливо стал "лечиться"..Что
было потом, Жора почти не помнил. На пригородном теплеходе он вроде бы
уплыл по Оби в Кудряшовский бор. Там, кажется, познакомился с каким-то
парнем, тоже загибающимся от похмелья. Опять пили одеколон и какую-то
жидкость типа лосьона или "Даны". Каким-то образом заехали в Бердск или в
Речкуновку. После, в поисках спиртного,- долго бродили среди многоэтажек
вроде бы Затулинского или Верх-Чемского жилмассива. Весь день Коробченко
ничего не соображал и совершенно не контролировал свои поступки. В голове
назойливо кружилась одна-единствевная мысль: как бы не потерять наган, без
которого, казалось, теперь уже не существовало жизни. Этот, по словам
Жоры, ужасный. кошмар остался в его сознании черным мельтешением. Не
известно, чем бы все это закончилось, если бы у Коробченко было много
денег, однако Жорины карманы были пусты.
От безысходности Жора попытался сойтись с подгулявшей компанией не то
грузчиков, не то браконьеров. Предложил было им по дешевке бирюзовый
перстень Зоркальцева, но те сами могли отдать за бутылку последнюю рубаху.
Выручила Кудряшкина. Кому Леля продала перстень, Жору не
интересовало. Завладев пятью сотнями, он ударился в такой бесшабашный
загул, что даже позабыл о семи тысячах, отданных Зоркальцевым какому-то
Милосердову. Об упущенном Коробченко вспомнил почти случайно, когда
вытаскивал из кармана джинсов последние рублевки и вместе с ними вытащил
расписку с фиолетовым нотариальным штампом. Жора сунулся в горсправку, но
по укаэанному горсправкой адресу Малосердов уже не проживал.
Чувствуя, что тысячи будет вырвать нелегко, Коробченко - в расчете на
авось - разослал почтовые открытки дружкам по колонии и стал упорно
разыскивать Владимира Олеговича. Помогла опять же Кудряшкина, которая,
оказывается, знала не только самого Милосердова, но и адрес, где тот
теперь живет. Едва Леля утомявула о двухэтажном деревянном доме в
новостроящемся районе Новосибирска, Жора мигом сообразил, что именно к
этому особняку, подвозил его Зоркальцев перед смертью. По нескольку раз на
дню Коробченко приходил в новостроящийся район. Застав наконец владельца
семи тысяч, он был близок к заветной цели, однако в самый последний
момент, когда перепуганный наганом Милосердов готов был пожертвовать
деньгами, раздался телефонный звонок. Приставив к виску полуобморочного
официанта наган, Жора успел всего-навсего сорвать с пальца Владимира
Олеговича бирюзовый перстень. Самому дрожащему от страха, Жоре даже я в
голову не стукнуло, что Милосердов, сказав, будто звонил следователь,
надул его беспардонным образом.
В этот же день в застекленной витрине у Железнодорожного РОВД
Коробченко увидел розыскную ориентировку со своей фамилией и портретом.
Раньше Жора не задумывался о ценности жизни, а тут вдруг с ужасом
почувстбовал, насколько жизнь ему дорога и на каком тонком волоске она
повисла. Коробченко заметался, как обложенный флажками волчонок. Надо было
срочно бежать иэ Новосибирска, но денег у Жоры не осталось ни рубля.
Рисковать с наганом он больше не хотел. Решил тратить патроны только на
то, чтобы как можно дольше продлить свою жизнь. В помощь дружков по
колонии Жора не верил. Хрупкая надежда теплилась у него лишь в отношении
Савелия Вожегова - единственного сына обеспеченных родителей. И Коробченко
уговорил Кудряшкину заказать с квартирного телефона разговор с Минском.
Зная, что мающийся похмельной болью Тюрин просидит на Главпочтамте впустую
и встреча с ним ничего хорошего не сулит, Жора к ресторану "Садко" не
пошел. В седьмом часу вечера он позвонил Кудряшкиной, чтобы узнать, на
какое время междугородная пообещала соединить с Минском. Леля, даже не
выслушав его, грубо ошарашила:
- Тебя угрозыск ищет, фрайер несчастный!
- Доищется... - многозначительно сказал Жора, - Лелька, займи на пару
дней сотенку.
- Балда, у меня трояк до получки остался.
- Ну хоть трояк дай. Могу перстень подарить, который ты Милосердову
продала.
- Слушай... - Кудряшкина словно задохнулась. - Ты совсем чокнулся?
Тот перетень, оказывается, Генки Зоркальцева. Если с ним заметут, вышка
тебе.
- Не ворожи... Иду за трояком...
- Не вздумай!
- Чо ты психуешь? Давай встретимся где-нибудь.
- Чтобы за компанию с тобой встать к стенке? Нет, земляк, для такой
радости ищи другую дурочку.
Коробченко будто холодом обдало.
- Лелька, я погибаю... - в отчаянии проговорил он. - Ну придумай
что-нибудь...
Кудряшкина по доброте душевной "придумала" отправить Жоре последние
три рубля через Анжелику Харочкину, подарив той импортную жевательную
резинку.
Скрытно пробираясь обходными улицами к макулатурному складу, куда
обещала подойти Анжелика, Коробченко украдкой кинул бирюзовый перстень в
кузов проезжавшего самосвала, загруженного щебнем. Расписку Милосердова,
словно спасительную соломинку, он сохранил на случай, если придется
доказывать, что деньгами Зоркальцева не воспользовался, хотя прекрасно
понимал - легче от этого ему не будет...
Из Новосибирска Антон Бирюков уезжал рано утром. Умытый вчерашним
ливнем город омолодился. В многочисленных лужицах на подсохшем асфальте
искрились солнечные блики. Было тепло и тихо. До отправления электрички
оставалось около часа, и Бирюков, чтобы развеять гнетущее состояние от
ночного допроса, пошел к вокзалу пешком.
У Железнодорожного РОВД хмурый сержант милиции вынимал из витрины
розыскную ориентировку с фотографией Жоры Коробченко. Остановившаяся возле
сержанта любопытная старушка спросила:
- Словили одного бродягу?
- Так точно, бабушка, - ответил сержант.
