- А что бы ты хотел иметь на закуску? Учти: с продуктами сейчас
трудно.
- Мяса грамм двести. Хлеб с маслом. Можно семечек. Стакан чаю
покрепче.
- Зачем же семечек?
- Другой рукой можно грызть от скуки.
- Семечек не будет. А насчет мяса похлопочу. Мой шеф - академик -
вегетарианец. Возьму его карточку. Он большое значение будет тебе
придавать.
- И зарплату увеличить надо. Из своего кармана, что ли, платишь?
- Увеличим. Вот организую лабораторию, ставок выколочу побольше, и
увеличим. Хорошо будем платить за твою малофейку. Злая она у тебя,
Николай. Ну, иди, а то живчики передохнут. Вахтеру скажи, что наряд на
осциллографы идешь получать.
- На чернуху я мастер, не бздите.
Иду по институту, и в первый раз во мне совесть заговорила. Ишачат
все эти доктора, кандидаты и лаборанты, а я подрочил себе в удовольствие,
и готово. Иду домой. Неловко как-то получается. А с другой стороны,
малофейка науке нужна и всей стране, значит. И рабочий день тут ни при
чем. Я аккордно на своем тромбоне работаю, курва. И вообще, это не совесть
моя заговорила, а жалко тех, кто ишачит. Вот только на дремоту повело
после дроча. И воровать лень.
Пошел в бар пиво пить с черными сухариками. Кстати, учти, от пива
стоит, надо лишь о бабе думать после пяти кружек, а не насчет поссать. Как
поссышь, стоять не будет. Как же не поссать, говоришь? Внушать себе надо
уметь. Вон, которые в Индии живут, даже не серят по месяцу и больше, а
ссаки в пот превращаются и в слезы. Я так полагаю, что по-научному,
по-нашему, по-биологицки, кал, то есть, говно, у этих йогов в запах
превращается. Ну вот, скажем, как спирт: не закроешь его, он и выдохнется.
Только спирт быстро выдыхается, а говно долго. В нем, говне, молекула
другая и очень вонючая, гадина такая. А уж про атом говенный и говорить
нечего. Он, блядюга, и не расщепляется, наверное, в синхрофазотроне. Между
прочим, спрошу у Кизмы, что будет, если он расщепится. Верняк - мировая
вонь, запахнет до облаков. Ты пей. Спиртяга высшей чистоты. Мне на месяц
два литра выдают, хуй перед оргазмом дезинфицировать. Ну, я экономию
навожу. Ведь как дело было. Кизме и остальным всем выдают спирт, а мне
нет. Ну уж, хуюшки, думаю, и в пробирку грязи наскреб с каблука. Не фраер.
Кизма сразу тревогу забил.
- Почему живчики чумазые? Трудно руки помыть?
- Надо при опыте не руки мыть, а хуй. Он, небось, в штанах, а не в
безвоздушном пространстве. Мало ли где за сутки бывает.
- Сколько тебе спирта надо?
- Два литра, - говорю.
- Многовато, триста грамм хватит.
Тут я сказал, что прежде чем за хуй браться, надо все пальчики
обтереть, на обеих, причем, руках (я ведь руки меняю), а заодно и пах.
- Хорошо, - говорит, - литр.
- Э-э! Не пойдет так дело. Литр - это в расчете на хуй лежачий, а в
самом лежачем виде, как, допустим, в холодном море. А на стоячий надо в
три раза больше. А я еще по совести прошу.
- Хорошо, два литра, - сказал Кизма, - и ни грамма больше.
Вот и я со спиртом навсегда. А экономлю просто: протираю лежачий, и
ебал я ваши рационализаторские предложения и премии за них. Я, блядь,
самое ценное в себе отдаю науке! Я бы в Америке дачу давно уж имел на
курорте, "Линкольн" и другую недвижимость. А я, блядь, не мертвые души
забиваю государству, как Чичиков, а свежую, родную сперму. Хули я завелся,
между прочим? А не хуй на мне экономию разводить! Я - человек! Ты меня
залей спиртом - я его сам первый пить не стану. А то подебывает каждая
падла, что я его при жизни заспиртовать решил. Мандавошки! Если бы не я,
они бы не диссертацию защищали, а жопы свои на летучке у директора. На
моем хуе держатся. Одним словом, учреждение наше - НИИ - склочное и
порядка в нем нету. Не то, что в тюрьме или в МУРе.
И все ж-таки, онанизм разрушает под конец жизни нервную систему. А
то, что укрепляет - параша. Ну, ладно. До полного разрушения еще далеко.
Будем здоровы. Ты хавай. Эту севрюгу и красную икру я для тебя специально
сегодня оставил. Ну, вот так. Черную, между прочим, я не уважаю. У меня
диатез от нее. Жопа идет пятнами, чешется - ужас как, и кальций надо пить,
а он, сволочь, горький очень. Ну, вот так. О такой закуске тогда еще и в
мечтах не было. Хожу я, значит, по утрам в институт, номерок вешаю и с
машками не путаюсь, потому что боюсь лично наебаться и при сдаче спермы
фуфло двинуть, как сейчас говорят, или крутануть динамо. Привык. Решил
Кизме ультиматум предъявить.
- Ты, - говорю, - на работу простую энергию тратишь, а я самую
главную, и я, когда кончу, на ногах еле стою и под ложечкой сосет. Может,
мне жить-то еще лет пятнадцать, а вам, сукам, гужеваться.
А у Кизмы опыты прошли успешно, он даже шутил иногда - памятник моему
члену поставить заводной, чтобы он вставал с первыми лучами солнца. В
старину такие памятники были, но их снесли. Застеснялись, мандавошки. А
кого стесняться? Ведь член, кирюха, если разобраться, самое главное.
Главнее мозгов. Мы же лет мильон назад не мозгами ворочали, а хуями. Мозги
же развивались. Да если бы не так, и ракета была бы не на хуй похожа, а на
жопу, и из нее только бы вонь и грохот шли. Сама же не только до Луны... В
общем, хули говорить. Помни мое слово. Вот увидишь, когда мозгу больше
некуда будет развиваться, настанет общий пиздец. Стоять по тем временам не
будет даже у самых дураков, вроде нас с тобой. Все исключительно будут
давать дуба, а в родильных домах и в салонах новобрачных пооткрывают
цветочные и веночные магазины. А на улицах под ногами стружка будет
шуршать. Столярные работы начнутся. Ладно. Хули ты шнифта раскрыл. Не
скоро это еще, и общий пиздец все равно не состоится. Но об этом речь еще
впереди.
Я и говорю Кизме, мол, набавляй: мне и прибарахлиться надо, и
телевизоры скоро выпускать начнут, а то опять воровать пойду или на
водителя троллейбуса "букашка" учиться. Хоть из своего кармана выкладывай,
и я частным образом буду тебе живчиков таскать. Две тыщи с половиной
получать хочу.
- Хорошо. Уволим двух уборщиц. Оформим тебя по совместительству.
- Ну уж, ебу я такой труд на половых работах!
- Ты будешь числиться, а убирать будут другие лаборанты, ясно?
- Это другое дело.
- Аппетиты твои растут, надо сказать.
- Что-о-о, курва? - говорю.
- Ну-ну, не бесись. Мне ведь и десяти тысяч на тебя не жалко. Вот,
если я получу Нобелевскую премию, отвалю тебе приличную сумму. А сейчас
времена в нашей науке сложные и тяжелые. Дай бог, опыт один до конца
довести! Завтра начнем.
Ну, я обрадовался! 2500! Хуй на автобусе заработаешь, не то, что на
"букашке"! И пошел я на радостях в планетарий. Сначала поддал, конечно,
как следует. Я люблю это дело. Садишься под легкой балдой в кресло, лектор
тебе чернуху раскидывает про жизнь на чужих планетах и лунах, а ты сидишь
себе, дремлешь, а над башкой небо появляется и звезды на нем, и все
планеты, которые у нас в стране не видны, например, Южный Крест, и чтобы
его увидеть, надо границу переходить по пятьдесят восьмой статье, которая
мне нужна, как будильник. Вот мигают звездочки и созвездья разные и небо -
чернота сплошная - тихо оборачивается, а ты, значит, под легкой балдой в
кресле вроде бы один на всей Земле и ни хуя тебе, жалкой твари, не надо. И
вдруг светать начинает. Пути Млечного не видать, розовеет по краям.
Хитрожопый аппарат какой-то! Потом часы бьют: бам-бом! Зеваю. Шесть часов.
Скорее бы утро и снова на работу! Слава богу, думаю, не на нарах я лежу и
не надо, шеломку похлебавши, пиздячить на вахте, как курва с котелками...
Поддал я еще в баре на радостях от прибавки и попер к бывшему
международному урке, а у него в буфете хуй ночевал, пришлось бежать в
гастроном. Ну, захмелел урка, завидует мне и велит не трепаться, чтобы не
пронюхал всякий студент-хмырь.
- Бойся, - говорит, - добровольцев, у нас их до хуя и больше.
Я тоже накирялся в сосиску. Утром проспал, бегу, блядь, а в башке от
борта к борту, как в кузове, жареные гвозди пересыпаются. Кизма на меня
полкана спустил, кричит: "Вы задерживаете важный опыт!", а около прибора,
от которого пар идет, бегает академик в черной шапочке и розовые ручки
потирает.
Запираюсь я в своей хавирке, включаю дневной свет. Рука у меня
дрожит, хоть бацай на балалайке, а кончить никак не могу, дрожу, взмок
весь. В дверь Кизма стучит, думает, я закимарил с похмелья, и спрашивает:
"Скоро получу препарат или не скоро?" У меня уж руки не поднимаются, и
страх подступил. Все! Увольняй, бляди, без выходного пособия - пропала
малофейка! Открыл двери, зову Кизму. Так и так, что хочешь делай, -
сухостой у меня, никак не кончу. Академик просунул голову и говорит: "Что
же вы, батенька, извергнуть не можете семечко?"
Я совсем охуел и хотел сию же минуту по собственному желанию
уволиться, и тут вдруг одна младшая сотрудница, Влада Юрьевна, велит Кизме
и академику: "Коллеги, пожалуйста, не беспокойте реципиента!" то есть
меня. Закрывает дверь.
- Отвернитесь, пожалуйста, - и выключает свет дневной. И своей,
кирюха, собственной рученькой берет меня вполне откровенно за грубый,
хамский, упрямую сволочь, за член. И все во мне напряглось и словно кто в
мой позвоночник спинной алмазные гвоздики забивает серебряными молоточками
и окунает меня с ног до головы в ванну с пивом бочковым, и по пене красные
раки ползают и черные сухарики плавают. Вот, блядь, какое удовольствие!
Не знаю, сколько времени прошло, и вдруг чую: вот-вот кончу и уже
сдержать себя не могу, заскрипел зубами, изогнулся весь и заорал. Потом
мне уже рассказывал Кизма, орал я секунд двадцать так, что пробирки
звенели и в осциллографе лампочка перегорела от моей звуковой волны. А сам
я полетел в обморок, в пропасть. Открываю глаза - свет горит, ширинка
застегнута на все пуговицы, в голове холодно и тихо, и вроде бы набита она
сырковой массой с изюмом. Очень я ее уважаю. Никакого похмелья нет.
Выхожу я в лабораторию, на меня зашикали. Академик над прибором, от
которого пар идет, колдует и напевает: "...а вместо сердца - пламенный
мотор". Ну как не уважать себя в такую минуту!? Я и уважал. Вдруг что-то
треснуло, что-то открыли, гайки скинули, академик крикнул: "Ура!",
подбежал ко мне, руку трясет и говорит:
- Вы, батенька, возможно будете прародителем вновь зарождающегося
человеческого племени на другой планете! Каждый ваш живчик пойдет в дело!
В одном термосе - народ, в двух - нация! А может, наоборот. Сам черт не
разберется в этих сталинских формулировках. Поздравляю! Желаю успеха! - и
убежал.
Я ни хуя не понимаю. Влада Юрьевна смотрит на меня, вроде и не она
дрочила. А, оказывается, вот что: мою наизлейшую малофейку погружали в
разные жидкие газы, замораживали, к ебаной бабушке, в камень, ну и
оттаивали. Оттают и глядят: живы хвостатые или нет. А в них гены
затасованы. Никак газ не могли подобрать и градусы. И вот - подобрали. И
что же? Ракет тогда не было, а Кизма мечтал запустить мою малофейку на
Андромеду, и, в общем, я в этом деле не секу, посмотреть надо, что выйдет.
Понятно? Ты ебало не разевай. Еще не то услышишь... Они попали бы на
Андромеду, и в стеклянном приборе, как в пузе, забеременели бы. Через
девять месяцев - раз и появляются на Андромеде живехонькие николаи
николаичи. Штук сто сразу, и приспосабливаются, распиздяи, к окружающей
среде. Не поверишь? Мудило! А ты купи карпа живого, заморозь, а потом в
ванну брось, он и оживет.
- А-а-а!
- Хуй на! Чтоб не падал от удивления. Так вот, возвращается академик,
