11. ВСТРЕЧА В СТЕПИ
Всадник скакал по посевам, не разбирая дороги. Плеть со свистом
резала воздух. Взмыленный конь мчался быстрее ветра. Увидев двух скифов,
расположившихся с лепешками на траве, всадник крикнул: "Ловите своих
коней! Спасайтесь!" Он крикнул по скифски, потому что сам был скиф из
оседлых земледельцев, живших вблизи от Понта. Сидевшие на траве проводили
всадника настороженным взглядом, но с места не двинулись.
Всадник на взмыленном, в розовой пене коне ворвался в селение и
помчался среди домов.
- Сатархи идут! - крикнул он, не замедляя бега коня.
- Близко?
- Полдня перехода!
Всадник умчался, оставив после себя тот страх, что сметает людей, как
ветер песчинки. Селение вмиг поднялось, и подъехавшему Арзаку пришлось
остановить Белонога, чтобы пропустить повозки с детьми и пожитками,
верховых и пеших с узлами в руках. Все спешили покинуть опасное место.
- Поворачивай в Ольвию, чужеземец! - закричали ему со всех сторон. -
Сатархи идут! Сатархи в полдня перехода!
Арзак махнул рукой на селение, давая понять, что его путь пролегает в
той стороне и он не намерен менять дорогу.
- Тебе жизнь не мила или бандитов-сатархов не знаешь? Посевы
вытопчут, скот угонят, кого схватят - на смерть уведут.
Сатархов Арзак знал. Даже у скифов, снимавших скальпы с убитых,
сатархи считались жестокими. Это племя жило одним разбоем и мало чем
отличалось от коварных прибрежных разбойников тавров. Всех, кого удавалось
взять в плен, тавры приносили в жертву своей богине. Тела сбрасывали с
утеса, а отрубленные головы выставляли на длинных шестах для охраны домов.
Степные разбойники были опасны, но повернуть под защиту Ольвийских стен
означало потерю двух дней. Можно ли было позволить такое?
"Проскочу, - решил Арзак. - Степь широка".
Но далеко проскакать не пришлось. То ли всадник ошибся, то ли сатархи
знали неведомый никому путь. Арзак увидел облако пыли, взмывшее из-под
края земли, прежде чем солнце перевалило за полдень. Он быстро свернул и
укрылся в ложбине, зажав Белоногу ноздри, чтобы не вздумал заржать.
Сатархи промчались шумно, криком и гиканьем подбадривая себя на
разбойный набег. Они пронеслись, и сделалось тихо. Вместе с пылью, осевшей
вдали, миновала опасность. Когда разбойное племя вернется, Арзак будет уже
далеко. Скоро его дорога свернет на север. Земли сатархов уведут их на юг.
"Вперед, мой конь, через поля и травы!" - как пела, бывало, Миррина
своим чистым высоким голосом.
Белоног бежал резво. Под курткой Арзака на ремешке висел амфориск.
"Успеешь-успеешь", - выстукивали в дорожной сумке двадцать семь
камушков-дней.
Вперед, Белоног, вперед! Нет, подожди, замедли бег!
По правую руку Арзак разглядел три удаляющиеся точки. Он приставил
ладонь к глазам, закрываясь от солнца. Двигались люди: всадник и двое
пеших.
"Должно быть, сатарх гонит пленников, схваченных по пути". Проверяя
догадку, Арзак подъехал ближе. Так и есть. Руки пеших скручены за спиной,
идут они, спотыкаясь. Но что это" Их одежда - штаны и куртки, на головах
остроконечные башлыки!
Скиф всегда помогает скифу. В беде скиф скифу преданный брат. Арзак
выхватил из горита стрелу и лук и пустил Белонога вскачь. Оу! Не
рассчитал, слишком велико оказалось расстояние. Стрела на излете ранила
лошадь. Всадник остался цел. Пока он выбирался из-под упавшей лошади,
Арзак успел домчаться и спрыгнуть на землю. Правой рукой он выхватил
акинак, левой бросил пленникам нож. Он не смотрел в их сторону, и без того
он знал, что произойдет. Один из пленников схватит зубами нож, зажмет
между колен острием вверх, второй - перетрет о клинок свои путы и
освободит товарища. Прием известный, не сегодня придуманный. Но что они
медлят, даже голоса не подают? Его акинак успел три раза скреститься с
мечом противника. Много ударов ему не выдержать, жеребенку не одолеть
трехлетку-коня. Арзак побежал по кругу, увертываясь и петляя, как заяц.
Сатарх нагонял. Арзак услыхал злое дыхание с присвистом, ощутил занесенный
над головою меч... Ух! Пленники, наконец, очнулись. Бросились сатарху под
ноги. Через первого сатарх перепрыгнул, второй его сбил, как ловко
пущенная дубинка. Сатарх упал. Меч врезался в землю и зазвенел, отдавая
земле свою смертоносную силу.
Все произошло так быстро, что, обернувшись, Арзак не сразу все понял,
почему пленники катаются по земле. Но увидев, что руки у них еще связаны,
а во рту торчит войлок, он догадался, что они пытаются удержать сатарха
тяжестью собственных тел. Одним взмахом перерубил он путы на заведенных за
спину руках и сразу приставил клинок к горлу поверженного. Это будет его
первый скальп.
- Не убивай, пощади, Арзак, - прозвучал голос Филла.
Клинок замер. Арзак медленно повернул голову. Рядом с ним, потирая
затекшие руки и очищая от войлока рот, стояли Ксанф и Филл. Трудно было
поверить собственным глазам!
- Ксанф, Филл! Как вы здесь очутились? Почему в скифской одежде? Мне
и в голову не пришло, что это вы!
- Не убивай, пощади, Арзак, - повторил Филл. - Свяжем его по рукам и
ногам, и как решат боги.
- Он бы убил.
- Пусть. Он разбойник и варвар, Ты - художник. Не убивай.
Ксанф думал, как Филл. Он молча собрал обрывки ремней и затянул тугие
узлы на руках и ногах сатарха.
- Теперь скорее отсюда, - сказал он справившись.
Арзак подобрал свой нож, Ксанф выдернул меч и все трое бросились к
Белоногу.
Во время рукопашной схватки коня оставляли в стороне, чтобы противник
не перерубил ему жилы.
- Смотрите, вот повезло! - крикнул Филл и поймал волочившийся повод.
- Лошадка с испугу, должно быть, упала, царапина пустяковая. Приложим лист
подорожника - мигом все заживет.
Речь шла о лошади сатарха. Она давно поднялась и спокойно щипала
траву неподалеку от Белонога.
- Повезло. Лошадь крепкая, - сказал Арзак, подходя с Белоногом. - Без
труда вас до Ольвии довезет. Только стороной езжайте, чтобы с страхами не
столкнуться. Дважды от одной беды не спастись, это даже младенцы знают.
- Ты ничего не понял, - изумленно протянул Филл. - Ты ничего не понял
или в своем медвежьем упрямстве не хочешь понять. - Филл схватил Арзака за
куртку, мешая прыгнуть в седло.
- Ты думаешь, мы уехали, не простившись, потому что плохо воспитаны?
Ты думаешь, мы ради игры приобрели скифское платье и, обрядившись в штаны,
ждали тебя у дороги?
- Зачем вы все это сделали? - спросил ошеломленный Арзак.
- Для того, чтобы помочь тебе вызволить сестру. Вот для чего. Без нас
- ты один, вместе - нас трое.
- Нет, - сказал Арзак. - Степь опасна.
- Правда твоя, плен мы уже испытали и без тебя бы погибли. Но будь
справедлив. Ты мог бы заметить, что мы не трусы и бросились на сатарха,
как только пришел момент. А если с ножом не справились, так потому что рты
были забиты кляпами. Иди, прыгай в седло, скачи на своем Белоноге. Но
знай, я побегу рядом, держась за его хвост, и буду бежать, пока хватит
сил.
Филл посмотрел на Арзака яростным взглядом, и Арзак понял: сделает,
как говорит.
- Ксанф, из вас двоих ты рассудительней, уговори Филла.
- Все решено, Арзак, - сказал Ксанф. - Мы обязаны тебе жизнью,
понимаешь, жизнью. К тому же мы надеемся отыскать...
- Отыскать мою невесту с волосами пшеницы, - перебил друга Филл. -
Слышишь, Медведь, сам Ксанф сказал, что все решено.
Филл с места прыгнул на спину добытой в бою лошадки.
- Слезай, - сказал Арзак, сдавшись. - Мы с тобой поедем на Белоноге.
Тавра отдадим Ксанфу.
Правильней было новую лошадку назвать Сатархом, но ведь сатархи мало
чем отличались от тавров, а слово "тавр" было короче.
- Слушаюсь, предводитель! - Оттолкнувшись, Филл птицей перелетел в
седло Белонога.
- Филл замечательный наездник, - сказал Ксанф в ответ на удивленный
взгляд, каким Арзак проводил смелый прыжок. - Он и по-эллински - без
седла, и по-скифски - в седле многих обскачет.
"Вперед, мой конь, через поля и травы", - запел Филл, как только
тронулись в путь.
Он сидел за спиной Арзака, на самом краю седельной подушки и думал,
что степь похожа на море и что в волнах травы, как настоящих волнах можно
утонуть.
- В степи много табунов, - сказал Арзак, - скоро заарканим тебе
собственного коня.
- Конечно, заарканим. А правда, Медведь, как будет прекрасно, если
все, кто потерял друг друга, встретятся снова?
- Одатис называет меня Арзак-окс - "Добрый Медведь", - сказал Арзак
вместо ответа и, помолчав, добавил: - Пой. Хорошая это песня про мчащегося
коня.
Ни Филл, ни Арзак не знали, что в семи днях перехода на север тоже
звучала песня Эллады.
12. ПЕСНЯ МИРРИНЫ
Спала ночная роса.
Прилетели жужжащие пчелы,
Стали кружить над цветком,
ароматный нектар собирая.
Выпей нектар, что подаст тебе
в амфоре брат твой.
Сладко ли, горько ли -
счастье придет...
- пела Миррина.
Она начала петь, едва покинув ночную стоянку, кибитка тронулась в
путь. Песня утонула в криках и воплях, в звоне и клекоте бубенцов. Но в
кибитку из белого войлока песня проникла, и знакомый печальный напев
обрадовал свернувшуюся в углу Одатис. Одатис села, прижавшись щекой к
войлоку.
- Пой, пой еще, - прошептала она так тихо, что не услышала даже
Гунда.
Миррина шла возле высоких, в рост человека, колес, удивляясь, что
мысль о песне не пришла в голову раньше. Вот он способ, который она
искала. Песня передаст девочке весть о настое. Слова этой песни были
известны Одатис, она знала их смысл, и если твердить их все время, Одатис
поймет.
"Выпей нектар, что подаст тебе в амфоре брат твой..."
Лишь бы Гунда не заподозрила хитрости. Если догадается, запретит петь
на чужом языке, Миррина изменила мотив, с печального перешла на веселый,
потом снова вернулась к печальному. Но наполнялся ли голос слезами, или
звучал в нем смех, слова повторялись одни и те же: "Выпей нектар, что
подаст тебе в амфоре брат твой. Сладко ли, горько ли - счастье придет".
- Ты поняла, дочка? - подняв голову, спросила Миррина по-скифски.
Сколько раз за эти дни она кляла себя, что не обучила Одатис, подобно
Арзаку, эллинскому языку. - Поняла?
- Поняла, мата, - донеслось сверху.
Бежавший возле кибитки Лохмат весело взвизгнул.
"Все ли поняла? Выпьет ли залпом горький настой, когда придет время?"
В том, что Арзак добудет настой, Миррина не сомневалась.
- Все поняла, дочка, о чем в песне пелось?
- Молчи, не отвечай, девчонка, и ты замолчи, рабыня! - крикнула
Гунда. - Без конца повторяю, чтобы молчали.
Царская жена сидела в проеме кибитки на стопке овечьих шкур. Ей было
слышно каждое слово.
- Подойди, - приказала она замолчавшей Миррине.
Миррина приблизилась.
- Ты, верно, колдунья, - сказала Гунда. - Твое колдовское пение
утешило девчонку. Все лежала, словно зверек, а тут распрямилась,
всхлипывать перестала. Чем заворожила, колдунья?
Голос у царской жены был высокий и резкий. Слова она выговаривала
отрывисто, вкладывая в каждое злость.
- Я не колдунья, - сказала Миррина.
- Как есть колдунья. Пес и то перестал скулить. Заколдуй и меня,
колдунья, заговори на сердце кручину-тоску.
- Я не колдунья, - повторила Миррина. - Просто девчонка любит песни.
Ты тоже их любишь, иначе зачем тебе понадобилась Одатис. Зачем тебе
