которого он так и не увидел ни сознанием, ни иной своей сущностью.
И.Д.К. лег на ребристую поверхность времени, и течение, жесткое,
колючее, понесло его от причин к следствиям.
И.Д.К. знал теперь достаточно, чтобы придти к необходимым выводам.
* * *
Рассвет они придумали сами - в этом мире никогда прежде не восходило
солнце, и если бы планета могла чувствовать, она пришла бы в восторг.
И.Д.К. нравилось, когда ранним утром на ясном звездном небе
Иерусалима появлялись легкие перистые облачка, будто разорванные колечки
дыма, пущенные заядлым курильщиком. Дина любила медленные рассветы, когда
солнце, еще не поднявшееся над горизонтом, освещало отроги далеких гор.
Хаим вспомнил рассветы над Иерусалимом, не тем, где он родился, а
тем, в котором провел сознательную жизнь проповедника.
- Пусть будет так, - сказала Дина.
И стало так.
Тучи над Саграбалом рассеялись. На темносинем небе серыми ошметками
тумана были написаны имена. И.Д.К. стоял на вершине холма у входа в
пещеру, где Джоанна, Людмила и Муса продолжали принимать воскресших, Хаим
сидел рядом на большом камне, Дина положила обе ладони на плечи сына - она
все еще видела в нем шестилетнего мальчика, и внешность уверенного в
собственных силах тридцатитрехлетнего мужчины не могла ее обмануть.
Легким движением сознания, будто губкой, смоченной мыслью, И.Д.К.
стер с неба серую перхоть имен и открыл, наконец, материальный тоннель в
мир - из того многомерного "пузыря", в котором пребывал Саграбал,
отделенный от привычного четырехмерия многочисленными сфирот. Звезды
вспыхнули будто ханукальные свечи, а несколько шаровых скоплений, тусклыми
пятнами повисшие низко над горизонтом, определили положение Саграбала в
обретенном мире четырехмерия.
- Там, - махнул рукой И.Д.К. - центр Галактики.
Голос Йосефа был тих, но ясен:
- И сказал Бог: да будут светила на тверди небесной...
- Йосеф, - немедленно отозвалась Людмила, - ты можешь сотворить их
сам, если есть желание.
- И создал Бог два светила великие, - подхватил И.Д.К., рисуя на
сером уже восточном небе оранжевые отблески рассвета.
- Подождите, - неожиданно сказал Хаим и, чтобы не объяснять словами
свою мысль, открыл перед всеми глубину сознания; будто шипящая пеной волна
окатила И.Д.К., и он, не успев еще осознать, но успев понять, ответил, не
задумываясь, потому что и сам пришел уже к подобному выводу, хотя, не
желая ускорять события, и не поддавался новому ощущению.
- Солнце? - переспросил Йосеф с сомнением.
- Почему нет? - отозвалась Дина.
- Илья, Ричард, - позвал И.Д.К. - вы слышите?
- Да, - мысль Мессии вторглась в сознание, а Ричард ограничился
странным жестом, который И.Д.К. воспринял кивком согласия и одновременно -
желанием отстраниться от событий, происходящих в материальном мире.
- Солнце, - подумал И.Д.К.
Мысль Хаима была здравой: над всеми мирами, где уже поселились или
еще поселятся люди Кода, должно сиять одно и то же привычное светило -
Солнце. Солнце планеты Земля.
Одно Солнце - для всех миров Кода, где бы и когда бы они ни
находились в материальном четырехмерии.
- Мне всегда это казалось странным, - сказал И.Д.К., обращаясь к
Йосефу, но не скрывая мысль и от остальных. - Я имею в виду текст Торы: "И
создал Бог два светила великие..." Единственность человечества, созданного
Творцом, и множественность миров, среди которых Солнце - мелочь, не
стоившая божественного внимания.
- Противоречия всегда просты, - улыбнулся Йосеф, улыбка повисла в
сознании подобно угасающему эху.
- Да будет так, - произнес И.Д.К.
И стало так.
Рассветная мгла лопнула, как пробитый острой иглой света мешок, и
диск Солнца возник на горизонте, всплывая из-за холмов, будто перевернутая
джонка - первым был луч зеленый, а следом ринулись, расталкивая друг
друга, все цвета, чтобы слиться в золотую гамму наступившего дня.
- Илюша, - сказала Людмила, и лишь по стесненной интонации И.Д.К.
догадался, что обращается она не к нему, а к Мессии, - Илюша, как жаль,
что ты не видишь этой красоты...
- Я вижу, - прошелестел голос Мессии, - и ты видишь то, что вижу я...
Видели все - над мирами людей Кода восходило Солнце. Странно было
понимать, что восходит оно одновременно везде, и что этого не может быть,
и что это происходит реально, и что одновременность охватывает миллиарды
лет первого измерения времени.
- Теперь я понял, наконец, - задумчиво сказал И.Д.К.
Легкий смешок Мессии дал ему понять, что мысль, ставшая лишь сейчас
ясной, как пресловутый и никогда не существовавший Божий день, возникла и
в сознании Элиягу Кремера.
- Ты создал этот камень сам, верно? - сказал Мессия. - Я не вижу, но
чувствую - ты не дашь Хаиму посидеть спокойно.
- Почему же? - удивился И.Д.К., - мало ли камней...
Но Мессия был прав - он оценивал не ситуацию и не поступки, а
следствия.
- Хаим, - сказал И.Д.К., - Хаим, ты так удобно сидишь, что мне
неловко просить тебя...
Хаим поднялся с камня, Андрей подошел и вложил в руки отца зубило и
молоток - настолько стандартно земные, что И.Д.К. невольно поискал на
металлическом наконечнике выбитое клеймо завода-изготовителя.
- Я подумал, - сказал Андрей, - что тебе захочется сделать это своими
руками.
И.Д.К. кивнул и, примерившись, точными ударами зубила (сам удивился,
как легко рука угадывала нужное направление и силу) начал выбивать
надпись:
"И сказал Господь Моше, говоря: в день шестой месяца Нисан года пять
тысяч семьсот пятьдесят девятого придет Мессия, сын Давида, в святой город
Иерусалим, отстроенный племенем твоим. И имя ему будет..."
Он занес руку для нового удара и ощутил, как замерло все. В молчании
всех бесчисленных сфирот лишь голос Элиягу Кремера послышался мысленным
шепотом и угас, едва И.Д.К. понял мысль Мессии:
- Свобода выбора, Илья. А ведь ты не сможешь выбить на этом камне
чье-то иное имя, кроме моего.
- Почему же? - подумал И.Д.К. и провел зубилом тонкую черту, след
буквы "алеф". - Смогу.
- Но не станешь, верно?
Буквы "алеф", "ламед", "йуд" появились на поверхности камня, как
показалось И.Д.К., даже прежде, чем он сформулировал в мыслях ответ.
- Не стану, - согласился он. Мессию звали Элиягу Кремер, и знание это
находилось так глубоко в его подсознании, что не подлежало изменению
никакими мысленными усилиями. Это обстоятельство не то, чтобы поразило
И.Д.К., собственно, оно и неприятным не было - как может знание быть
неприятным само по себе, безотносительно к следствиям? - но И.Д.К. все же
не хотелось показать даже Мессии, что думал он в тот момент вовсе не о
камне, не об имени и не о зубиле даже, по которому рука его била
податливым молотком. Иная мысль пришла ему в голову, иная суть забрезжила
ему, и он поторопился завершить надпись, которую, конечно, помнил
наизусть, но которая, как ни странно, казалась ему сейчас рождавшейся из
пустоты непринятого еще решения.
- Проблема теперь в том, - сказал он, нанеся последний удар, - чтобы
доставить камень в точности туда и тогда, куда и когда это необходимо.
- Нет проблемы проще, - впервые подал голос Муса.
И.Д.К., который не ощущал присутствия Мусы уже довольно долго и
думал, что он попросту ушел в нематериальные сфирот, неожиданно понял, что
Муса изменился. Это было так, и для И.Д.К. не составило труда разобраться
в причине.
- Нет проблемы, - согласился он. - Ты прав. Это последнее, чего я еще
не понимал.
- Нас десять, - продолжал И.Д.К. - Кто-нибудь из вас задумывался над
тем, почему нас именно десять?
- Миньян, - сказал Йосеф. - Миньян может говорить с Творцом без
посредников.
- С Творцом, - прошелестел голос Мессии, - или с собственным "я", не
так ли?
* * *
Они были вместе, и вместе они были всесильны.
Каждый из них сохранил себя, но каждый уже не оставался тем, кем был
прежде.
И.Д.К. вспомнил себя-планету, и себя, бредущего вдоль стены имен, и
себя, целующего Дину, и себя, решившего проблему Кода, и еще - себя,
блуждающего в нематериальных сфирот иной Вселенной, в которой никогда не
было и никогда не будет ни человека, ни планеты по имени Земля, ни звезды
с названием Солнце. Почему я помню это? - подумал он. - Этого не было. Это
будет, - подумал он чьей-то чужой мыслью и не сразу, не мгновенно, но
достаточно быстро, чтобы не удивиться, понял, что и эта мысль принадлежит
ему, но ему, уже прожившему и путешествие в иных мирах, и многое еще, чего
не было в физическом четырехмерии, но существовало в едином мире, где ни
время, ни пространство не играли определяющей роли...
Дина вспомнила себя, стоящую у стены с фонтанчиками в перевернутом
мире, где Саграбал был всего лишь картой, нарисованной на тусклом небе, и
себя, беседующую с девушкой по имени Яна, и себя, качающую Хаима (его до
двухлетнего возраста приходилось качать на руках, он с трудом засыпал, ему
хотелось играть, а не уходить даже на время в мир, где водились сны), и
еще Дина вспомнила, как вместе с Хаимом, принявшим по этому случаю внешний
облик привычного ему Христа, она бродила между древних камней, которые
когда-то были городом, носившим имя Иерусалим, на планете, называвшейся
Земля, и у нее не возникало сожаления о том, что это планете пришел конец,
потому что в четырехмерии конец приходит всему. Дину не удивило это
неожиданное воспоминание о будущем, время для нее ничего уже не значило,
ей хотелось остановить только одно мгновение, вернувшись к нему опять, и
она сделала это - и вновь была Стена, и был мрак, и были руки Ильи, и губы
его, и шепот, и мир Саграбала, еще не знавшего о приходе людей Кода...
Людмила вспомнила себя, стоящую перед Мессией в сумрачной комнате, и
его глаза, говорящие ей слова, которые она понимала по-своему, и вспомнила
себя, гуляющую с Андреем по Тверскому бульвару, сын грыз вафлю и упорно не
хотел застегнуть пуговицу капюшона, хотя дул промозглый ветер, и еще она
вспомнила себя в мире, которого просто не могло существовать, потому что в
нем воплощались желания, она подумала о своем и получила то, о чем
подумала. Воспоминания охватили весь мир от начала до конца времен, и
Людмила отогнала их, потому что не вспоминать нужно было, а действовать...
Илья Давидович Кремер, Мессия, вспомнил себя, погруженного в липкую
жижу, которая лишь по привычке воспринималась материальным, чавкающим
болотом, а на деле была всего лишь информацией, в которой он плавал, не
понимая еще, что нужно погрузиться, войти, понять...
Йосеф Дари вспомнил себя, падающего в пустоте, смешанной из
бесконечного множества сфирот, и шляпу свою, падающую рядом, и голос
Творца, и вспомнил текст утренней молитвы благодарения Господа, и вспомнил
еще, что уже много дней (лет?) не произносил молитву в положенное время -
не оттого, конечно, что перестал с некоторых пор обращаться к Творцу, но
потому, что обращался к Нему постоянно. Он вспомнил себя, мертвого в мире
мертвых, увидел себя со стороны и со стороны же обратился к себе, поняв,
наконец, смысл всего сущего...
Хаим вспомнил себя, висящего на кресте, и себя, играющего с соседским
Аликом, и себя, стоящего перед учениками под деревьями Гефсиманского сада,
и себя, играющего с Андреем в придуманную ими игру, где фишками были
звезды, а кубиками - планеты. И еще он вспомнил себя, еще не родившегося,
но уже существовавшего - вспомнил мир от начала до конца времен, и себя в
