явлением экзотическим, скорее свойственным Голливуду с его испорченными
нравами. Бетти Блюм утверждала, что видела своих родителей в постели
голыми, когда те занимались любовью; отец Энид Нили гонялся как-то за
матерью с ножкой от дивана. Произошедшее в семье Сесилии относилось к той
же теме, поэтому ее расспрашивали с особым интересом. Из-за ирландских
законов родителям пришлось оформлять развод в Англии, но это никого не
интересовало - всем хотелось знать подробности событий, этому разводу
предшествовавших. Может, Сесилия как-нибудь забежала в комнату и видела,
чем занимаются мать с отчимом? Правда, что ее мать и отчим встречались,
чтобы выпить коктейль в отеле Грешэм? И что это были за коктейли? Нанимали
ли детектива?
Когда мать и Ронан появлялись в школе, их разглядывали с особым
интересом, и все сходились на том, что они прекрасно справляются со взятой
на себя ролью. Наряды матери выгодно отличались от невыразительных
балахонов миссис О'Нэйли-Хамильтон или матери Китти Бенсон.
- Классно! - восхищенно говорила Марин Финнеган. - Шик!
Но, в конце концов, однокласников Сесилии постигло разочарование.
Детективов она не помнила, и не знала, были ли у матери и отчима свидания
в отеле Грэшэм. Она ни разу не заходила неожиданно в комнату, где
происходило что-то интересное, и не помнила ни одного скандала - ничего,
что могло бы сравниться с отцом Энид Нили, размахивающим ножкой от дивана.
В Америке, если верить газетам, родители сплошь и рядом отказывались
подчиниться суду и похищали своих детей.
- Твой папаша не пытался тебя похитить? - с надеждой в голосе спросила
как-то Марин Финнеган, и Сесилия долго смеялась над абсурдностью этого
предположения.
Был заключен договор, уже в который раз объясняла разочарованной
подруге - все получалось слишком обыкновенно.
Директор школы тоже расспросил ее как-то о разводе, но очень коротко.
Это был грузный, но пропорционально сложенный мужчина по прозвищу Буйвол;
каждый день он обходил шаркающей походкой сборные домики, в которых
располагались классы, выкликал учеников по именам и ставил галочки в
огромном кондуите. Часто он застревал на месте, словно забывал, где
находится, и принимался насвистывать "Британских Гренадеров" - песню, под
которую маршировал полк, в котором он когда-то служил. Его обязанности
заключались лишь в том, чтобы проверять по именам учеников, и еще на
утренних построениях, которые проводил каждый день мистер Хоран,
зачитывать иногда зычным голосом нелепые объявления. Все остальное время
он витал в каких-то своих собственных облаках, абсолютно не интересуясь ни
застарелыми феодальными войнами, не затихающими среди учителей и
воспитателей, ни шестьюдесятью восемью детьми, за чью судьбу он якобы нес
ответственность.
Сесилия была несказанно удивлена, когда однажды утром прямо посреди
урока физики, который вела мисс О'Шонесси, ей было велено явиться в
кабинет директора.
Мисс О'Шонесси показывала, как меняет цвет лакмусовая бумажка, когда в
класс вошел Микки - мальчик, обычно исполняющий поручения - и сказал, что
директор хочет немедленно видеть Сесилию; гул, постоянно гулявший по
классу, тут же прекратился. Причиной такого срочного вызова могло быть
какое-нибудь несчастье.
- А, - проговорил Буйвол, когда Сесилия открыла дверь кабинета, в
котором он обычно принимал пищу, читал "Айриш Таймс" и беседовал с
родителями. На краю директорского стола стоял поднос с остатками завтрака
и валялся приключенческий роман в мягкой обложке. - А, - сказал он опять,
и не стал продолжать. Его холостяцкое существование громко сообщало о себе
бесцветной обстановкой кабинета, рядом курительных трубок, расставленных
над тускло тлеющим камином, и вымпелами Гренадерского полка, развешанными
по обитым темными панелями стенам.
- Что-нибудь случилось, сэр? - нерешительно спросила Сесилия: мысль о
возможном несчастье носилась в воздухе.
Директор поднял на нее глаза, и в них не было даже намека на строгость.
Насвистывая гренадерский марш, он взял с камина одну из трубок и не
торопясь наполнил ее табаком. Потом свист прекратился, и он сказал:
- Плата за учебу частенько запаздывает. Я понимаю, что у тебя несколько
необычные обстоятельства, и ты редко видишь своего отца. Но я был бы очень
признателен, если бы следующий раз, когда вы с ним встретитесь, ты сказала
бы ему, что платить лучше вовремя.
Чиркнула спичка, трубка задымилась. Формально Сесилию еще не отпустили,
но могучая рука директора потянулась к раскрытому роману, и это означало,
что аудиенция окончена. Сесилии никогда прежде не приходило в голову, что
за школу платит отец, а не мать с Ронаном. Она удивилась тому, что именно
на него возложена эта обязанность, и решила, что при следующей встрече
непременно должна его поблагодарить. И ей было неловко слышать, что плата
часто опаздывает.
- А, - произнес Буйвол, когда она была уже в дверях, - У тебя: а: у
тебя все нормально? Ну: а: семейные неурядицы:
- Но это было давно, сэр.
- Ну, да. Ну, да. Ну все-таки:
- Все нормально, сэр.
- Ну, хорошо, хорошо.
Интерес к родительскому разводу стал вянуть, и, наверное, исчез бы
совсем, если бы не странное поведение мальчика по имени Абрахамсон.
Примерно через месяц после той субботы, когда Сесилия с отцом смотрели
"Унесенных ветром", она стала замечать, что Абрахамсон все время
пристально на нее смотрит.
Каждое утро во время собраний, которые проводил в большом зале мистер
Хоран, она чувствовала, как темные глаза пристально ощупывают ее с головы
до ног, и когда бы они ни встретились - в коридоре или на теннисном корте
- Абрахамсон бросал на нее быстрый взгляд и тут же отводил глаза,
стараясь, чтобы она не заметила. Отец мальчика торговал мебелью, поэтому
изредка появлялся у них в чапелизодском доме.
Больше никто к ним не ходил - все шестьдесят семь соучеников Сесилии
жили слишком далеко от Чапелизода. Абрахамсон был моложе Сесилии -
маленький смуглолицый мальчишка, которого Сесилии часто приходилось
развлекать детскими забавами, пока родители в соседней комнате пили
коктейли. Он был еще совсем ребенком, стеснительным, немного нервным и
совсем не надоедливым: он с удовольствием возился с братьями Сесилии,
катал их на спине по саду или соглашался на второстепенные роли в пьесах,
которые они любили разыгрывать.
В школе его называли по фамилии и уважали за способности. Он не был
особенно популярен среди учеников, и держался обычно в стороне от главных
событий.
Поэтому Сесилия не знала, как реагировать на его пристальные взгляды,
но в глубоких глазах пряталась какая-то мысль, и она чувствовала, что
внимание это - неспроста. Сесилии это скоро надоело, и она решила
выяснить, в чем дело. Однажды после школы, на пути к автобусу по
засаженному деревьями бульвару, она прямо спросила его, что происходит.
Она была намного выше мальчика, поэтому, чтобы услышать ответ, пришлось
нагнуться. Когда он говорил, у него появлялась необычная улыбка, - такая,
словно он улыбался своим мыслям, а не предмету разговора.
- Прости, - сказал он. - Прости, Сесилия. Я не нарочно.
- Но это продолжается уже почти месяц, Абрахамсон.
Он кивнул, соглашаясь с обвинениями. И поскольку от него требовали
объяснений, не замедлил их представить.
- Знаешь, в определенном возрасте черты лица у человека перестают быть
детскими.
Я читал в одной книжке: детское лицо прячет настоящие черты, но в
определенном возрасте перестает их прятать. Понимаешь, о чем я, Сесилия?
- Нет, не понимаю. И не понимаю, как можно таращиться на меня только
из-за того, что ты что-то вычитал в книжке.
- Это происходит со всеми, Сесилия.
- Но ты же не на всех так таращишься.
- Прости. Прости, Сесилия, я больше не буду.
Абрахамсон остановился и открыл черный портфель, в котором он носил
школьные книжки. Сесилия подумала, что ему понадобилось что-то, что
поможет в объяснениях. Она терпеливо ждала. По улице бегали мальчишки, они
баловались и срывали друг с друга кепки. Проехала на мопеде мисс
О'Шонесси. Со футляром от скрипки в руках прошествовал мистер Хоран.
- Хочешь? - спросил Абрахамсон, доставая из портфеля коробку с двумя
маленькими покрытыми яркой глазурью пирожными. - Бери.
Она выбрала малиновое, после чего Абрахамсон аккуратно закрыл коробку и
сунул обратно в портфель. Каждый день он приносил в школу два или три
таких пирожных, которые пекла ему мать. Он продавал их за несколько
пенсов, а если в школе желающих не находилось, лакомства покупала девушка
из газетного киоска, мимо которого он проходил каждый день по дороге домой.
- Я не хотел тебе говорить, - сказал он, когда они снова двинулись по
улице. - Жалко, что ты заметила.
- Это невозможно не заметить.
- Давай забудем, а? - Он сделал легкий жест в сторону недоеденного
пирожного, которое Сесилия держала в руке. Голос Абрахамсона звучал еще
мягче обычного, и он так же рассеянно улыбался собственным мыслям. Можно
было подумать, что у него в голове проходит шахматный матч.
- Я хочу знать, Абрахамсон.
Его тонкие плечики поднялись и вновь опустились. Этот жест означал, что
он считает глупостью со стороны Сесилии настаивать на ответе, но если она
все-таки хочет его услышать, он не будет тратить время на увиливания. Они
миновали школьные ворота и стояли сейчас на остановке, ожидая
одиннадцатого автобуса.
- Просто это очень странно, - сказал он, - если ты так уж хочешь знать.
Это касается твоего отца и всего такого.
- Что значит странно?
Подъехал автобус. Они зашли с передней площадки. Устроившись на
сиденье, Абрахамсон равнодушно уставился в окно, всем своим видом говоря,
что сказанного, по его мнению, достаточно, и что Сесилия сама обязана
вычислить недостающее. Она толкнула его локтем, и только тогда он поднял
глаза - мягко и немного виновато - словно безмолвно извиняясь перед ней за
ее же недогадливость. Жаль, говорило его маленькое личико, что приходится
тратить время на такие глупости.
- Когда люди разводятся, - сказал он, тщательно подбирая слова, -
всегда должна быть какая-то причина. Ты же видела в фильмах. Или читала в
газетах, например про развод Уильяма Пола и Кэрол Ломбард. Они бы не стали
возиться с разводом, если бы просто разонравились друг другу.
Подошел кондуктор и взял у них деньги за билеты. Когда он отошел,
разговор продолжился.
- Но, черт подери, Абрахамсон, к чему ты все это говоришь?
- Должна быть причина, из-за которой разошлись твои родители. И должна
быть причина, из-за которой твоя мать вышла замуж за этого человека.
Она энергично кивнула, чувствуя, что ее бросает в жар. Абрахамсон
сказал:
- Они были любовниками, еще при твоем отце. И из-за этого произошел
развод.
- Я это знаю, Абрахамсон.
- Ладно тогда.
Она снова нетерпеливо запротестовала, но вдруг оборвала себя на
полуслове и нахмурилась. Она чувствовала, что последние слова мальчика
несли в себе какой-то смысл, но никак не могла его уловить.
- Пропусти, пожалуйста, - вежливо сказал Абрахамсон перед тем, как
выйти из автобуса.
- Есть хочешь? - спросила мать, разглаживая на обеденном столе полосатую
скатерть. - Ты в последнее время плохо ешь.
Сесилия покачала головой, и прямые волосы, которые ей так не нравились,
упали на плечи. Братья захихикали - в последнее время у них появилась эта
привычка. Они были намного младше Сесилии, и, тем не менее, голос матери
звучал одинаково ласково, когда она обращалась и к ним и к ней, и еще ей
часто казалось, что мать читает каким-то образом ее мысли, но она говорила
себе, что это глупо. На матери было зеленое платье, а ногти на руках
накрашены свежим лаком. Ее темные вьющиеся волосы блестели в лучах
послеполуденного солнца, а ямочки на щеках то появлялись, то пропадали.
- Как латынь?
- Нормально.
- С пассивной формой разобралась?
- Более-менее.
- Ты чем-то расстроена, Сесилия?
