будут соответствовать реальным существам, даже если они еще
неизвестны. "Система служит указателем растений -- даже тех,
которые еще не упомянуты; этого никогда не может дать
перечисление в каталоге"<$FL i n n e. Philosophie botanique,
<185> 156.>. В этой непрерывности совмещения категории не будут
просто произвольными условностями; они будут соответствовать
(если они установлены правильно) тем регионам, которые отчетливо
существуют на этой непрерываемой поверхности природы; они будут
более обширными участками, но столь же реальными, как сами особи.
Поэтому основанная на половой структуре система позволяет,
согласно Линнею, открывать надежно обоснованные роды: "Следует
знать, что не признак устанавливает род, а род устанавливает
признак, что признак проистекает из рода, а не род из
признака"<$FId., ibid., <185> 169.>. Зато в методах, для которых
сходства даны сначала в их грубой и очевидной форме,
непрерывность природы не будет уже этим чисто негативным
постулатом (свободного пространства между различными категориями
нет), но будет позитивным требованием: вся природа образует
великое сцепление, в котором существа сходствуют друг с другом, а
соседние особи бесконечно подобны между собой; так что любой
пропуск, указывающий не на самое незначительное различие особи, а
на более широкие категории, никогда не является реальным. Это
непрерывность, где любая всеобщность оказывается номинальной.
Наши общие идеи, говорит Бюффон, "относятся к непрерывной цепи
объектов, в которой мы отчетливо различаем только средние звенья,
так как ее крайние сочленения ускользают все больше и больше от
нашего рассмотрения... Чем больше будет возрастать число
расчленений естественных образований, тем скорее приблизятся к
истине, поскольку в природе существуют реально лишь особи, а
роды, отряды, классы существуют только в нашем воображении"<$FB u
f f o n. Discours sur la maniere de traiter l'histoire naturelle
(CEuvres completes, t. I, p. 36, 39).>. Бонне в том де смысле
говорил, что "в природе нет скачков: все здесь происходит
постепенно, все нюансировано. Если бы между двумя какими-то
существами имелся разрыв, то что же было бы основанием для
перехода от одного к другому? Таким образом, нет такого существа,
над и под которым не имелись бы другие, которые приближаются к
нему по одним признакам и удаляются по другим". Всегда можно
найти "средние образования": полипы находятся между растением и
животным, летающая белка -- между птицей и четвероногим, обезьяна
-- между четвероногим и человеком. Следовательно, наши
распределения особей по видам и классам "являются чисто
номинальными", они представляют собой лишь "средства,
соответствующие нашим потребностям и ограниченности наших
познаний"<$FC h. B o n n e t. Contemplation de la nature, Ire
partie (CEuvres completes, t. IV, h. 35--36).>.
В XVIII веке непрерывность природы была требованием всей
естественной истории, то есть любой попытки ввести в природу
порядок и открыть в ней общие категории, которые были бы
действительными и предписывались бы явными различиями или были бы
удобными и просто вычлененными нашим воображением
дифференциациями. Только лишь непрерывность может гарантировать
повторяемость природы, а следовательно, возможность для структуры
стать признаком. Но это требование тут же раздваивается. Ведь
если бы можно было благодаря непрерывному движению опыта в
точности шаг за шагом проследить непрерывный ряд особей,
разновидностей, видов, родов, классов, то не было бы
необходимости в создании науки, так как данные в описании
обозначения обобщались бы с полным правом и язык вещей
посредством спонтанного движения конституировался бы как научная
речь. Тождественное в природе непосредственно раскрылось бы
воображению, и спонтанное скольжение слов в их риторическом
пространстве полновесно воспроизвело бы идентичность существ в их
нарастающей общности. Тогда естественная история стала бы
бесполезной, или, скорее, она была бы уже создана повседневным
языком людей; всеобщая грамматика была бы в то же время
универсальной таксономией существ. Но если естественная история,
совершенно отличная от анализа слов, является необходимой, то это
обусловлено тем, что опыт не дает нам всей непрерывности природы.
Он дает ее преисполненной разрывов -- так как имеется немало
пропусков в ряде значений, действительно занятых переменными
(есть возможные существа,место которых определено, но которых
никто никогда не имел случая наблюдать), -- и одновременно
лишенной порядка, так как реальное географическое и земное
пространство, в котором мы находимся, показывает нам переплетение
одних существ с другими в таком порядке, который по отношению к
грандиозному пространству таксономий есть не что иное, как
случай, беспорядок и расстройство. Линней заметил, что, соединяя
в одних и тех же местах лернею<$FРод паразитических веслоногих
ракообразных (Copepoda Siphonostomata), установленный впервые
Линнеем. -- Прим. перев.> (животное) и нитчатку<$FСтарое название
рода большей частью зеленых водорослей. К нитчаткам относятся,
например, нитчатые представители класса конъюгат (спирогира и
др.). -- Прим. перев.> (водоросль) или же губку и коралл, природа
не связывает, как было бы желательно для порядка классификаций,
"самые совершенные растения с животными, считающимися очень
несовершенными растениями"<$FL i n n e. Philosophie botanique.>.
Адансон также утверждал, что "природа -- неопределенная смесь
существ, сближенных, по-видимому, случаем: здесь золото смешано с
другим металлом, с камнем, с землей, там фиалка растет рядом с
дубом. Среди этих растений бродят также четвероногое, рептилия и
насекомое: рыбы смешаны, так сказать, с водной стихией, в которой
они плавают, и с водными растениями... Эта смесь одновременно и
столь едина, и столь разнообразна, что представляет, по-видимому,
один из законов природы"<$FA d a n s o n. Cours d'histoire
naturelle, 1772 (ed. Paris 1845), p. 4--5.>.
Но это сплетение существу есть результат хронологического
ряда событий, имеющих свой источник и свое применение не в самих
живых видах, но в том пространстве, в котором они размещаются.
Они возникают в результате связи Земли и Солнца, в смене
климатов, в превратностях земной коры, которые прежде всего
воздействуют на моря и континенты, то есть на поверхность земного
шара; живые существа затрагиваются рикошетом, вторичным образом:
жара их привлекает или отталкивает, вулканы их разрушают, они
исчезают при землетрясениях. Как это предполагал Бюффон,
возможно, что земля прежде, чем она стала постепенно охлаждаться,
была раскаленной, а животные, привыкшие жить при высоких
температурах, сгруппировались в единственно жарком в настоящее
время районе, в то время как умеренные в этом отношении или
холодные земли заселялись видами, не имевшими ранее возможности
возникнуть. Вместе с переворотами в истории земли таксономическое
пространство (в котором соседства определяются порядком признака,
а не образом жизни) оказалось размещенным в конкретном
пространстве, которое его искажало. Более того, оно, несомненно,
было разбито на куски, и множество видов, соседних с известными
нам или являющихся промежуточными между таксономическими рядами,
для нас известными, должно было исчезнуть, оставив после себя
лишь труднодоступные для дешифровки следы. Во всяком случае, этот
исторический ряд событий накладывается на пространство существ:
он, собственно говоря, не принадлежит ему, развертываясь в
реальном пространстве мира, а не в аналитическом пространстве
классификаций: подвергается сомнению сам мир как место для
существ, а не существа как обладающие свойством быть живыми.
Символизируемая в библейских сказаниях историчность
непосредственным образом воздействует на нашу астрономическую
систему и опосредованно на таксономию видов, причем помимо того,
о чем рассказывает Книга Бытия и история Потопа, возможно, что
"наша земля претерпела другие перевороты, которые не были нами
обнаружены. Это касается всей астрономической системы, причем
связи, соединяющие нашу землю с другими небесными делами, в
особенности с Солнцем и с кометами, могли быть источником многих
потрясений, от которых не осталось и следа, заметного для нас, и
о которых жители других соседних миров, возможно, кое-что
знали"<$FC h. B o n n e t. Palingenesie philosophique (ECuvres,
t. VII, p. 122).>.
Таким образом, естественная история, для того чтобы быть
наукой, предполагает две совокупности, одна из которых
конституируется непрерывной сетью существ, причем эта
непрерывность может принимать различные пространственные формы.
Шарль Бонне мыслил ее в форме большой линейной шкалы, один из
концов которой очень прост, а другой очень сложен, причем в
центре располагается узкий срединный район, единственно видимый
для нас, то в форме центрального ствола, от которого с одной
стороны отходит она ветвь (съедобные моллюски с крабами и раками
в качестве дополнительных ответвлений), а с другой -- ряд
насекомых, после чего ветви насекомых и лягушек расходятся<$FC h.
B o n n e t. Contemplation de la nature, ch. XX, p. 130--138).>.
Бюффон эту же непрерывность определяет "как широкую основу или,
скорее, пучок, который время от времени выбрасывает ответвления
для того, чтобы присоединиться к пучкам другого порядка"<$FB u f
f o n. Histoire naturelle des Oiseaux, t. I. 1770, p. 396.>,
Паллас мечтает о многограннике<$FP a l l a s. Elenchus
Zoophytorum, 1786.>. Герман хотел бы сконструировать трехмерную
модель, составленную из нитей, которые, исходя из одной общей
точки, расходятся, "распространяются посредством очень большого
числа боковых ветвей", а затем снова сходятся<$FH e r m a n n.
Tabulae affinitatum animalium. Strasbourg, 1783, p. 24.>. От
таких пространственных конфигураций, каждая из которых
своеобразно описывает таксономическую непрерывность, отличается
ряд событий, являющийся разрывным и неодинаковым в каждом из
своих эпизодов, хотя в своей совокупности он не представляет
ничего иного, как простую линию времени (которую можно понимать
как прямую, ломаную или круг). В своей конкретной форме и в своей
сути природа полностью размещается между плоскостью таксономии и
линией переворотов."Таблицы", в виде которых она предстает
человеческому глазу и которые должно обследовать научное
рассуждение, являются фрагментами великой поверхности живых
видов, вычлененных, низвергнутых и застывших между двумя
возмущениями времени.
Мы видим, насколько поверхностно было бы противопоставлять -
- как два противоположных и различных в их фундаментальных
устремлениях мнения -- "фиксизм", довольствующийся классификацией
существ природы в устойчивой таблице, и своего рода
"эволюционизм", верящий в длительную историю природы и в уходящее
вглубь движение существ сквозь ее непрерывность. Лишенная
пропусков сеть видов и родов и ряд ее искажающих событий
образуют часть, причем на одном и том же уровне,
эпистемологического фундамента, исходя из которого значение,
подобное естественной истории, было возможным в классическую
эпоху. Это не два совершенно противоположных способа восприятия
природы, включенные в более ранние и более фундаментальные, чем
любая наука, философские направления, а два одновременных
требования в рамках археологической системы, определяющей знание
о природе в классическую эпоху. Однако эти два требования
дополнительны, следовательно, несводимы: временной ряд не может
включиться в последовательность существ. Периоды природы не
предопределяют внутренней "погоды" существ и их непрерывности,
диктуя лишь внешнюю "непогоду", которая не прекращала их
рассеивать, разрушать, смешивать, разделять и переплетать между
собой. В классическом мышлении не было и не могло быть даже
намека на эволюционизм и трансформизм, так как врем никогда не
понималось как принцип развития живых существ в их внутреннем
строении, а воспринималось лишь как возможный переворот во
