него от хронического выпивона... эта... как ее... мания преследования.
Чуть постарше моего сына, а уже законченный алкаш... - Тюрин почти не
задыхался. Умолкал он лишь тогда, когда терял нить мысли или подыскивал
нужное слово. - Вот, слушай, наградил меня бог сынком. Ростом под потолок
вымахал, а ума - как у дебила. Представляешь, значица, раскопал мою
заначку - на черный день я две бутылочки "Агдама" припрятал. И что?.. Обе
бутылки, зараза, в унитаз выплеснул! Меня кондрашка с расстройства
хватила. "Скорую" пришлось вызывать, чтоб сердце не лопнуло, а ему хоть бы
черт... - Тюрин, закрыв глаза, огорченно покачал головой.
- Почему Коробченко собрался уезжать? - вклинился в паузу Антон.
- Говорю, от хронического выпивона - мания преследования. А может,
тунеядец - мотается из города в город. Ну, переселишься ко мне?.. Давай -
не пожалеешь! Мужик я компанейский, много интересного могу рассказать.
Было время, работал начальником цеха в "Рембыттехнкке". Вот когда в моем
распоряжении спирту имелось, хоть ноги мой...
Краем уха слушая пьяную болтовню Тюрина, Бирюков старался мысленно
представить Коробченко. Из всех свидетельских показаний выходило, что Жора
- трусливый хвастунишка, рано пристрастившийся к спиртному. Такие люди
обычно бывают слабовольными... А если трус завладеет оружием?..
- Макар Григорьевич, - внезапно обратился к Тюрину Антон, -
Коробченко не хвастался наганом?
- Нет! От сырости у него наган заведется?.. - Тюрин уставился на
Антона. - Ты, слушай, не из милиции?..
- С чего вы взяли?
- Очень занозисто про Жорку расспрашиваешь.
- Это из любопытства.
- Ну, да...
Бирюков улыбнулся!
- Если бы я сотрудником милиции был, разве опохмелил бы вас?..
Тюрнн задумчиво погладил лысину:
- Пожалуй, нет... Милицейские сотрудники сразу - под ручку и:
"Гражданин, пройдемте в спецмашину!" Ты, наверно, боишься, что Жорка ночью
ограбит? Плюнь! С твоей комплекцией можно щелчком его на лопатки уложить.
Ну, если сомневаешься, чего еще об этом сверчке тебе рассказать?
- Как он одет?
- Говоря по-японски, кимоно-то плоховато. Старые джинсы с
заплатанными коленками, рубаха синяя - так себе. Правда, куртка болоньевая
и шляпа фетровая - ничего. И черные очки - тоже, видать, дорогие, в желтой
оправе.
- Всегда в очках ходит?
- Очки у него вроде маскировки: то снимет, то наденет. Вот шляпу на
улице не снимает - позорной прически стыдится. С другом, говорит, поспорил
на коньяк и обкорнался наголо, как уголовник. Алкаш! На трезвую голову
такую глупость не отмочишь,
- Почему он вместе с вами за переводом не пришел?
- Поехал к знакомой. Мы с ним договорились сойтись в семь вечера за
рестораном "Садко", - Тюрин глянул на часы. - О-ей! Время-то седьмой час
кажет. Надо пощекотать выдавалыцицу переводов... - И, поднявшись с места,
торопливо ушел к окошечку, где выдавались денежные переводы.
Несколько минут он что-то доказывал "выдавалыцице", совал в окошечко
паспорт с доверенностью, но в конце концов сердито махнул рукой и мрачнее
тучи вернулся к Бирюкову. Возмущенно заговорил:
- Вот расплодилось бюрократов! До утра, мурлычит, ждать бесполезно.
Извини, друг, не смогу долг отдать. Ну ты, правда, переселяйся из
гостиницы ко мне. Запомни: улица Фабричная.. - Тюрин назвал номер дома и
квартиры и тяжело задышал. Видно действие "Агдама" внезапно иссякло. - Или
заходи вечерком Просто так. Бутылочку приноси, покалякаем...
Когда Тюрин, сгорбившись, вышел из почтамта, Бирюков подошел к
телефону-автомату и набрал 02. Попросив дежурного передать трубку
Шахматову, сказал:
- В семь вечера Коробченко наметил встречу с Тюриным за рестораном
"Садко".
- Ух, вовремя позвонил! - облегченно сказал Шахматов. - Наконец-то
появился Жора Коробченко. У макулатурного склада встретился с Анжеликой
Харочкиной. Похоже, взял у нее сколькото денег. После этого намеревался
зайти в пункт междугородной связи, что на Восходе, но, вероятно, заметив
там дружинников, направился к центру города. Сейчас пережидает ливень в
кабине телефона-автомата рядом с автовокзалом.
- Там задержать нельзя? - спросил Антон.
- В кабинку никого не впускает. Правую руку держит в кармане куртки.
Даже когда Харочкина передавала ему деньги, не вынул руку из кармана.
Сторонится прохожих, особенно мужчин.
- Понятно. Одет Коробченко как?
- Желтые старые туфли, джинсы с крупными заплатами на коленях,
коричневая синтетическая куртка с капюшоном и надвинутая на глаза зеленая
фетровая шляпа. Без очков.
- Рост какой?
- От силы метр шестьдесят... - Шахматов помолчал. Вот подсказывают,
на полголовы ниже Анжелики Харочкиной.
- Понятно. Опергруппа меня подстрахует?
- Обязательно. Будь осторожен, Антон Игнатьевич.
- Постараюсь...
Небольшой вестибюль переговорного пункта плотно заполнили укрывшиеся
от дождя.
Через полчаса ливень утих и вестибюль опустел. Время приближалось к
десяти часам, однако из-за пасмурной погоды казалось, будто уже наступила
глубокая ночь. Поубавилось народу и в зале, появились свободные стулья.
Бирюков выбрал место с таким расчетом, чтобы не выделяться среди ожидающих
и в то же время видеть входную дверь. Раздражавший вначале скрипучий
динамик со временем словно нейтрализовался, и Антон почти механически
теперь улавливал только названия городов да номера кабин, в которые
приглашались для переговоров абоненты. На освободившийся рядом с Бирюковым
стул присела худощавая женщина с поблекшим лицом и, видимо, от нечего
делать доверительно стала жаловаться на свою дочь Милочку. Окончив
пединститут. Милочка в прошлом году уехала на Байкало-Амурскую магистраль,
в Тынду, и не написала с той поры маме ни одного письма, вот только раз в
месяц, регулярно, вызывает на телефонный разговор. Междугородная связь с
Тындой, вероятно, работала не так хорошо, как с крупными городами Союза, и
женщина дважды нетерпеливо уходила к окну заказов, чтобы "поторопить
разговор". Вернувшись, она снова и снова начинала говорить о Милочке. - Не
выпуская из видавходвую дверь, Антон механически поддакивал женщине...
Почти интуитивно Бирюков узнал Коробченко - настороженного, в
надвинутой на глаза шляпе, с правой рукой в кармане куртки. Около минуты
Жора напряженно - изучал переговорный зал из вестибюля через стеклянную
дверь. Затем исподтишка огляделся и, напружинясь, медленно вошел в зал.
Направился к окну заказов. Облокотившись левой рукой на полированный
барьер перед окном, он с напускным равнодушием еще раз огляделся. Не
поворачивая головы к сидящей за барьером блондинке, о чем-то тихо спросил.
- В течение часа, - равнодушно ответили ему через микрофон.
Коробченко опять что-то сказал, и опять через микрофон послыщалось:
- Если хотите раньше, разменяйте деньги на пятнадцатикопеечные монеты
и сами набирайте Минск по автомату из восьмой кабины.
При упоминании Минска, как показалось Антону, Коробченко испуганно
подался вперед, однако от окна не отошел. Что-то бубнила под ухо Бирюкову
разговорчивая соседка. Бирюков машинально кивал ей в ответ. Краем глаза
Антон видел, как Жора левой рукой протянул блондинке трехрублевую купюру,
зажал в кулак полученную горсть мелочи и по-кошачьи осторожно, готовый
каждую секунду среагировать на малейшее движение в зале, пошел к кабине No
8. Боком протиснувшись в кабину, он плотцо закрыл за собой дверь и
немигающим взглядом исподлобья уставился через стекло в зал.
"Какую же еще беду ты хочешь сотворить на свою несчастную голову?" -
с внезапной жалостью подумал Антон о Коробчеико и заметил, как в вестибюль
вошли два крепких парня из оперативников, подстраховывающих его. Главным
сейчас было - не просчитаться ни на долю секунды, не замешкаться. Рано или
поздно Коробченко станет набирать номер. Значит, волей-неволей он
отвернется от зала, чтобы смотреть на цифровой диск телефона. "Только бы
не упустить этот момент... Только бы Жора повернулся к телефону... Только
бы не сунулись прежде времени в зал оперативники..." - озабоченно билось в
мозгу Бирюкова, хотя со стороны, казалось, что он продолжает беседовать со
своей разговорчивой соседкой.
Наконец Коробчеико левой рукой опустил в автомат монету,- снял
телефонную трубку, поднес ее к ужу и, по-прежнему глядя в зал, замер, как
манекен в витрине. Бирюков ощутимо чувствовалпристальный Жорин взгляд -
видимо, иэ всех посетителей, находящихся в зале, Коробченко с особым
подозрением присматривался к его рослой фигуре.
- Тында по приглашению, двадцатая кабина, - без малейшей интонации,
скрипуче разнеслось по залу из динамика.
Собеседница Антона резво вскочила на нога, словно оглушенная,
закрутила головой. Тотчас поднялся и Бирюков. Мгновенно заметив, что
двадцатая кабина-расположена почти напротив восьмой он еще толком не знал,
каким - образом поступит дальше. Единственным стремлением Антона в этот
момент было хоть чемто притупить настороженность Коробченко.
- Можно, я скажу вашей Милочке несколько воспитательных слов? -
внезапно спросил женщину Антон. Та - обрадованно схватила его за рукав:
- Ради Бога...
Однако "воспитывать" Милочку Бирюкову не пришлось. Как только он
следом за женщиной вошел в переговорную кабину, Коробченко повернулся к
укрепленному на стене аппарату междугородной связи н указательным пальцем
левой руки, не выпуская из нее телефонной трубки, стал резко накручивать
диск. Реакция Бирюкова была мгновенной.
После Антон и сам не мог вспомнить в деталях, каким образом очутился
в кабине №8, за спиной Коробченко. Отчетливо в его памяти запечатлелся
лишь тот момент, когда он почувствовал в своей ладони горячую Жорину руку
с зажатой в ней рукояткой нагана. И еще запомнились Антону безумно
расширенные глаза Жоры на белом, как мел, мальчишеском лице.
ГЛАВА XIV
При обыске в карманах Коробченко нашли заверенную нотариусом расписку
Владимира Олеговича Милосердова в том, что тот получил от Геннадия
Митрофановича Зоркальцева семь тысяч рублей наличными деньгами, полпачки
измятых сигарет "Прима", винную пластмассовую пробку и два рубля
восемьдесят пять копеек пятнадцатикопеечными монетами. Изъятый у него
наган с пятью оставшимися патронами, судя по номеру, принадлежал охраннику
Колчину, труп которого, завернутый в брезент, обнаружили под вездеходом
тюменские железнодорожники 12 июня. Первый допрос, сразу после задержания,
проводила следователь Маковхина в присутствии прокурора, Шахматова и
Антона Бирюкова.
Низко опустив стриженую голову и зажав между плотно стисвутыми
коленями в заплатанных джинсах трясущиеся ладони, Коробченко обреченным
голосом давал показания, тут же записывавмые на магнитофонную ленту. Он ни
в чем не запирался, не лгал напропалую, как это обычно делают на первом
допросе, пытаясь выиграть время, уголовники-рецидивисты. Напротив,
чистосердечным признанием Жора хотел "облегчить душу и избавиться от
кошмара, накрученного глупой гастролью - в Минск и обратно". Многое из
рассказанного им в дальнейшем надо было подтверждать свидетельскими
показаниями к тщательными экспертизами, но главное сейчас заключалось в
том, что задержан именно тот преступник, которого искали и который с
оставшимися в нагане патронами мог безрассудно натворить еще немало
серьезных бед.
...Жизнь Жоры Коробченко, по его словам, складывалась, как у всех, но
сам Жора, сколько себя помнил, не хотел быть "инкубаторным". Единственвый
сын у матери-учительницы, он получил хорошую дошкольную подготовку и в
