наковальню нетупеющий акинак.
- Он оборотень, он способен обернуться с волка с зубами острее его
клинков.
Это и многое другое говорили люди о Старике. Но шли к нему из далеких
и ближних кочевий. Во всей степи не было мастера лучшего, чем Старик.
- Смотри, - прошептал Арзак, - сила луны льется на наковальню. Искры
так и прыгают, так и несутся.
- Он, как бог кузнечного ремесла Гефест, кующий богам оружие, -
отозвалась Миррина на языке эллинов [греки называли себя эллинами, свою
страну Элладой].
Стоило им остаться без Старика, как Миррина начинала говорить
по-гречески. При Старике она говорила по-скифски и с малышкой Одатис -
по-скифски, а с Арзаком - на родном языке. Так повелось с самого начала.
Старика Миррина не боялась, не верила, что он превращается в волка.
Миррина вообще не была похожа на других рабынь. Тихие, покорные, они
жались к кибиткам, словно хотели стать тенью колес. Миррина держалась
горделивей жены самого богатого человека в кочевье, не снижала голос, не
втягивала голову в плечи и, прикрывая шрам на щеке длинной спущенной
прядью, остальные волосы забирала наверх, как носили в ее стороне. От
высокой прически стан казался еще прямее, поступь еще уверенней.
"Я не рабыня", - повторяла Миррина при каждом удобном случае. - Я
эллинка, попавшая к диким варварам в плен"
Арзаку было четыре года, когда Старик привел Миррину в кибитку и
положил ей на руки слабо пищавшую Одатис. Как они сами с Одатис очутились
у Стакира, Арзак не помнил. Он очень боялся, что сестренка умрет. Она была
так мала, что еще не умела есть. Но Миррина опустила в горшок клок чисто
вымытой шерсти, Одатис схватила его губами и принялась сосать.
С той поры зимнее солнце десять раз сменилось весенним. Для Арзака
Миррина стала старшей сестрой. Одатис называла Миррину "мата" - мама, и
Миррина любила ее словно родную дочь.
Сейчас малышки не было с ними, ее увезли в царский стан. День или,
может быть, два надо ждать ее возвращения.
Луна катила по небу свой круглый щит. На щите кольцом свернулась
пантера. Каждый скиф с детства привык различать круглую морду, мягкие
лапы, клыкастую пасть.
Пока звездная россыпь меняла узоры, Старик раскалил в горне металл.
Стала видна огненно-красная полоса, зажатая в плоских щипцах. Заходил
молоток. Новый сноп искр рванулся к луне, окружив Старика светящимся
голубым маревом.
- Смотри, Миррина, он словно дух.
- Запомни, имя бога - Гефест.
Больше они не сказали ни слова и только смотрели, как ходил
вверх-вниз молоток. Удары делались чаще, марево искр тускнело, металл
остывал. И в тот миг, когда луна покинула самую высокую из своих стоянок,
над головой Старика взметнулся отливавший голубизной клинок.
- Сделал! - крикнули вместе Арзак и Миррина.
Еще один нетупеющий акинак! Он будет бить и не сломается, будет
резать и не затупится, чем больше врагов убьет, тем злей и тоньше станет.
Луна, и заветное слово, и лучший на свете мастер заточили его навечно!
Старик подержал клинок в ладонях над головой, и луна наполнила металл
своей силой. Потом он вонзил клинок в землю, чтобы сила земли вошла в
металл, потом привязал клинок к поясу. Хотя не ему носить замечательное
оружие - приедут из царского стана и заберут акинак, - но пока акинак при
нем, Старик привязал его справа, как положено воину, и двинулся в степь.
Там он дождется рассвета и покажет клинок солнцу, чтобы закалили металл
огненные лучи.
- Хочу быть, как он, - прошептал Арзак. - Хочу узнать все тайны
металла, хочу сделать нетупеющий акинак, хочу стать мастером. - Арзак
шептал до тех пор, пока Старик не скрылся из виду. Потом он залез под
кибитку, где был раскатан войлочный толстый ковер.
Светлый луч косо упал на войлок. Арзак чихнул и проснулся. Спал он
недолго. Солнце едва успело сменить луну. Но ветер уже запел веселую
песню, и молодая трава зазвенела капельками росы.
- Привет тебе, утро!
Арзак перевернулся с войлока на траву и покатился, смеясь и ловя
губами прозрачные верткие капли.
- Чтоб тебя! - притворно рассердилась Миррина.
Она сидела у горна. Мех фыркал в ее руках, раздувая притихший огонь.
Угли наливались багряно-красным цветом.
- Скоро Старик вернется, и кое-кому хорошо бы начать работать, а не
валяться подобно Лохмату, ошалевшему от весны.
- Готов! - Арзак вскочил на ноги.
Его не нужно было подгонять. Миррина это знала. Кузнечное дело Арзак
любил, как скачку на быстром коне, как волю, как степь. К горну Старик
приучил его с малых лет.
В груде вещей, принесенных соседями для починки, Арзак выбрал котел с
прохудившимся дном, взял пластинку из меди, примерил и пошел стучать
молотком. Медные клепки одна за другой ложились на край, прижимая заплату
к котлу. Работа простая, требующая ловкости, не мастерства и лучше
разделаться с ней поскорей, тогда останется время для отливки пантеры.
Одатис может вернуться из царского стана хоть завтра. Арзаку очень
хотелось сделать пантеру к приезду сестры.
Последняя клепка встала на место. Арзак вбил ее в медь и поднял котел
днищем к солнцу. Ни один самый тоненький луч не светил из-под края
заплаты, значит удержится и вода.
- Сделал, - сказал сам себе Арзак. Этим словом Старик отмечал
удавшуюся работу.
- Не сделал, - раздалось за спиной.
Арзак вскочил, не выпуская котла из рук.
- Не сделал. - Старик ткнул пальцем в стенку у горловины и направился
к горну.
Сейчас будет вынут горшок с вмазанной крышкой и через малое время
будет разбит. Так всегда происходит на утро после ночи полной луны. Но
Арзак не хотел смотреть в сторону горна. Ему было стыдно. Какой он воин,
если, думая о пантере, он перестал слышать степь и не расслышал шагов
Старика? Какой он кузнец, если не разглядел следы отвалившихся ручек и
Старик ему указал на вмятину. Нет, никогда ему не узнать заветные тайны
металла.
- Арзак, смотри! - крикнула Миррина.
Арзак не обернулся. Он взял толстый прут и пошел к своей наковальне.
Рабочее место у него было собственное.
- Все равно услышишь, - рассмеялась Миррина, - а слышать и знать, что
означает звук, почти то же, что видеть.
Миррина была права. Вот раздался тяжелый глухой удар, и Арзак словно
увидел, как Старик опустил молоток на крышку; треск - развалился горшок из
непрочной глины; звон с перестуком - освобожденные наконечники рассыпались
по каменной наковальне. Со вчерашнего дня они томились в горшке вместе с
обрезками козьей шкуры и костями. Жар закалил их, кости придали крепость.
Стоит насадить такой наконечник на древко и пустить в разящий полет, он
пробьет любую твердую цель, даже плиту из меди, если встретит на пути.
Тайну негнущихся наконечников, пробивавшихся толстую медь после
закалки в горшке, - эту тайну Арзак давно знал. Неужели ему никогда не
откроется тайна нетупеющих акинаков?
До высокого солнца старик и Арзак работали. Старик сдирал с
наконечников заусенцы и наплывы. Арзак прилаживал к горловине котла
затейливо скрученные ручки.
- Хоть в царский шатер, - сказала Миррина. Она принесла молоко и с
горшками в обеих руках остановилась возле Арзака, рассматривавшего свою
работу. Крученые ручки вились на котле, словно две змейки. Старик
покосился и хмуро отвел глаза.
- Нет, Миррина, не сделал, - грустно сказал Арзак и, переложив на
слова значение брошенное Стариком взгляда, добавил: - Может быть, ручки и
хорошие, только украсить нарядными ручками старый оббитый котел все равно,
что поставить на куртку из потертой овчины красную шерстяную заплату.
- Понять ошибку - значит встать на путь мастерства, - сказала
Миррина. Она всегда ободряла Арзака. От Старика редко слово услышишь.
Поэтому Арзак очень обрадовался, когда кончив есть и отерев руки и бороду
чистой тряпицей, Старик произнес:
- В горне медь, добавь для прочности олово.
Арзак умел понимать молчание Старика. Ему ли не понять сказанное?
Старик разрешил приступить к отливки пантеры!
В два прыжка Арзак очутился у горна, но вдруг обернулся, замер,
увидел, что Старик тоже прислушивается. Сомнений не оставалось.
- Савлий едет! - закричал Арзак и, забыв о пантере помчался в
стойбище.
3. ДЕВОЧКА В БЕЛОЙ КИБИТКЕ
Едет! Едет! Царь! Савлий!
Старые, молодые, женщины с младенцами на руках, ребятишки - все
высыпали встречать повозку. Савлия ждали. Едва ветер разнес по степи весть
о его приближении, кибитки были составлены вкруг и в котлах на высоких
ножках закипела густая баранья похлебка, приправленная острыми травами и
чесноком, Фигурки горных козлов у горловин оберегали похлебку от сглаза.
- Оу! Оу! Царь! Царь!
Повозка вползла в кочевье и втащила, словно огромного змея на
привязи, толпу орущих людей.
- Савлий! Царь! Оу-о!
Умер царь - вождь вождей, предводитель всех предводителей. В знак
горя скифы слез не лили, в знак горя они проливали кровь. Арзак наносил
себе раны вместе со всеми.
Вдруг на грудь к нему прыгнул белый с рыжими пятнами лохматый пес.
"Лохмат" - Арзак подхватил скулившую собаку и завертел головой, выглядывая
Одатис. Одатис и Лохмат были два неразлучника, где Одатис, там и ее кути.
Лохмат любого коня догонит, если на нем поскачет малышка. Недаром он в
царский стан убежал, когда приезжала Гунда с дружинниками.
- Где Одатис? - спросил Арзак у Лохмата.
Лохмат вырвался и бросился к белой кибитке с откинутым войлочным
пологом. В открытом проеме сидела женщина в прекрасном уборе из золота.
Это была Гунда, одна из жен Савлия. Арзак тотчас узнал ее. Бедная, значит
она...
Он не успел довести свою мысль до конца. В глазах потемнело.
Столкнулись и рассыпались искрами золотые круги.
Из-за туго обтянутого, в блестках, плеча царской жены на него
смотрела плачущая Одатис.
- Одатис!
- Брат!
Не повернув головы, Гунда двинула локтем, и Одатис исчезла, должно
быть, упала.
- Брат, - донеслось из кибитки.
Арзак очутился рядом. Его руки сами собой схватили за повод ближнюю
лошадь, и в тот же момент сильный удар кулаком отбросил его на землю.
- Эй, мальчонка, чего к лошадям суешься, жизнь что ли недорога? -
крикнул дружинник.
Арзак поднялся, потирая ушибленное о камень бедро. Он готов был
кинуться в бой с двумя и даже тремя врагами. Но на кого бросаться сейчас,
когда врагом оказался обычай? На стародавний обычай с кинжалом не
бросишься.
Не ответив дружиннику, стараясь не слышать плача в кибитке, Арзак
повернулся и побежал. Ногу рвануло болью, словно бедро пропорол наконечник
стрелы с шипом. Но быстрее, чем на охоте, быстрее, чем за конем, с арканом
в руках, Арзак бежал к Старику.
- Одатис увозят! - закричал он издалека.
Старик не покинул ради приезда царя своей наковальни; он работал и
расслышать Арзака не мог.
- Одатис в кибитке царской жены! - крикнул Арзак, подбегая. - Скажи,
что делать? Она не служанка, ее нельзя увозить!
Старик перестал стучать и медленно поднял голову. Он долго смотрел в
сторону стойбища, как будто мог разглядеть кибитку с Одатис, потом перевел
глаза на Арзака, и Арзаку сделалось жутко, кака на краю пропасти. В глазах
Старика он увидел бездонную пустоту.
- Гнур, - сказала Миррина. Она всегда называла старика по имени. Она
была рядом и все поняла. Десять лет недаром прошло среди скифов. Миррина
знала, что вместе с умершим царем в могилу уходят жена, и служанка, и
конюхи с лошадьми. - Гнур, - повторила Миррина громко, словно обращалась к
