его лягалось изо всех сил, - в другой карман, Мария поспешила к
проделанному ею в зарослях проходу. Достигнув его, она
обернулась, чтобы в последний раз взглянуть на храм. У дверцы в
колонне боролись трое мужчин. Двое, не отпуская, держали за
руки третьего, а он бился, норовя броситься ей вдогонку.
Статный такой малый ростом гораздо выше шести дюймов, в тунике
из кротового меха.
Глава III
Когда Мария оттолкнула ялик и отгребла на достаточное
расстояние, она положила черпак и извлекла из кармана тот
узелок, что побольше. Женщина безостановочно билась и
дергалась, словно рвущаяся на волю птица. Едва Мария развернула
ее и поставила на покрытое илом дно лодки, женщина замерла,
задыхаясь, прижав к сердцу руку. Она казалась вырезанной из
слоновой кости. Еще через миг женщина вдруг метнулась к борту,
как будто решила выпрыгнуть в воду, но тут же одумалась и снова
застыла, глядя на захватчицу пылающим взором, - точь-в-точь
дикий зверек, попавшийся в руки человека. Мария вытащила второй
узелок и положила младенца вместе с колыбелькой невдалеке от
ног матери. Это заставило мать вернуться в середину ялика. Она
бросилась к колыбели, выхватила из нее младенца и принялась
что-то втолоковывать ему на неведомом Марии языке, оглядывая
дитя со всех сторон, дабы убедиться, что ему не причинили
вреда. Она определенно объясняла младенцу, что он - горе мамино
и разбойник, и разве не пыталась гадкая женщина-гора похитить
его, драгоценное дитятко?
Мария зализала свои раны, обмыла их в прохладной воде озера,
отерла носовыми платками, но при этом глаз с матери не
спускала.
Время уже подходило к чаю, а Марии предстояло еще
позаботиться о многом. Она твердо решила не разлучаться со
своими сокровищами, - по крайней мере, с младенцем, - но при
этом отлично знала, что мисс Браун не позволит ей оставить их
при себе. Она их либо отнимет и засунет в коробку, в которой
уже лежали Мариин карманный ножик и ее же шестипенсовый компас,
либо приберет к рукам, - а то и вовсе устроит так, чтобы их
утопили, что она неизменно проделывала с любимыми Марией
котятами. Мария намеревалась приложить все усилия, чтобы ни
того, ни другого, ни третьего не случилось.
Куда же их спрятать? Мисс Браун вечно подглядывала за ней,
норовя поймать на какой-либо провинности, и во всем дворце
Мальплаке не было ни единого укромного места, которое наша
героиня могла бы назвать своим. Игрушек в отведенном для них
шкафу уже не осталось, так что держать там находку значило бы
только привлечь к шкафу внимание. А спальню Марии раз в неделю
обыскивали.
- Во всяком случае, на эту ночь я могу уложить их в ящике
моего туалетного столика, - сказала она себе, - потому что мисс
Браун, спасибо мигрени, до завтра ко мне все равно не полезет.
На этот раз Мария соорудила из влажного и окровавленного
носового платка что-то вроде мешочка и, загнав пленников в
угол, сунула обоих в этот мешок, не спеленывая. Верх мешка
Мария обвязала веревкой, - она принадлежала к числу
мастеровитых людей, у которых в кармане обычно лежит веревка,
да и Профессор сказал ей однажды, что у дельного человека
всегда найдется карманный нож, шиллинг и кусок вот этой самой
полезной штуки. Колыбель Мария положила отдельно, решив, что
если к человеку, болтающемуся с младенцем в мешке, сунуть еще и
колыбель, то человек может об нее ободраться. Покончив с этим
делом, она подплыла к лодочному домику, завела в него ялик и
побежала домой, пить чай.
Мимоходом Мария заглянула на кухню, оборудованную печьми,
вертелами и плитами, достаточными для того, чтобы приготовить
обед из двенадцати перемен на сто пятьдесят персон, - впрочем,
ныне для готовки использовался примус, - и поинтересовалась у
Стряпухи состоянием мисс Браун.
- Восподи, мисс Мария, как ты чулки-то отделала! Силы
небесные, и платье все в дырах!
- Да знаю я. Ты скажи, мисс Браун...
- Сегодня ты ее не увидишь, ягненочек, за что нашим
заботливым звездам можно только спасибо сказать. Беги-ка к себе
в комнату, только потише, и как переоденешься, принеси мне свои
чулки. И надень лучше ночную рубаху, пока я юбку буду чинить.
- К чаю что-нибудь есть?
- Есть, мисс, - земляника.
- Вижу, эта не в себе, - продолжала, встряхнув головою,
Стряпуха, - ну и решилась потревожить твоего Профессора,
выпросила у него целый фунт земляники. Добавим сгущенного
молочка, которое мы припасли к Рождеству, вот тебе и еда, хоть
и скромная, а все ж таки достойная того, чтобы ее отведала
владетельница Мальплаке.
Нет нужды объяснять, что Стряпуха была из слуг старой выучки
и старалась насолить мисс Браун как только могла. Жила она в
мрачноватой кухне, любить ей было, кроме Марии, некого, - разве
еще старого колли по имени Капитан, оставленного ей
покойникоммужем. Капитан каждое утро приносил из деревни
газету, и время от времени ходил с корзинкой в магазин за
продуктами.
Мария сказала:
- Стряпа, если тебя когда-нибудь захватят пираты или возьмут
в кольцо индейцы, или если ты свалишься в море и на тебя
нападет акула, я позабочусь о том, чтобы твои сегодняшние труды
не остались забытыми, пусть это даже будет стоить мне последней
капли крови.
- Спасибо, мисс Мария, - сказала Стряпуха, - я и не
сомневалась.
Мария вскарабкалась по Парадной Лестнице, бегом проскочила
Герцогский Коридор, поднялась по Будничной Лестнице, миновала
Коридор Для Знатных Гостей, еле-еле одолела Потайную Лестницу
Для Гостей Заурядных и на цыпочках двинулась по Черному
Коридору Для Двоюродных Свойственников. В конце его, там, где
большая часть кровли оставалась еще крепкой, располагались две
спаленки, в которых обычно почивали Мария и мисс Браун. У
Стряпухи, чтобы добраться сюда из кухни, уходило три четверти
часа, потому что у нее были Больные Ноги, да и Капитан, кое-как
ковылявший за ней по лестницам, ужасно задыхался, но мисс Браун
все равно заставляла их стелить для нее постель.
Мария осторожно заглянула в открытую дверь.
На кровати, задрав в потолок невыносимый нос, лежала
тиранша. Она читала книгу с набивным, будто кушетка, сиреневым
корешком, называвшуюся "Повседневный Светоч". В свободной руке
она держала пропитанный одеколоном платочек, коим порой
обмахивала "Повседневный Светоч", а порой оглаживала кончик
собственного носа, ставший от такого ухода красным и как бы
отполированным.
Вокруг мисс Браун располагалось ее движимое имущество. Под
туалетным столиком опасливому взору Марии предстали выстроенные
аккуратной шеренгой тридцать пар остроносых туфель, - острые,
словно мастерок строителя, носы их были покрыты морщинами. На
платяном шкафу стояли пронзенные булавками круглые серые шляпки
без полей. На прикроватном столике помещалась подборка книг,
чтение коих составляло усладу мисс Браун, - "Дневник" Джорджа
Фокса, "Благочестивая жизнь" Дж. Тейлора и "Путь паломника", о
котором Гек Финн заметил однажды: "написано интересно, только
не очень понятно". В углу комнаты помещался буфет, а в нем -
кружевные косыночки с рюшечками, которыми мисс Браун украшала
свой бюст; туалетный столик россыпью покрывали разнообразные
острые и твердые предметы. Пахло в комнате ни разу не
использованными ридикюлями, переложенными лавандовым цветом или
присыпанными нафталином и спрятанными под замок.
Подоконник занимало шпионское снаряжение: телескоп для
слежки из окна и лупа, с помощью которой мисс Браун отыскивала
грязь.
Ее воспитанница на четвереньках двинулась вперед. Не
подымаясь выше линии гувернанткиного взора, она проползла мимо
кровати и незамеченной добралась до окна. Затем, зажав лупу в
зубах, в которых пираты, - когда не пьянствуют, - держат
абордажные сабли, Мария поползла назад к двери (дорогою сронив
в одну из туфель канцелярскую кнопку, которые она держала для
подобных оказий) и благополучно выбралась в коридор.
После чего поспешила к себе.
В голой комнате, обставленной исключительно и только
чугунной мебелью, она вынула из кармана бесценный мешочек и,
присев на кровать, развязала его. Маленькая женщина лежала, как
задыхающаяся лягушка, по-прежнему прижимая к груди младенца, и
Мария с помощью лупы, не торопясь, рассмотрела обоих.
Одежда на женщине была бедная. Простенькое облачение,
связанное из шелковистой шерсти и препоясанное, будто
монашеская ряса. Кое-где из платья торчали нитки, оно казалось
поношенным, но прочным. Лицо у женщины было румяное и здоровое.
Младенец, как и подозревала Мария, оказался голубоглазым.
Закончив осмотр, Мария засунула обоих пленников в ящик
туалетного столика, связала узлом свои замызганные одежды и на
цыпочках отправилась пить чай.
Глава IV
Однако, пробудившись назавтра, владетельница Мальплаке
счастья уже не испытывала. Земляника и сливки, оставленные ею
на блюдце в ящике, оказались нетронутыми, а от своей пленницы
Марии ничего, кроме злобных взглядов, добиться не удалось. О
том, чтобы играть с ней, не могли быть и речи.
- Стряпа, - спросила она за завтраком, - как по твоему,
пройдет сегодня мигрень у мисс Браун?
- Нет, мисс Мария, - ответила Стряпуха.
- Она мне оставила математические задачки, чтобы я их до
обеда решила, - кажется, по алгебре.
Мария с безучастным видом поболтала в чашке ложкой и искоса
глянула на Стряпуху.
- Надо бы мне повидаться с Профессором.
- Ну так беги, любушка, повидайся. Если Кое-кто вылезет из
постели, я уж ей и вдоль и поперек распишу, до чего ты занята
со своей аблегадаброй, пусть только спросит.
- Стряпа... - начала Мария.
- Да, любушка. Про акул ты мне уже говорила.
Профессор, бедный как церковная мышь, одиноко жил на
Верховой дороге в домике, некогда принадлежавшем лесничему.
От руин дворца по всем направлениям расходились великолепные
аллеи, на которые в былую пору с помпой выезжали герцоги, если
у них возникало желание проветриться, или если во дворец
заглядывали, чтобы провести уик-энд, граф Парижский с королевой
Викторией. С течением времени эти аллеи преобразовались в
дороги для верховых прогулок - в ту пору считалось, что здесь
лучшиая в Европе фазанья охота, и сюда нередко заглядывал
король Эдуард. Когда на каретах ездить перестали совсем, дороги
обратились в длинные и узкие лесные прогалины, и стряпчие,
ведающие делами поместья, сдавали их фермерам под пастбища.
Вот на одной такой "дороге" и жил Профессор.
Профессор был неудачником, хоть он и прилагал немалые
старания, пытаясь скрыть это обстоятельство. Одна из постигших
его неудач состояла в том, что он почти не умел писать, - то
есть умел, но почерком двенадцатого столетия да еще и на
скорописной латыни. Другая - в том, что хотя домик Профессора
переполняли книги, еды у него частенько попросту не было.
Последние котировки акций "Импириал кемикалз" были для него
тайной за семью печатями - в той же мере, что и для Марии.
В дневное время Профессор обыкновенно рубил хворост и
перебивался хлебом с маслом. По вечерам разжигал то, что успел
нарубить, садился у огня и, осушив стакан вина, обдумывал
комментарии к Исидору, Физиологу, Плинию и им подобным.
Основными горячительными напитками были у него вино из
первоцвета, вино из одуванчиков, вино из бузины и иногда
крыжовенное, - все эти вина он изготавливал сам. Разгоряченный
и вином, и неохотно тлеющей сырой осиной, Профессор предавался
мечтам о том, как его постигнет какая-нибудь невероятная удача:
