подвешиваясь иными моментами на сучках вниз головой.
Они мгновенно отдыхали, то поднимая страшный вой,
в котел со щами устремляясь,
хватая мясо в красную пасть.
То снегири летели в кучу печиков,
то медведь, сидя на дереве и
запустив когти в кору, чтобы не упасть,
рассуждал о правосудии кузнечиков.
То Бог в кустах нянчил бабочкину куколку,
два волка играли в стуколку -
таков был вид ночного свидригала,
где Хню поспешно пробегала
и думала, считая пни сердечного биения.
Аскет в пустыне - властелин,
бомба в воздухе - владычица,
оба вместе - лучшее доказательство человеческого
гения.
Пусть комета в землю тычется,
угрожая нарушить бег нашей материи.
И, если пена - подружка огня на черном кратере
выпустит мух с небесными каракульками на лапках,
мы гордо глядим на вулкан
и, в папках
земных дел
отмечаяя рукой астронома событие,
способное закидать дредноут лепестками вишни,
мы превратили мир в народное увеселение
и всюду увеличили плотность населения.
Еще недавно кверху носом летал Юпитер,
в 422 года раз празднуя свои именины,
пока шутливая комета не проскочила в виде миски
в хрустальном животе Глафиры.
Пропали быстро звездные диски,
Исчезли тонкие эфиры,
даже в пустынях арифметики не стало сил Аскету
пребывать в одиночестве.
Хню шла вперед и только отчасти
скользила кверху гибким станом.
Сел свет, рек звон, лесов шуршание
ежеминутно удалялось.
Хню пела. Чистые озера,
кой-где поблескивали, валялись,
То с шумом пролетал опасный овод,
то взвизгивал меж двух столбов гремучий провод,
сидя на белых изоляторах. То лампы
освещали каменные кочки -
ногам приятные опоры
в пути воздушного болота,
то выли дерзкие моторы
в большие вечные ворота.
Иной раз беленький платочек садился на верхушку осины
Хню хлопала в ладоши.
Яркие холмы бросали тонкие стрелы теней.
Хню прыгала через овраги,
и тени холмов превращали Хню в тигрицу.
Хню, рукавом смахнув слезинку.
бросала бабочек в плетеную корзинку.
Лежите, бабочки, и вы, пеструшки,
крестьянки воздуха над полевыми клумбами.
И вы, махатки и свистельки,
и вы, колдунки с бурыми бочками
и вы, лигреи, пружинками хоботков
сосите, милые, цветочные кашки.
И вы, подосиновые грибы
станьте красными ключами.
Я запру вами корзинку.
Чтобы не потерять мое детство.
- 99 -
ВЛАСТЬ
Фаол сказал: "Мы грешим и творим добро вслепую. Один стряпчий
ехал на велосипеде и вдруг, доехав до Казанского собора, исчез.
Знает ли он, что дано было сотворить ему: добро или зло? Или та-
кой случай: Один артист купил себе шубу и якобы сотворил добро
той старушке, которая, нуждаясь, продавала эту шубу,но зато дру-
гой старушке, а именно своей матери, которая жила у артиста и
обыкновенно спала в прихожей, где артист вешал свою новую шубу,
он сотворил, по всей видимости, зло, ибо от новой шубы столь
невыносимо пахло каким-то формалином и нафталином, что старушка,
мать того артиста, однажды не смогла проснуться и умерла. Или
еще: как-то один графолог надрызгался водкой и натворил такое,
что тут, пожалуй, и сам полковник Дибич не разобрал бы: что хо-
рошо, а что плохо. Грех от добра отличить очень трудно."
Мышин, задумавшись над словами Фаола, упал со стула.
- Хо-хо, - сказал он, лежа на полу, - че-че.
Фаол продолжал: "Возьмем любовь. Будто хорошо, а будто и пло-
хо. С одной стороны сказано: Возлюби, а с другой стороны, сказа-
но: не балуй. Может, лучше вовсе не возлюбить? А сказано: возлю-
би. А возлюбишь - набалуешься. Что делать? Может, возлюбить, да
не так? Тогда зачем же у всех народов одним и тем же словом
изображается возлюбить - и так, и не так? Вот один артист любил
свою мать и одну молоденькую, полненькую девицу. И любил он их
разными способами. Он отдавал девице большую часть своего зара-
ботка. Мать частенько голодала, а девица пила и ела за троих.
Мать артиста жила в прихожей на полу, а девица имела в своем
распоряжении две хорошие комнаты. У девицы было четыре пальто, а
у матери одно. И вот артист взял у матери это одно пальто и пе-
решил из него девице юбку. Наконец, с девицей артист баловался,
а со своей матерью не баловался и любил ее чистой любовью. Но
смерти матери артист побаивался, а смерти девицы артист не поба-
ивался. И когда умерла мать, артист плакал, а когда девица выва-
лилась из окна и тоже умерла, артист не плакал и звал к себе
другую девицу. Выходит, мать ценится, как уника, вроде редкой
марки, которую нельзя заменить другой."
- Шо-шо, - сказал Мышин, лежа на полу, - хо-хо.
Фаол продолжал: "Это называется чистая любовь! Добро ли такая
любовь? А если нет, то как же возлюбить? Одна мать любила своего
ребенка. Этому ребенку было два с половиной года. Мать носила
его в сад и сажала на песочек. Туда же приносили своих детей и
другие матери. Иногда на песочке накапливалось до сорока малень-
ких детей. И вот однажды в этот сад ворвалась бешенная собака,
кинулась прямо к детям и начала их кусать. Матери с воплями ки-
нулись к своим детям, в том числе и наша мать. Она, жертвуя со-
бой, подскочила к собаке и вырвала у нее из пасти, как ей каза-
лось,своего ребенка. Но, вырвав ребенка, она увидела, что это не
ее ребенок, и мать кинула его обратно собаке, чтобы схватить и
спасти от смерти лежащего тут же рядом своего ребенка. Кто отве-
тит мне: согрешила ли она, или сотворила добро?"
- Сю-сю, - сказал Мышин, ворочаясь на полу.
Фаол продолжал: "Грешит ли камень? Грешит ли дерево? Грешит
ли зверь? Или грешит только один человек?"
- Млям-млям, - сказал Мышин, прислушиваясь к словам Фаола, -
шуп, шуп.
Фаол продолжал: "Если грешит только один человек, то значит
все грехи мира находятся в самом человеке. Грех не входит в че-
ловека, а только выходит из него. Подобно пище: человек съедает
хорошее, а выбрасывает из себя нехорошее. В мире нет ничего не-
хорошего, только то, что прошло сквозь человека, может стать не-
хорошим."
- Умняф, - сказал Мышин, стараясь приподняться с пола.
Фаол продолжал: "Вот я говорил о любви, я говорил о тех сос-
тояниях наших, которые называются одним словом "любовь". Ошибка
ли это языка, или все эти состояния едины? Любовь матери к ре-
бенку, любовь сына к матери и любовь мужчины к женщине - быть
может, все это одна любовь?"
- Определенно, - сказал Мышин, кивая головой.
Фаол сказал: "Да, я думаю, что сущность любви не меняется от
того, кто кого любит. Каждому человеку отпущена известная вели-
чина любви. И каждый человек ищет, куда бы ее приложить, не ски-
дывая своих фузеляжек. Раскрытие тайн перестановок и мелких
свойств нашей души, подобно месиву опилок..."
- Хветь! - крикнул Мышин, вскакивая с пола. - Сгинь!
И Фаол рассыпался, как плохой сахар.
1940 год.
- 101 -
* * *
Я долго смотрел на зеленые деревья.
Покой наполнял мою душу.
Еще по-прежнему нет больших и единых мыслей.
Такие же клочья, обрывки и хвостики.
То вспыхнет земное желание.
То протянется рука к занимательной книге,
То вдруг хватаю листок бумаги,
Но тут же в голову сладкий сон стучится.
Сажусь к окну в глубокое кресло.
Смотрю на часы, закуриваю трубку,
Но тут же вскакиваю и перехожу к столу,
Сажусь на твердый стул и скручиваю себе папироску.
Я вижу - бежит по стене паучок,
Я слежу за ним, не могу оторваться.
Он мешает взять в руку перо.
Убить паука!
Лень подняться.
Теперь я гляжу внутрь себя,
Но пусть во мне, однообразно и скучно,
Нигде не бьется интенсивная жизнь,
Все вяло и сонно, как сырая солома.
Вот я побывал в самом себе
и теперь стою перед вами.
Вы ждете, что я расскажу о своем путешествии.
Но я молчу, потому что я ничего не видел.
Оставьте меня и дайте спокойно смотреть -
на зеленые деревья.
Тогда, быть может, покой наполнит мою душу.
Тогда, быть может, проснется моя душа,
И я проснусь, и во мне забьется интенсивная жизнь.
2 августа 1937 года.
* * *
Господин невысокого роста с камушком в глазу подошел к двери
табачной лавки и остановился. Его черные, лакированные туфли си-
яли у каменной ступенечки, ведущей в табачную лавку. Носки ту-
фель были направлены вовнутрь магазина. Еще два шага, и господин
скрылся бы за дверью. Но он почему-то задержался, будто нарочно
для того, чтобы подставить голову под кирпич, упавший с крыши.
Господин даже снял шляпу, обнаружив свой лысый череп, и, таким
образом, кирпич ударил господина прямо по голой голове, проломил
черепную кость и застрял в мозгу. Господин не упал. Нет, он то-
лько пошатнулся от страшного удара, вынул из кармана платок, вы-
тер им лицо, залепленное кровавыми мозгами, и, повернувшись к
толпе, которая мгновенно собралась вокруг этого господина, ска-
зал:
- Не беспокойтесь, господа: у меня была уже прививка. Вот ви-
дите,- у меня в правом глазу торчит камушек. Это тоже был однаж-
ды случай. Я уже привык к этому. Теперь мне все трын-трава!
И с этими словами господин надел шляпу и ушел куда-то в сто-
рону, оставив смущенную толпу в полном недоумении.
1939-1940 годы.
- 103 -
ПОМЕХА (?)
Пронин сказал:
- У вас очень красивые чулки.
Ирина Мазер сказала:
- Вам нравятся мои чулки?
Пронин сказал:
- О, да. Очень. - И схватился за них рукой.
