- Сынок, я мало что получаю от этого, но я делаю все, потому что
люблю тебя.
Затем: толще, толще, толще! Куда делась твоя мать? В глубину жировых
толщ. Она тонула в них по мере того, как жирела.
- Сыночек, ты бы хоть иногда заходил поболтать со мной.
- Мама, ты же отрезала меня от себя. И ничего страшного. Я уже
взрослый парень. И у тебя нет оснований думать, что мне захочется начать
все сначала.
- Ты больше не любишь меня!
- Что на завтрак? - спрашивает Чиб.
- Чибби, мне пошла хорошая карта, - отвечает Мама. - Ты ведь говорил
мне тысячи раз, что ты взрослый мальчик. Один разок приготовь себе
что-нибудь сам.
- Зачем ты звонила мне?
- Я забыла, когда открывается твоя выставка. Хотелось бы вздремнуть
немного перед тем, как пойдем.
- В четырнадцать тридцать, Мама, но тебе не обязательно идти туда.
Губы, накрашенные зеленой помадой, расползаются, как гангренозная
рана. Она почесывает один из напомаженных сосков.
- А я хочу поприсутствовать. Не хочу пропускать триумф моего сына.
Как ты думаешь, тебе присудят премию?
- Если не присудят, нам грозит Египет, - говорит он.
- Эти вонючие арабы! - говорит Вильгельм Завоеватель.
- Это все Управление делает, а не арабы, - отвечает Чиб. - Арабы
приехали сюда по той же причине, по которой нам, может быть, придется
уехать отсюда.
(Из неопубликованной рукописи Старика: "Кто бы мог подумать, что в
Беверли Хиллз появятся антисемиты?")
- Я не хочу в Египет, - хнычет Мама. - Ты должен получить эту премию,
Чибби. Я не хочу покидать свой насест. Я здесь родилась и выросла; точнее,
на Десятом горизонте, но все равно, и когда я переезжала, все мои друзья
переехали вместе со мной! Я не поеду!
- Не плачь, Мама, - говорит Чиб, страдая вопреки своему желанию. - Не
плачь. Ты же знаешь, правительство не имеет права заставлять тебя
насильно. Они не имеют права тебя трогать.
- Придется ехать, если хочешь, чтобы тебе продолжали выдавать на
сладенькое, - говорит Завоеватель. - Конечно, если Чиб не получит премию.
А я не стал бы его упрекать, если б он вообще не устраивал этой выставки.
Не его вина, что ты не можешь сказать "нет" дяде Сэму. Ты получаешь по
своей пурпурной карточке - плюс те деньжата, которые платят Чибу с продажи
его картин. И все равно не хватает. Ты тратишь быстрее, чем что-то
получаешь.
Мама вопит в ярости на Вильгельма, они исчезают. Чиб их отключает. К
черту завтрак, можно поесть и позже. Последнюю картину для Праздника нужно
закончить к полудню. Он нажимает на пластинку, и голые стены яйцевидной
комнаты открываются в нескольких местах, все необходимое для работы
выдвигается на середину, словно дар электронных богов. Зьюксис остолбенел
бы, а Ван Гога хватил бы удар, если б им показали холст, палитру и кисть,
которыми пользуется Чиб.
Процесс создания картины заключается в том, что художник по очереди
сгибает и придает определенную форму каждому из нескольких тысяч проводков
на разной глубине. Проволока очень тонкая, видна только под
увеличительными стеклами, и при работе с ней требуется чрезвычайно
деликатное обращение. Чем объясняются и очки с толстыми линзами, которые
надевает Чиб, и длинные, почти как паутинка тонкие инструменты в его руке
на первых этапах создания картины. Проходят сотни часов медленного,
кропотливого труда (как в любви), прежде чем проводки приобретают нужные
очертания.
Чиб снимает очки-линзы, чтобы оценить произведение в целом. Затем он
берется за распылитель краски - покрыть проволочки нужным цветом или
оттенком. Краска высыхает и затвердевает в течение нескольких минут. Чиб
подсоединяет электрические контакты к "корыту" и нажимает на кнопку,
подавая небольшое напряжение на проводки. Те, электропроводки Лилипутии,
раскаляются докрасна под слоем краски и испаряются в облачке голубого
дыма.
Результат: трехмерное произведение, состоящее из краски, застывшей
как скорлупа, на нескольких уровнях под внешней оболочкой. Скорлупки имеют
разную толщину, но все они настолько тонкие, что свет проникает сквозь
верхнюю оболочку на нижнюю, если картину поворачивать под разными углами.
Часть оболочек-скорлупок служит лишь как отражатели, чтобы усилить
световой поток и таким образом улучшить обзор внутренних деталей.
В выставочном зале картина крепится на автоматической подставке,
которая поворачивает "холст" на двенадцать градусов влево от осевой линии
и затем вправо от оси.
Звучно квакает фидео. Чиб, чертыхаясь, сомневается: не отключить ли
его. Хорошо хоть это не внутренний переговорник с очередной Маминой
истерикой. Нет, для Мамы еще рано; она позвонит, и довольно скоро, если
начнет по-крупному проигрывать в покер.
О сезам, откройся!
ПОЙТЕ, О СПИЦЫ, О ДЯДЕ СЭМЕ
Старший Виннеган пишет в своих "Частных высказываниях": "Через
двадцать пять лет после того, как я скрылся с двадцатью миллиардами
долларов и случилась моя мнимая смерть от сердечного приступа, Фалько
Аксипитер снова напал на мой след. Тот самый детектив из Финансового
управления, взявший себе имя Фалькон Ястреб при вступлении в эту
должность. Какое самолюбование! Да, он такой же остроглазый и
безжалостный, как хищная птица, я боялся бы его, если б не мой возраст:
мне слишком много лет, чтобы пугаться обыкновенных человеческих существ.
Кто распустил путы на ногах ловчего сокола, кто снял колпак с его головы?
Каким образом вышел он на старый, давно остывший след?"
Взгляд у Аксипитера точно как у чрезмерно подозрительного сапсана,
который старается осмотреть каждую щель, паря над землей, который
заглядывает в собственную задницу проверить, не спряталась ли там какая
утка. Светло-голубые глаза мечут взгляды, подобные кинжалу, что
выхватывают из рукава и кидают быстрым движением кисти. Они прощупывают
все вокруг, вбирая с шерлок-холмовской проницательностью мельчайшие
существенные детали. Его голова поворачивается то вперед, то назад, уши
подрагивают, ноздри раздуваются, это сплошной радар, сонар, обонар.
- Господин Виннеган, прошу прощения за ранний звонок. Я поднял вас с
постели?
- Разве не видно, что нет? - говорит Чиб. - Нет нужды представляться,
я вас знаю. Уже третий день вы ходите за мной по пятам.
Аксипитер не краснеет. Он - гений самообладания, стыдливость
проявляется у него где-то в глубинах кишечника, где никто ее не видит.
- Если вы знаете меня, тогда, наверно, сможете объяснить, зачем я
звоню?
- Я еще не полный идиот, чтобы объясняться с вами.
- Господин Виннеган, я хотел бы поговорить о вашем прапрадеде.
- Он умер двадцать пять лет назад! - выкрикивает Чиб. - Забудьте о
нем. И не лезьте ко мне. И не пытайтесь заполучить ордер на обыск. Ни один
судья не выдаст вам ордера. Для человека его дом - его убожище... убежище,
я хотел сказать.
Он думает о Маме и во что превратится этот день, если вовремя не
убраться из дома. Но ему нужно закончить картину.
- Исчезни с глаз моих, Аксипитер, - говорит Чиб. - Пора пожаловаться
на тебя в Полицейское управление. Уверен, что там у тебя спрятана
фидеокамера - в дурацкой шляпе, что у тебя на голове.
Лицо Аксипитера остается спокойным и бесстрастным, как алебастровая
маска Хора, бога с орлиной головой. Возможно, его внутренности чуть
раздувает от газов. Если так, он выпускает их незаметно для окружающих.
- Если вам так угодно, господин Виннеган. Однако вам будет очень
непросто избавиться от меня. В конце концов...
- Исчезни!
Переговорник свистит три раза. Если что-то повторяется трижды - это
Старик.
- Я подслушивал, - говорит стодвадцатилетний голос, гулкий и
глубокий, как эхо в гробнице фараона. - Хотелось бы повидаться до того,
как ты уйдешь. Другими словами, не мог бы ты уделить пару минут старожилу
в его сумеречный час?
- Иду прямо сейчас, дед, - говорит Чиб, сознавая, как сильно он любит
своего Старика. - Тебе принести чего-нибудь?
- Да, и для желудка пищи, и для ума.
Der Tag. Dies Irae. Gotterdammerung. Армагеддон. Сдвигаются тучи.
Время сотворить или разрушить. День сомнений: идти - не идти? Все эти
звонки и предчувствие, что будут еще и другие. Что принесет с собой конец
это дня?
ТАБЛЕТКА СОЛНЦА ПРОСКОЛЬЗНУЛА В ВОСПАЛЕННОЕ ГОРЛО НОЧИ
(Из Омара Руника)
Чиб шагает к выгнутой двери, та откатывается в щель в толще стены.
Сердце дома - овальный семейный зал. В первом секторе, если идти по
часовой стрелке, расположена кухня, отделенная от семейного зала складными
ширмами шестиметровой высоты. Чиб изобразил на них сцены из египетских
гробниц, это его очень тонкий намек на пищу, которую мы едим сегодня. Семь
тонких колонн по кругу зала отмечают границу жилых помещений и коридора.
Между колоннами также растянуты гармошки высоких ширм, разрисованных Чибом
в тот период, когда он увлекался мифологией америндов.
Двери всех комнат в доме выходят в коридор, он тоже овальной формы.
Комнат всего семь, шесть из них - это комбинация спальни, кабинета,
мастерской, туалета и душа. Седьмая комната - кладовка.
Маленькие яйца внутри больших яиц внутри огромных яиц внутри
мегамонояйца на грушевидной орбите внутри яйцевидной Вселенной; самая
последняя теория космогонии утверждает, что бесконечность имеет форму
куриного плода. Господь Бог нахохлился на космическом насесте, издавая
плодотворное кудахтанье раз в миллиард лет или около того.
Чиб пересекает прихожую, проходит между двух колонн, они вырезаны его
собственной рукой в виде нимфеток-кариатид; он входит в семейный зал. Мать
смотрит краем глаза на сына, который, как она считает, быстро скатывается
к умопомешательству, если уже не спятил. Частично она виновата в этом, ей
бы подавить в себе отвращение, а она психанула в какой-то момент, и все
из-за этого оборвалось.
А теперь она толстая и некрасивая, о Боже, какая толстая и
некрасивая! Если рассуждать трезво или даже нетрезво, у нее все равно нет
надежды начать все сначала.
"Вполне естественная вещь, - повторяет она сама себе, вздыхая,
негодуя, заливаясь слезами, - что он променял любовь матери на
неизведанные, упругие, округлые прелести молодых женщин. Но оставить и их
тоже? Он не голубой. С этим у него покончено в тринадцать лет. В чем же
причина его воздержания? И он не занимается любовью с помощью
форниксатора, что можно было бы понять, хотя и не одобрить.
Боже, где, в чем я ошиблась? Если посмотреть, у меня все в порядке. А
он сходит с ума, точно как его отец, Рейли Ренессанс - так, кажется, его
звали, - и как его тетка, и как его прапрадед. Все из-за этой живописи и
этих радикалов, Юных Редисов, с которыми он водится. Он уж очень
утонченный, очень чувствительный. Не дай Бог, если что случится с моим
мальчиком, мне придется ехать в Египет".
Чиб знал ее мысли, поскольку она высказывала их много раз и ничего
нового не может появиться в ее голове. Он огибает молча круглый стол.
Рыцари и дамы этого баночного Камелота следят за ним сквозь пивную
поволоку во взгляде.
На кухне он открывает овальную дверь в стене. Берет поднос, на
котором еда и питье в плотно закрытых мисках и чашках, обернутых
прозрачной пленкой.
- Почему ты не хочешь поесть вместе с нами?
- Не скули, Мама, - говорит он и возвращается в свою комнату, чтобы
захватить несколько сигар для Старика. Дверь, улавливая, усиливая зыбкий,
но узнаваемый призрачный контур электрических полей над кожным покровом
