Speaking In Tongues
Лавка Языков
Уильям Тревор
Внизу у Фитцджеральда
Перевела Фаина Гуревич
Отец будет не торопясь выковыривать из раковин устриц. Сесилия -
рассказывать о школе, братьях и, конечно, о матери, потому что не
вспомнить о ней просто невозможно. Попадется на язык и Ронан, но отец
всегда нормально относился к ее отчиму, так что это не вызовет неловкости.
- По-моему, устрицы сегодня удались, - заметит, как обычно, официант
Том, перед тем как поставить перед отцом Сесилии вторую пинту портера.
- Замечательно, Том, - незамедлительно ответит отец, и тогда Том
спросит у Сесилии, как ей понравился стэйк, и не пережарена ли картошка.
Потом он произнесет кличку одной из скаковых лошадей, а отец,
неодобрительно вздохнув и задумчиво поджав губы, сообщит, что он думает по
ее поводу.
Встречи в устричном баре Фитцджеральда - нижний этаж углового здания -
прошли через все детство Сесилии, как нанизанные через равные промежутки
бусинки, и никогда потом она не могла их забыть. Дублин в 1940-м году
сильно отличался от того, чем он стал позже; сама она тоже стала другой.
Сесилии было пять лет, когда отец впервые привел ее к Фитцджеральду, через
год после того, как разошлись родители.
- А скажи-ка мне, - спросил он некоторое время спустя, когда она
чуть-чуть подросла, - ты уже решила, чем собираешься заниматься?
- Ты имеешь в виду после школы?
- Да, я понимаю, что спешить пока некуда. Но все-таки тебе ведь скоро
будет тринадцать.
- В июне.
- Я знаю, что в июне, Сесилия, - он рассмеялся, не донеся до рта стакан
с портером. Он смотрел на нее, заслонив стаканом половину лица, и его
светло-голубые глаза забавно моргали - ей всегда очень нравилось, как это
у него получается. Отец был крупным мужчиной с лысой загорелой головой и
веснушками, рассыпанными по рукам, лбу и носу.
- Я не знаю, что буду делать, - ответила она.
- Умыкнет тебя какой-нибудь парнишка. Так что можешь не волноваться. -
Он проглотил еще одну устрицу и вытер рот салфеткой. - Как мать?
- Нормально.
Он ни разу не сказал плохого слова о матери, как и она о нем. Когда
Сесилия была еще маленькой, он подъезжал на старом дырявом корыте "морисе"
прямо к их дому в Чапелизоде и забирал Сесилию. Они перекидывались с
матерью несколькими словами, а если дверь открывал Ронан, или если тот
возился в саду, отец спрашивал у него, как дела, словно между ними никогда
не было недоразумений. Сесилия не понимала, как такое может быть, но
смутные воспоминания о временах, когда отец жил с ними, лишь изредка
прорывались на поверхность сознания. Вот они сидят в гостиной у камина, и
он читает ей книжку - какую, она не помнит. "Ты юбку на левую сторону
надела", - говорит он матери и смеется, потому что сегодня первое апреля.
Отец с Ронаном делали мебель - в Чапелизоде неподалеку от их дома у них
были две большие мастерские.
- Счастливчик, - добавил он теперь, когда они сидели у Фитцджеральда, -
парень, которому ты достанешься.
Она покраснела. Школьные подружки часто болтали о замужестве, но не
всерьез.
Марин Финнеган была влюблена в Джеймса Стюарта, а Бетти Блум - в
мальчика по имени Джорж О'Малли - все это было глупо, на самом деле.
- Трудный случай, - обратился к отцу человек в толстом свитере: он как
раз проходил мимо них и направлялся к бару. - Есть шанс заработать на
Персе?
Отец покачал головой, и человек кивнул, соглашаясь с его вердиктом. Он
подмигнул Сесилии, как это часто делали все отцовские друзья, когда хотели
показать, что ценят его мудрость в лошадиных делах. Человек отошел, и отец
сказал, что это славный малый, который, однако, скатывается все ниже и
ниже, потому что много пьет. Отец часто отпускал подобные замечания, голос
его при этом звучал совершенно равнодушно, в нем не было ни злорадства, ни
сожаления. Сесилия, в свою очередь, тоже рассказывала о школе, о мисс
О'Шонесси, или о мистере Хоране, или о том как идут дела у Марин Финнеган
с Джеймсом Стюартом. Отец всегда внимательно слушал.
Он с тех пор так и не женился. Жил один в небольшой квартирке на шоссе
Ватерлоо, у него было несколько источников дохода, один из которых -
скачки. Он объяснил ей это, когда она как-то спросила, ходит ли он каждый
день на работу. Она ни разу не была у него дома, но он подробно описывал
ей обстановку, потому что ей это тоже было интересно.
- Будешь пирожное? - спросил отец. У Фитцджеральда были особенные
пирожные - с банановым кремом, по поводу которых официант Том всегда
одобрительно кивал головой.
- Да, пожалуйста, - сказала она.
Когда они доели, отец заказал себе виски, Сесилии - стакан соды, и
закурил третью за послеполуденное время сигарету. Они никогда не
поднимались на второй этаж, где находлся настоящий ресторан. "Пойдем, я
тебе покажу", - предложил год назад отец, и они долго стояли перед
стеклянной дверью с выписанным на ней замысловатыми буквами словом
Фитцджеральд. Там за покрытыми розовыми скатертями столиками сидели
мужчины и женщины, а над ними, несмотря на то, что на улице было еще
светло, горели лампы под красными абажурами. "Нет, внизу лучше", - сказал
тогда отец, но Сесилия не могла с ним согласиться, потому что ей казалось,
что внизу нет и половины того уюта, который разливался по верхнему залу.
Вместо розовых павлиньих обоев стены внизу были облицованы зелеными
плитками, за стойкой плотными рядами теснились бутылки, и шумел хитро
сделанный подъемник, который возил вверх-вниз тарелки с устрицами.
Официант Том по совместительству работал барменом, а посетителями были
только мужчины. Сесилия ни разу не видела ни одной женщины внизу у
Фитцджеральда.
- Да, ее светлость подрастает, - сказал Том, когда отец допил виски, и
они поднялись из-за стола. - Подумать только, недавно была совсем крошкой.
- Да, совсем недавно, - согласился отец, а Сесилия опять покраснела и,
опустив глаза, принялась разглядывать свои руки, потому что не знала, куда
еще смотреть.
Ей не нравились ее руки. У нее были самые тонкие запястья во всей
третьей ступени, это был доказанный факт, потому что неделю назад мальчики
измерили всем руки с помощью обрывка проволоки. Ей не нравились ее черные
волосы, которые падали на плечи, а не вились в локоны, как у матери. Ей не
нравились ее глаза, не нравилась форма ее рта, но мальчик, который измерял
ее запястье, сказал, что она самая красивая во всей третьей ступени.
Другие тоже так думали.
- Вы можете ею гордиться, сэр, - сказал Том, собирая со стойки банкноты
и мелочь. - Большое спасибо.
Отец подал ей плащ с вешалки за дверью. Плащ и шляпка были частью
школьной формы, и то и другое - зеленого цвета, только на шляпке имелась
еще голубая каемка. Отец не стал надевать свой плащ, сказав, что на улице
тепло. А шляпу он никогда не носил.
Они пошли мимо Кафедрального Собора в сторону кинотеатра "Графтон". Они
всегда по субботам сначала ходили к Фитцджеральду, и пока ели, отец или
говорил, что у него есть билеты на регби, или к дверям подъезжало такси,
чтобы отвезти их на скачки в парк "Феникс". Иногда они ходили в музей или
картинную галерею. У отца теперь не было машины.
- Пойдем в кино, - предложил он. - В "Графтоне" "Унесенные ветром".
Он не стал дожидаться ответа, потому что не сомневался, что она
согласится. Он шел немного впереди, аккуратный и подтянутый в своем темном
костюме, держа плащ на согнутой руке. Не доходя до кинотеатра, он протянул
ей деньги, чтобы она купила в лавке Ноблета конфет, а когда она вышла из
магазина, уже ждал ее с билетами. Она улыбнулась и сказала спасибо. Она
часто думала о том, как ему, наверное, скучно одному дома, и где-то в
глубине сознания зрела мысль, что если ей и хочется чем-то заниматься
после школы - так это быть с ним. Она думала о маленькой квартирке, про
которую он ей рассказывал, представляла, как на тесной кухне готовит ему
обед, и чувствовала, как внутри поднимается тепло.
После кино они выпили в кафе Роберта по чашке чая, потом он проводил ее
до автобусной остановки. По дороге рассказывал о старичке с женой, которых
они встретили в кафе, и которые обратились к нему по имени - эта пара жила
в Грэйстоне и разводила там датских лошадей.
- До встречи, - сказал он, когда подъехал автобус, и поцеловал ее
неловко, совсем не так, как люди обычно целуются.
Она помахала ему рукой и долго смотрела, пока он не пропал в толпе. По
дороге домой он заглянет в несколько баров, названия которых часто
упоминал в своих рассказах: к Тонеру, к О'Доно, на верхний этаж заведения
Муни - в этих барах он встречался с друзьями, и они говорили о скачках.
Она часто представляла его в компании таких же мужчин, как тот, который
спрашивал, можно ли заработать на Персе. И опять думала, что, наверное,
отец очень одинок.
Уже стемнело, и начался дождь, когда Сесилия добралась до белого домика в
Чапелизоде, где когда-то жил отец, и где сейчас обитали мать, Ронан, сама
Сесилия и два ее брата. Печь с корзинками для дров с двух сторон,
просторная прихожая, где она оставляла плащ и шляпку. Медные дверные ручки
тускло поблескивали в электрическом свете. Из комнаты доносился звук радио.
- А, гуляка вернулась, - пробормотал Ронан, и приветливо улыбнулся.
Братья строили из кубиков ветряную мельницу. Мать с Ронаном сидели
рядышком - он в кресле, а она у его ног на коврике. Они куда-то
собирались, решила Сесилия, судя по тому, что мать подкрасила светлой
помадой губы, ресницы тушью, а на веки положила тон, который красиво
оттенял ее темные глаза - такие же темные, как у Сесилии. Мать была
темноволосой и очень красивой - похожей на Клаудию Кольберт, как однажды
сказала Морин Финнеган.
- Привет, - сказала мать. - Хорошо погуляли?
- Да, спасибо.
Она не стала ничего рассказывать, потому что они слушали радио. Отец,
наверное, опять пьет портер, подумала она, плащ висит на спинке стула, а
во рту у него сигарета. Между улицей Стефана и шоссе Ватерлоо нет ни
одного бара, где бы его не ждали приятели. Конечно, он не одинок.
По радио рассказывали какую-то смешную историю, потом девушка запела
песню про соловья. Сесилия переводила взгляд с Ронана на мать: та сидела,
прислонившись к его ногам, он обнимал ее за плечи. Ронан был очень худым,
у него торчали скулы, а щеки казались втянутыми; улыбка появлялась на его
губах словно нехотя, и так же нехотя исчезала. Он никогда не сердился:
ссор у них в семье не было, в отличие от семей многих ее школьных друзей,
которые постоянно боялись или отца, или матери. Каждое воскресенье Сесилия
ходила с Ронаном в мастерскую, где делали мебель, и он показывал ей, что
нового появилось за неделю. Ей нравился запах опилок, клея и французской
полировки.
Программа по радио завершилась, и мать пошла наверх заканчивать сборы.
Ронан недовольно пробурчал, что опять придется впихивать себя в костюм. Он
добавил в огонь поленья и подвинул на место коврик.
- Я погладила тебе твидовый, - строго сказала мать, поднимаясь по
лестнице. Он состроил рожу мальчикам - те как раз достроили мельницу.
Потом состроил рожу Сесилии. Это была их старая семейная шутка - то, что
Ронан ненавидел костюмы.
Сесилия ходила в школу на противоположном конце города, в Ранлахе. Школа
была необычной для Дублина того времени: в ней учились вместе мальчики и
девочки, католики, протестанты, евреи и даже мусульмане, если таковые
вдруг появлясь в округе. Когда-то на месте школы располагалось большое
имение, но потом его перестроили, добавили несколько сборных домиков, в
которых разместили классы; руководил школой директор, и в ней работали
учителя обоих полов. В школе училось шестьдесят восемь учеников.
Несмотря на всю экзотичность этого заведения, Сесилия была в нем
единственной ученицей, чьи родители разошлись, и примерно лет с
двенадцати, когда все чаще стали возникать особого сорта разговоры, она
постоянно чувствовала вокруг себя растущее любопытство. Разводы были
