поспешил к верховью реки, где в восьми милях от Бленхейма располагалась
плантация Вольвегат.
Одновременно по суше тропой, шедшей вдоль Эссекибо, спешили на юг к
Вольвегату два отряда: мой и отряд негров под командой Мартина. Арнак со
своим отрядом и остальными людьми остался в Бленхейме следить за порядком
и заложниками.
Вольвегат была небольшой плантацией, на которой трудилось около ста
невольников. Ситуацию здесь мы застали примерно такую же, как в Бленхейме:
надзиратели и охрана, всего человек десять, с оружием в руках выстроились
па веранде, а возбужденная, хотя и молчавшая, толпа рабов заполняла двор
перед усадьбой. Ни плантатора, ни его семьи не было видно, - вероятно, они
укрывались внутри усадьбы. Меня удивило, что среди рабов здесь были не
только негры, но и индейцы, чего не было на других плантациях.
В Вольвегат наши отряды прибыли одновременно, мы - по суше, а Уаки -
па лодках по роке. Уаки, едва высадившись на берег, бросился к заднему
двору, собираясь поджечь усадьбу, но я его решительно остановил.
Отличие плантации Вольвегат от иных состояло еще и в том, что
стражники и надзиратели здесь не производили впечатления воинственно
настроенных. Видя, как мы, увешанные с головы до ног оружием, дружески
обнимаемся с невольниками, они заметно струхнули.
- Бросай оружие и сдавайся! - крикнул им Фуюди по-голландски. -
Дальнейшую вашу судьбу решит суд невольников плантации Вольвегат...
В ответ один из охранников в гневе вскинул ружье и направил его на
Фуюди. Два выстрела грохнули одновременно, слившись в один, и коварный
враг, обливаясь кровью, осел на пол веранды. О, достойные плоды наших
тренировок на Ориноко! Остальных Фуюди уговаривать не пришлось - все сразу
же стали поспешно бросать не только огнестрельное оружие, но и кинжалы и
ножи, а сами, потупясь, отходить в сторону.
Плантация Вольвегат действительно отличалась от других и была не
совсем обычной. Поручив двум разведчикам найти и привести плантатора и его
семью (плантатора звали Карл Риддербок), я спросил Мартина, как нам, по
его мнению, следует поступить со службой: ведь все-таки все они, за
исключением одного не в меру горячего глупца, сдались добровольно, без
сопротивления. Не убивать же их теперь ни с того ни с сего? Мартин, да и
Уаки тоже несколько растерялись.
- Ладно, - решил я, - ответ нам дадут сами невольники с плантации
Вольвегат. Пусть решают они.
- О-ей! - согласились Мартин, Фуюди и Уаки. - Да будет так!
- А я думаю иначе! - возразил, насупившись, шаман Арасибо. - Все они
угнетатели, потому у них и ружья. Я всех бы их перебил, они того
заслужили! Но мы знаем, Белый Ягуар, ты этого не любишь. Хорошо, пусть
решают рабы.
Мартин немедля тут же собрал нескольких старших по возрасту
невольников, и, отойдя чуть в сторону, мы стали с пристрастием их
расспрашивать. Но, черт побери, это действительно была какая-то необычная
плантация! Рабы не могли сказать ничего дурного о своих надзирателях; над
ними здесь не издевались, не мучили и не подвергали пыткам, как это было
на других плантациях. Да, их заставляли работать, но не сверх сил, а
главное - здесь не морили голодом и вполне сносно кормили.
- Хорошо, восьмерым стражникам и надзирателям сохраним жизнь! Не
тронем и плантацию! - решил я, и все со мной согласились, даже наш
непреклонный Арасибо.
Тем временем разведчики, обнаружив плантатора и его семейство в
дальних комнатах дома, вывели их на веранду. Семья состояла, кроме самого
господина Риддербока, еще из четырех человек: двух женщин, одной постарше
- жены плантатора, и другой - помоложе, лет двадцати, и двух детей.
- А кто эта молодая особа, родственница плантатора? - спросил я.
- Нет, это гувернантка.
- Как ее зовут?
- Моника.
Я смотрел на эту молодую девушку как на некое чудо. Она, как и
множество других ее соотечественников на плантациях Гвианы, была
голландкой, но как же разительно отличалась от них совсем иным,
удивительно мягким и человечным выражением лица! В лицах других
голландцев, не только мужчин, но и женщин, а часто даже и детей, сквозило,
как правило, что-то на редкость жестокое, грозно-властное, более того -
безжалостное, а часто и попросту свирепое. У нее же, у этой Моники, все
было совсем иным: лицо приветливое, глаза лучились добротой, и, кроме
того, она была красивой, очень красивой. В этой голландской Гвиане мне
довелось быть свидетелем столь ужасных сцен, видеть столько злых,
безжалостных и беспощадных глаз, что эта необыкновенная Моника показалась
мне выходцем из каких-то иных земель, из какого-то совсем иного, лучшего
мира.
- Фуюди, черт побери! - воскликнул я. - Неужто она, эта Моника, и
впрямь голландка? Спроси!
Фуюди перебросился несколькими словами с плантатором, потом с самой
Моникой и заявил, что да, она действительно чистокровная голландка.
Воистину плантация Вольвегат была необычной, а ее владелец, минхер
Риддербок, выглядел менее жестоким, чем другие голландские плантаторы, с
которыми мне до сих пор приходилось сталкиваться. И надзиратели у него
были получше. Во всяком случае, почти все рабы выразили желание остаться
на плантации, и только человек двадцать - пятая часть всех невольников -
решили присоединиться к группе Мартина и пробираться с ним сквозь джунгли
к свободным джукам, на реку Бербис.
Посовещавшись накоротке со своими друзьями, я готов был к беседе с
плантатором, его семьей, надзирателями и стражей.
- Принимая во внимание желание большинства рабов Вольвегат, - заявил
я, - мы решили согласиться с их просьбой плантацию не уничтожать, а
персоналу даровать жизнь. Но вплоть до особого распоряжения никому не
разрешается покидать Вольвегат. Всякий ушедший с нее будет без
предупреждения убит на месте нашими патрулями. По просьбе большинства
рабов минхеру Риддербоку и его супруге разрешается остаться в Вольвегате,
а в качестве заложников мы возьмем с собой только его детей, опекать
которых будет голландка Моника. По нашей вине с их голов не упадет ни один
волос, разве что по вине плантатора или колониальных властей столицы...
В ответ жена плантатора разразилась потоком протестующих стенаний, но
я довольно резко оборвал ее. Дав знак Уаки собрать оружие, брошенное
стражей на пол веранды, я суровым взглядом окинул плантатора и, сдерживая
гнев, проговорил:
- Мне стало известно, что на плантации Вольвегат в качестве рабов
содержится более двадцати индейцев, силой уведенных из племени макуши. Так
ли это?
Вопрос был праздный, поскольку факт этот не вызывал сомнений, и
плантатор не мог его отрицать, а потому растерянно молчал.
- Так ли это? - повторил я громче.
- Так! - испуганно выдавил из себя плантатор.
И тут на помощь ему решил прийти управляющий. Резко, чуть ли не
гневно, как человек, которого незаслуженно обидели, он вскрикнул:
- Мы купили их законно и недешево за них заплатили!
- Ах так! У кого же вы их купили?
- У карибов...
- Ага, у карибов, у этих отъявленных разбойников и ловцов живого
товара! Ваше имя?
- Ван Пиир, управляющий плантации Вольвегат. Все покупают пленников у
карибов! - добавил он с вызовом в голосе.
- На ком лежит вина за покупку макуши - на вас или на вашем хозяине?
- Я убедил минхера Риддербока купить макуши! - ничуть не смущаясь,
самоуверенно и даже надменно ответил ван Пиир.
- Я - Белый Ягуар, друг и защитник мирных индейцев. Я освобождаю
макуши, а вы, господин ван Пиир, отправитесь в качестве нашего пленника на
реку Бербис к тамошним джукам!
Протесты, возмущение и даже открытое сопротивление наглого
управляющего ни к чему не привели. Два аравака схватили ван Пиира и крепко
связали ему руки за спиной. Мартину я поручил доставить его на Бербис и
там сдать кому надо. Я попросил Мартина включить в свою группу и тех
двадцать невольников ц невольниц, которые не захотели остаться в
Вольвегате.
Освобожденным макуши мы роздали оружие и боеприпасы, отобранные у
стражников плантации, и две отличные лодки, пожелав им поскорее добраться
до родных мест на реке Бурро-Бурро в саваннах Рупунуни. Остальные лодки,
принадлежавшие Вольвегату, мы забрали себе. Попрощавшись с плантатором
Риддербоком и его женой и еще раз заверив их в полной безопасности детей и
гувернантки Моники, мы, не теряя более времени, поспешили в Бленхейм.
Здесь все оказалось в порядке: несколько сот освобожденных негров, щедро
снабженных провизией и, что еще важнее, большим количеством оружия, были
уже готовы в путь на восток, к реке Бербис, под руководством Мартина. Было
отрадно видеть, с какой радостью и надеждой отправлялись они навстречу
новой жизни.
Солнце клонилось к западу - самое время нам покинуть эти окрестности.
Пепелища двух плантаций были грозным предостережением и свидетельством
бесчеловечной колониальной политики голландцев в Гвиане.
Всем пятерым взрослым заложникам: двум плантаторам, их женам и Монике
- на время путешествия по реке мы завязали глаза, не желая показывать им
путь к нашему убежищу в окрестностях плантации Бленхейм. Здесь мы
дождались ночи, а потом на лодках переплыли на другую сторону Эссекибо,
где в укрытии стояла на якорях наша славная шхуна. Прибыв на место и
разместив заложников в просторной каюте, мы сняли с их глаз повязки.
Поручив верным своим друзьям - Арнаку, Вагуре, Уаки и Фуюди - стеречь
пленников, а лучшим воинам - охрану шхуны, я бросился в гамак и после
целых суток сверхчеловеческого напряжения почти мгновенно уснул как
убитый. Сон мой, как всегда, охраняла Симара.
БЕРЕЧЬ КАК ЗЕНИЦУ ОКА!
Проспав более десяти часов кряду, я проснулся бодрым и отдохнувшим.
Здоровый организм быстро восстановил свои силы. Симара приготовила сытный
обед, а Арнак доложил мне, что ночь прошла спокойно: никаких лодок из
столицы на реке не появлялось - похоже, туда еще не дошли вести об
уничтожении двух плантаций и карибской деревни Боровай. Пока я спал, как
видно, шел сильный дождь - над шхуной были растянуты для защиты насквозь
промокшие паруса.
Вечерело. В лесу разноголосым хором заливались птицы, над рекой с
берега на берег пролетали попугаи, и среди них порой величественные ара.
После прошедшего ливня из-за туч выглянуло солнце и окрасило
противоположный берег яркими красками. Эта идиллическая картина
действовала на меня успокаивающе, словно целительное лекарство, и робко,
как бы пугаясь, освобождала душу от тягостных воспоминаний о пролитой
крови и всех ужасах истекшего дня.
Воспрянув духом, я созвал своих ближайших соратников и объявил, что
хочу сегодня же, еще до наступления темноты, со всей серьезностью
побеседовать с нашими заложниками, устроив нечто вроде торжественного
приема или, быть может, даже суда. Для вящей важности на церемонии должны
присутствовать все, кроме дозорных, в полном боевом снаряжении. Я в
мундире капитана буду сидеть. За мною стоя расположатся предводители
отрядов и Симара, которая тоже будет стоять, Заложников разместить
напротив, разрешив женщинам и детям сесть на палубу, а плантаторы пусть
стоят.
Прежде чем вывести голландцев из каюты на палубу, я распорядился
натянуть вдоль борта шхуны паруса с таким расчетом, чтобы закрыть вид на
реку и не дать пленникам возможности сориентироваться на местности.
Итак, мы заняли места: я - сидя, за мной стоя в одном ряду: Арнак,
