овощной лавки или за любого другого мужчину кроме того, которого она
когда-то выбрала, все было бы иначе: было бы много детей, была бы
нормальной приличной женщиной с приличным количеством мяса на костях -
женщиной, а не тенью. То, кем она была сейчас, невозможно было
воспринимать всерьез. Она сидела в кухне в ночной сорочке, ожидая, пока
человек, чьей женой она оказалась, не встанет и не направится в спальню, -
чтобы послушно последовать за ним. Потом, пока он будет отсыпаться, она
наведет порядок в кухне и вымоет посуду. Она пойдет за продуктами в
супермаркет "Экспресс Дэйри", и будет рассыпать сигаретный пепел на
железные банки с супом или горохом, или на пакеты с нарезанным беконом, а
в половине двенадцатого сядет за стойку полуподвального бара на углу улицы
Нортхамберленд и выпьет там один или два стакана разбавленного джина.
- Послушайте, - сказала мать своим скрипучим голосом. Потом прочитала
вслух заметку о пятидесятипятилетней женщине, мисс Маргарэт Сагден,
которая два дня и три ночи просидела заваленная в ванне и не могда
выбраться наружу. - Наконец, - прочла мать, - два крепких полицейских,
старательно отводя глаза в сторону, вытащили ее из ванны. Это заняло у них
полчаса, потому что мисс Сагден сидела в окружении шестнадцати каменных
блоков и не могла сдвинуться с места.
Отец засмеялся. Мать затушила в блюдце сигарету и закурила новую. Мать
обычно ничего не ела за завтраком. Она выпивала три чашки чая и выкуривала
столько же сигарет. Он же любил плотный завтрак: яйца, бекон, жареный
хлеб, иногда мясо.
- Самое долгое купание в истории, - сказала мать, цитируя "Дэйли
Экспресс". Отец опять засмеялся.
Элеонор поднялась, собрала тарелку, из которой ела хлопья, чашку,
блюдце и отнесла все это в раковину. Прополоскала посуду горячей водой и
поставила на красную пластиковую решетку сушиться. Мать очень любила
читать изумленным тоном газетные заметки о невероятных событиях,
приключившихся с людьми и животными, но никогда при этом особо ими не
интересовалась. Какая-то ее часть была разбита вдребезги.
Она сказала родителям до свиданья. Мать, как обычно, поцеловала ее на
прощание.
Отец, подмигнув, сказал, чтобы не получала плохих оценок - напутствие,
такое же постоянное и механическое, как поцелуй матери.
- Сегодня опять нетбол? - спросила мать, не поднимая глаз от газеты.
Сегодня нету нетбола, объяснила Элеонор как обычно, и это означало на их
языке, что она придет домой вовремя, не задерживаясь.
Она вышла из квартиры и спустилась на три пролета по бетонной лестнице.
Прошла мимо гаражей и спортивной площадки, где лишилась невинности Лиз
Джонс.
- Доброе утро, Элеонор, - окликнула ее женщина, ирландка по имени
миссис Рорк. - Отличный сегодня день, правда?
Элеонор улыбнулась. Хорошая погода, сказала она. Миссис Рорк была
пухлой чувствительной женщиной средних лет и матерью восьми детей. В
квартале ходили разговоры, что она на самом деле не слишком строгого
нрава, и что одного из своих сыновей, кожа которого была необычно смуглой,
прижила от железнодорожного грузчика из Западной Индии. Остальные дети
миссис Рорк тоже оказались под подозрением, а девочку по имени Долли,
ровесницу Элеонор, молва записала в дочки отцу Сюзи Крамм. В том сне,
когда мать Элеонор привиделась ей полной, а не худой, она каким-то образом
превращалась в миссис Рорк, потому что несмотря ни на что, миссис Рорк
была счастливой женщиной. И муж ее производил впечатление счастливого
человека, как и все дети Рорков, неважно от кого они появились на свет.
Они регулярно всей семьей появлялись на мессах, и даже если миссис Рорк
уступала иногда домогательствам отца Сюзи Крамм или еще кого, это не
выглядело той тяжкой повинностью, в которую превратились для матери
Элеонор уступки отцу.
Все последние годы с тех пор, как Лиз Джонс впервые посвятила ее в
некоторые жизненные подробности, Элеонор не переставала удивляться, как
по-разному действуют на нее одни и те же факты - в зависимости от того, к
кому они относятся. Она совершенно спокойно выслушивала рассказы о
приключениях миссис Рорк и тут же их забывала, но когда Долли Рорк месяц
назад сказала, что дала Рого Полини, Элеонор ее признание потрясло,
несмотря на то, что она не пыталась вообразить подробности, как не
представляла подробностей и того, что происходило после каждого завтрака в
родительской спальне. Миссис Рорк ее не касалась, она была чем-то
посторонним, как те люди, о которых мать читала в "Дэйли Экспресс", или
знаменитости, про которых врал каждое утро отец; ей не было дела до миссис
Рорк, в отличие от Долли Рорк и Рого Полини, потому что Долли Рорк и Рого
Полини были ближе, они были почти то же самое, что Элеонор, ее поколение.
И родители касались ее, тоже потому что были ближе. Невозможно думать о
Долли Рорк и Рого Полини или о родителях и отделаться при этом от разных
мыслей.
Она прошла мимо закусочной, булочной Лена Париса, химчистки,
супермаркета "Экспресс Дэйри", газетного киоска и почты. Девочки в
серо-сиреневой форме Спрингфильдской школы толпой высыпали из автобуса.
Какой-то парень просвистел ей вслед.
- Привет, Элеонор, - окликнул ее Гарет Свэйлес. Его рука дружески легла
ей на плечо, потом соскользнула вниз и быстро, словно случайно, потерлась
о ягодицы.
В мясной лавке Гримса новый мальчик, - написала Лиз Джонс на клочке
бумаги. Он вообще не из нашего квартала. Она сложила записку и вывела
сверху имя Элеонор.
Потом отправила ее по рядам.
- Je l'ai vu qui transvaillait dans la cour, - сказала мисс Уайтхед.
Я видела его у Гримса, написала Элеонор. Похож на рыбу. Она отправила
записку обратно, Лиз Джонс прочитала и показала соседке по парте, Тельме
Джозеф. Типично для Элеонор, приписала она внизу, и Тельма Джозеф тихонько
хихикнула.
- Un anglais qui passait sea vacances en France, - сказала мисс Уайтхед.
Мисс Уайтхед жила в Эшере, в маленькой однокомнатной квартирке.
Некоторые из девочек бывали у нее дома и потом подробно описывали жилище
мисс Уайтхед. Оно оказалось очень чистым, аккуратным и удобным. Оконные
рамы там сияют белизной, а занавески с оборками висят очень близко к
идеально прозрачным стеклам. Камин выложен тонкой керамикой с орнаментом
из кудрявых овечек и петушков, рядом аккуратно расставлены щетки. На стене
тикают часы, а сверху над камином, - который мисс Уайтхед, кстати, никогда
не зажигала, - ваза с сухими цветами.
Кровать ее стоит в специальной нише, словно бы вообще не в комнате,
вернее даже не кровать, а узкая кушетка застеленная цветным ситцевым
покрывалом.
- Le pecheur, - сказала мисс Уайтхед, - 'est un homme qui: Элеонор?
- Peche?
- Tres bien. Et la blsnchisseuse une femme qui:?
- Lave le linge.
Лиз Джонс говорила, что не представляет, как это мисс Уайтхед никогда
не чувствовала на себе мужские руки. Гарет Свэйлес хочет ею заняться,
написала она как-то раз в одной из записок, которые постоянно рассылала по
классу.
Представляете: Свэйлес в постели с Уайтхед!
- La mere n'aime pas le fromage, - сказала мисс Уайтхед, а Лиз Джонс
отправила Элеонор очередную записку. Нового мальчика у Гримса зовут Дэнни
Прайс, - гласила она. Он тебя хочет.
- Элеонор, - сказала мисс Уайтхед.
Она подняла глаза от идеально круглых букв Лиз Джонс. В эту минуту отец
в родительской спальне издает те же самые звуки, которые слышали от него
на борцовском ринге. Мать лежит рядом. Однажды, когда Элеонор была
маленькой, она случайно заскочила к ним в спальню и увидела отца,
стоявшего в полный рост без одежды. Мать тогда, чтобы прикрыть собственную
наготу, поспешно натянула на себя простыню.
- Почему ты пишешь на уроке записки, Элеонор?
- Она не писала, мисс Уайтхед, - сказала Лиз Джонс. - Это я ей послала.
- Благодарю, Элизабет. Элеонор?
- Извините, мисс Уайтхед.
- Ты писала записку, Элеонор?
- Нет, я:
- Я послала ей записку, мисс Уайтхед. Это наше личное дело.
- В моем классе не может быть личных дел, Элизабет. Дай мне записку,
Элеонор.
Лиз Джонс ухмыльнулась. Элеонор знала, что именно этого она и
добивалась. Мисс Уайтхед прочтет сейчас записку всему классу, на что имеет
полное право, поскольку она попала ей в руки.
- Нового мальчика у Гримса зовут Дэнни Прайс, - сказала мисс Уайтхед. -
Он тебя хочет.
Класс сдавленно засмеялся - головы девочек были опущены к крышкам парт.
- Он хочет вступить с Элеонор в сексуальные отношения, - объяснила Лиз
Джонс, ухмыляясь уже открыто. - Элеонор у нас:
- Спасибо, Элизабет. Будущее время, Элизабет: s'asseoir.
Слова скрежетали на весь класс. Голос у нее тоже стал таким неприятным,
подумала Элеонор, потому что она не позволяла никому себя любить. По ночам
мисс Уайтхед, наверное, плачет в своей однокомнатной квартирке, вспоминая
наглые выходки Лиз Джонс. Когда прозвенит звонок, она накажет Лиз Джонс
обычным своми способом. Она громко назовет ее по имени, и, пока другие
девочки будут на перемене, заставит десять раз переписать отрывок из
какого-нибудь стихотворения, после чего объяснит, словно маленькому
ребенку, что записки и разговоры на темы секса в ее классе недопустимы.
Она сделает вид, что не верит, будто мальчик из магазина Гримса
действительно говорил то, что утверждала Лиз Джонс. Она предпочтет думать,
что все это пустые фантазии, и что ни одну из девочек Спрингфильдской
школы не лишали невинности ни на спортплощадке, ни где-то еще. Мисс
Уайтхед легко, думала Элеонор, она всегда может спрятаться в своей
однокомнатной квартирке в Эшере.
- Это все из-за тебя, сука, - процедила Лиз Джонс, когда уже все
кончилось, и они встретились в туалете. - Если бы ты не была такой дурой и
святошей:
- Ради Бога, заткни свой рот! - воскликнула Элеонор.
- У Дэнни Прайса для тебя приготовлены целых девять дюймов.
- Мне не нужны его чертовы дюймы. Мне вообще ничего от него не надо.
- Ты просто фригидная. Чем тебе плох Денни Прайс?
- Мордой. Судя по ней, у него не в порядке голова.
- Нет, вы только послушайте! - вскричала Лиз Джонс, и собравшиеся
вокруг них девочки захихикали. - Зачем тебе его голова? Он же не головой
будет тебя: - Не договорив, она громко засмеялась, и девочки вокруг
засмеялись тоже, даже те из них, кому только что не было дела до Лиз Джонс.
- Ты скоро превратишься во вторую Уайтхед, - сказала Лиз Джонс, - и
будешь сидеть в таком же Эшере. - А характер, - добавила она, - у Элеонор
уже стал таким же мерзким, как у Уайтхед. И походка: все старые девы ходят
одинаково, потому что вечно боятся, как бы мужчины не схватили их за
высохшую задницу.
Пройдя сквозь плотную толпу девочек других классов, Элеонор вышла из
туалета.
- Лиз Джонс просто мелкая блядь, - прошептала Элен Рэйд, а другая
девочка, Джоан Моте, рыжеволосая, с едва заметными прыщиками на лице,
согласно кивнула. Но Лиз Джонс их не слышала. Лиз Джонс продолжала
смеяться, прислонившись к раковине умывальника и не выпуская изо рта
сигарету.
В этот день на ланч в Спрингфильдской школе давали тушеное мясо с
картошкой и морковью, а на десерт - взбитые сливки с клубникой и шоколадом.
- Не обращай внимания, - сказала Сюзи Крамм Элеонор. - Такими темпами
Лиз Джонс скоро поймает сифилис.
- Расскажи, как это, Сюзи, - попросила Элеонор.
- Сифилис? Просто гниют ткани. У женщин вообще сначала ничего не
заметно. А у них весь инструмент покрывается пятнами, потом:
- Нет, как это, когда тебя:
- В кайф. Клево, на самом деле. Но не так, как Джонс. Чего бросаться на
каждую палку.
Они зачерпывали сливки чайными ложечками и втягивали их сквозь зубы в
рот.
- В кайф, - повторила Сюзи Крамм, когда они доели. - Бывает еще как в
кайф.
Элеонор кивнула. Ей хотелось возразить, что она бы лучше подождала
брачной ночи, но она знала, что стоит ей это сказать - и она тут же
потеряет расположение Сюзи Крамм. Элеонор хотелось, чтобы это было чем-то
особенным, а не той скучной процедурой, когда женщина покорно ждет, пока
