Speaking In Tongues
Лавка Языков
Уильям Тревор
В ШКОЛЕ ХОРОШИЙ ДЕНЬ
Перевела Фаина Гуревич
Лежа в кровати, Элеонор обдумывала предстоявший день. Сначала ей
представилась мисс Уайтхед, ее лицо с крохотным, едва выступающим носиком,
широко расставленными глазами и поднятыми вверх уголками рта, из-за чего
казалось, будто она постоянно улыбается, хотя ее ученицам было хорошо
известно, что вызвать у мисс Уайтхед улыбку практически невозможно. Потом
в воображении выплыла Лиз Джонс, диковато-красивая, пухлогубая с черными
глазами и черными волосами, блестящей волной падающими к плечам. Лиз Джонс
утверждала, что в ней течет цыганская кровь, но другая девочка, Мэвис
Тэмпл, однажды заметила, что губы у Лиз Джонс на самом деле негроидные.
- Деготь, - сказала тогда Мэвис Тэмпл. - Какой-то матрос сделал ее
маму. - Она говорила это три года назад, когда девочкам было всего
одиннадцать лет, и они учились в классе мисс Хомбер. Все тогда было
по-другому.
Сейчас, ранним утром, Элеонор уже в который раз с сожалением вспоминала
то время. Как хорошо было в классе мисс Хомбер в их первый год
Спрингфильдской школы: они до сих пор скучали без своей учительницы,
которая успела за это время превратиться в миссис Джордж Спакстон и даже
стать матерью - мисс Хомбер была по-настоящему умна и очень красива. Мисс
Хомбер объясняла, как важно мыть каждый день все части своего тела,
включая сами знаете какие. Четверо девочек принесли на следующий день от
родителей письма с жалобами, и миссис Хомбер прочла их всему классу,
комментируя грамматические и синтаксические ошибки; после этого они стали
осторожнее в разговорах со своими мамами.
- Не забывайте, что вы можете родить уже в тринадцать лет, -
предупреждала мисс Хомбер и добавляла, что если мальчик стесняется
покупать резинки в аптеке, он всегда может найти их в автомате, который
есть на бензоколонке в Дженте, у Порстмутской дороги, и что так всегда
поступает ее друг.
Как хорошо было тогда - потому что Элеонор не верила, будто кому-нибудь
из мальчиков захочется этим заниматься даже в тринадцать лет, и все
девочки первой ступени соглашались, что да, отвратительно даже
представить, как какой-нибудь мальчишка полезет к тебе с этой штукой. Даже
Лиз Джонс, несмотря на то, что постоянно вертелась вокруг всех без
исключения парней квартала, и дважды ее колготки оказывались спущенными
прямо посреди спортивной площадки. В Спрингфилдской школе мальчиков не
было, и Элеонор считала, что это хорошо - они всегда казались ей слишком
грубыми.
Но несмотря на физическое отсутствие мальчишки каким-то образом
проникали к ним в школу и постепенно, пока Элеонор переходила из класса в
класс, превращались в главную тему разговоров. Когда им исполнилось
тринадцать, и они учились в классе мисс Крофт, Лиз Джонс призналась, что
несколько дней назад в одиннадцать часов вечера в дальнем углу спортивной
площадки она дала мальчику по имени Гарет Свэйлес. Они проделали это стоя,
отчиталась она, прислонившись к забору, огораживающему площадку. Еще она
сказала, что это было что-то фантастическое.
Сейчас, лежа в кровати, Элеонор вспоминала, с каким выражением лица Лиз
Джонс произносила эти слова, и как через несколько месяцев сказала, что
мальчик по имени Рого Полини в два раза лучше Гарета Свэйлеса, а еще
некоторое время спустя - что по сравнению с Тичем Айлингом Рого Полини
просто смешон. Другая девочка, Сюзи Крамм, сказала, что Рого Полини
никогда не нравилась Лиз Джонс, потому что Лиз Джонс все время извивалась,
щипалась и выводила этим его из себя. Как раз незадолго до того Рого
Полини сделал Сюзи Крамм.
К тому времени, когда они добрались до второй ступени, у них стало
модным хоть раз с кем-нибудь перепихнуться, и большинство девочек, даже
тихоня Мэвис Тэмпл, не избежали этой участи. Многим оказалось достаточно
одной попытки, и они не стремились ее повторить, на что Лиз Джонс
заявляла, что это все потому, что им достался кто-нибудь вроде Гарета
Свэйлеса, который в этом деле ничем не лучше дохлой лошади. Элеонор ни с
кем еще не перепихивалась, и не видела в том нужды, будь то Гарет Свэйлес
или кто другой. Некоторые из девочек жаловались, что им было очень больно,
и она знала, что будет чувствовать то же самое. Еще она слышала, что даже
если Гарет Свэйлес, или кто там еще, и не поленится сходить к автомату на
бензоколонке, резинки часто рвутся - неприятность, за которой следовали
несколько недель непрерывных волнений. Такая судьба, она была уверена,
ждет и ее.
- Элеонор у нас целочка, - изо дня в день твердила Лиз Джонс. - Такая
же целочка, как бедняжка Уайтхед. - Лиз Джонс не надоедало повторять одно
и то же, она ненавидела Элеонор, потому что у той всегда находилось, что
ей ответить. Лиз Джонс уверяла, что, когда Элеонор вырастет, она
превратится точно в такую же мисс Уайтхед, которая, по заверениям Лиз
Джонс, шарахается от мужчин. У мисс Уайтхед росли волосы на верхней губе и
на подбородке, и она не считала нужным с ними бороться. Дыхание ее часто
становилось несвежим, и это было неприятно, если, объясняя что-то, она
наклонялась слишком низко.
Элеонор терпеть не могла, когда ее сравнивали с мисс Уайтхед, и тем не
менее понимала, особенно в такие вот утренние минуты, что в насмешках Лиз
Джонс есть доля истины.
- Элеонор у нас ждет мистера Идеала, - говорила Лиз Джонс. - Уайтхед
вот так и прождала. - У мисс Уайтхед, утверждала Лиз Джонс, никогда не
было мужчины, потому что она никогда не решалась отдаться полностью, а в
наше время девушки должны быть чувственными и уступать природе. Все
соглашались, что, наверно, так оно и есть, потому что, вне всякого
сомнения, мисс Уайтхед в молодости была очень хорошенькой. - С тобой будет
то же самое, - говорила Лиз Джонс, - у тебя вырастут волосы на лице, будет
болеть живот и пахнуть изо рта. Ну, и нервные расстройства, понятное дело.
Элеонор обвела глазами свою тесную комнату, переведя взгляд с розовой
стены на развешенную на спинке стула серо-сиреневую школьную форму. В
комнате находился еще плюшевый мишка, которого ей подарили в три года,
проигрыватель, пластинки "Нью Сикерс", "Пайонирс", Дайаны Росс и их же
фотографии. Это ужасно, в своей обычной рассеянной манере заметила как-то
мать, что ее дочь тратит деньги на такую ерунду, но Элеонор объяснила, что
во-первых, вся Спрингфильдская школа делает то же самое, а во-вторых, она
не считает это ерундой и пустой тратой денег.
- Ты уже проснулась? - услышала Элеонор голос матери и ответила, что
да, проснулась. Она поднялась с кровати и оглядела себя в зеркало. На ней
была белая в сиреневый цветочек ночная рубашка. Волосы у Элеонор были
каштанового оттенка, а лицо - продолговатым и тонким, без веснушек и
прыщиков, как у многих ее подружек в Спрингфильдской школе. Красота ее
была мягкой и неброской, и, разглядывая себя в зеркало, Элеонор подумала,
что Лиз Джонс определенно права в своих инсинуациях: такая красота может
исчезнуть в считанные месяцы. На подбородке и верхней губе появятся
волосы, сначала тонкие и незаметные, потом грубые и жесткие. "У вас
зрение, милая," - озабоченно вздохнет окулист и скажет, что ей нужно
носить очки. Зубы потеряют белизну. Появится перхоть.
Элеонор стянула через голову ночную рубашку и оглядела свое голое тело.
Она не считала себя красавицей, но знала, что груди и бедра у нее вполне
подходящего размера, а руки и ноги тоже вполне пропорциональной длины и
формы. Она оделась и вышла в кухню, где отец в это время заваривал чай, а
мать читала "Дэйли Экспресс". Отец всю ночь бодрствовал. Обычно он спал
днем, поскольку работал швейцаром в ночном клубе под названием "Дэйзи"
недалеко от Шефердского рынка.
Когда-то ее отец был борцом, но в 1961 году дрался с каким-то японцем,
упал спиной на ринг, повредил позвоночник и не смог больше выступать.
Работа в ночном клубе позволяла ему, как он заявлял, видеть те же милые
мордашки, к которым он уже привык. Ему нравится смотреть на знакомые лица,
рассказывал он, в те моменты, когда их обладатели входят или выходят из
"Дэйзи" - те самые, что окружали когда-то ринг. Когда он заводил эти
разговоры, Элеонор всегда чувствовала себя не в своей тарелке и не
особенно ему верила.
- Сегодня опять солнце, - сказал он сейчас, ставя чайную чашку на
пластиковую поверхность стола. - Конца не видно этой жаре.
Отец был крупный краснолицый мужчина, на правом ухе у него
отсутствовала мочка.
Он располнел после того, как покинул ринг, и, несмотря на то, что
двигался медленно, словно компенсируя годы непрерывных прыжков по
обтянутой канатом площадке, был по-прежнему силен - очень полезное
качество в случае непредвиденных осложнений в ночном клубе.
Элеонор насыпала в тарелку овсяных хлопьев, добавила молока и сахара.
- У нас в клубе была этой ночью очень симпатичная девушка, Элеонор, -
сказал отец. - Миа Фарроу.
Разговоры за завтраком у них были всегда одними и теми же. Принцесса
Маргарет пожала ему руку, Энтони Армстронг-Джонс сфотографировал его для
книги о Лондоне, которую как раз сейчас пишет. Клуб регулярно навещал то
Бартонс, то Рекс Харрисон, а то и канадский премьер-министр, когда
приезжал в Лондон с визитом.
Имена знаменитостей отец произносил с особым выражением лица: глаза
прищуривались, почти полностью прятались в красных складках, и этими
крохотными бусинками он не мигая смотрел на Элеонор, словно проверял, не
сомневается ли она в том, что он держал за руку принцессу Маргарет или
разговаривал с Энтони Армстронг-Джонсом.
- Воплощение невинности, - проговорил он. - Просто воплощение
невинности, Элеонор. "Добрый вечер, мисс Фарроу", - сказал я, а она
повернула чуть-чуть головку и сказала, чтобы я называл ее просто Миа.
Элеонор кивнула. Мать не отрывалась от "Дэйли Экспресс", водя глазами
по строчкам и изредка шевеля губами. Лиз Джонс, хотелось сказать Элеонор.
Вы не могли бы пожаловаться в школу на Лиз Джонс? Ей хотелось рассказать
им о моде, которая появилась у них во второй ступени, о мисс Уайтхед и о
том, что все боятся Лиз Джонс. Она представила, как произносит эти слова,
и как они несутся через кухонный стол к отцу, все еще одетому в форму
швейцара, и к матери, которая не сразу их услышит. Отец смутится, а сама
она покраснеет от стыда.
Потом он отвернется - как в тот раз, когда ей пришлось просить денег на
гигиенические принадлежности.
- Прекрасные маленькие ручки, - сказал он, - как у ребенка, Элеонор.
Просто кукольные. Она дотронулась до меня пальчиками.
- Кто? - Мать неожиданно встрепенулась и подняла глаза от газеты. - А?
- Миа Фарроу, - ответил отец. - Она была вчера в "Дэйзи". Красотка.
Такое красивенькое личико.
- Ах, эта, из Пэйтона, - сказала мать, и отец утвердительно кивнул.
Мать носила очки в тяжелой украшенной камнями оправе. Камни были
простыми стекляшками, но сверкали, особенно на солнце, точно так же, как,
по представлению Элеонор, должны сверкать бриллианты. Мать постоянно
курила, а волосы красила в черный цвет. Она была очень худой, кости у нее
торчали в суставах так, что, казалось, вот-вот прорвут туго натянутую
анемичную кожу. По мнению Элеонор, она была несчастлива, а однажды ей
приснилось, что мать превратилась в толстушку, и что замужем она не за ее
отцом, а за хозяином овощной лавки.
Мать всегда выходила завтракать в ночной рубашке с наброшенным поверх
выцветшим халатом, белые, как бумага, колени торчали наружу, а на ногах
болтались стоптанные шлепанцы. После завтрака, Элеонор знала, она вернется
с отцом в постель, уступая ему, как уступала всю жизнь и во всем. Во время
школьных каникул, по субботам и воскресеньям, когда Элеонор оставалась
дома, мать так же уступала ему, и из спальни тогда доносились точно те же
звуки, которые он издавал когда-то на ринге. Жеребец - такое у него в то
время было прозвище.
Мать была тенью. Элеонор часто думала, что выйди мать замуж за хозяина
овощной лавки или за любого другого мужчину кроме того, которого она
когда-то выбрала, все было бы иначе: было бы много детей, была бы
нормальной приличной женщиной с приличным количеством мяса на костях -
женщиной, а не тенью. То, кем она была сейчас, невозможно было
воспринимать всерьез. Она сидела в кухне в ночной сорочке, ожидая, пока
человек, чьей женой она оказалась, не встанет и не направится в спальню, -
чтобы послушно последовать за ним. Потом, пока он будет отсыпаться, она
наведет порядок в кухне и вымоет посуду. Она пойдет за продуктами в
супермаркет "Экспресс Дэйри", и будет рассыпать сигаретный пепел на
железные банки с супом или горохом, или на пакеты с нарезанным беконом, а
в половине двенадцатого сядет за стойку полуподвального бара на углу улицы
Нортхамберленд и выпьет там один или два стакана разбавленного джина.
- Послушайте, - сказала мать своим скрипучим голосом. Потом прочитала
вслух заметку о пятидесятипятилетней женщине, мисс Маргарэт Сагден,
которая два дня и три ночи просидела заваленная в ванне и не могда
выбраться наружу. - Наконец, - прочла мать, - два крепких полицейских,
старательно отводя глаза в сторону, вытащили ее из ванны. Это заняло у них
полчаса, потому что мисс Сагден сидела в окружении шестнадцати каменных
блоков и не могла сдвинуться с места.
Отец засмеялся. Мать затушила в блюдце сигарету и закурила новую. Мать
обычно ничего не ела за завтраком. Она выпивала три чашки чая и выкуривала
столько же сигарет. Он же любил плотный завтрак: яйца, бекон, жареный
хлеб, иногда мясо.
- Самое долгое купание в истории, - сказала мать, цитируя "Дэйли
Экспресс". Отец опять засмеялся.
Элеонор поднялась, собрала тарелку, из которой ела хлопья, чашку,
блюдце и отнесла все это в раковину. Прополоскала посуду горячей водой и
поставила на красную пластиковую решетку сушиться. Мать очень любила
читать изумленным тоном газетные заметки о невероятных событиях,
приключившихся с людьми и животными, но никогда при этом особо ими не
интересовалась. Какая-то ее часть была разбита вдребезги.
Она сказала родителям до свиданья. Мать, как обычно, поцеловала ее на
прощание.
Отец, подмигнув, сказал, чтобы не получала плохих оценок - напутствие,
такое же постоянное и механическое, как поцелуй матери.
- Сегодня опять нетбол? - спросила мать, не поднимая глаз от газеты.
Сегодня нету нетбола, объяснила Элеонор как обычно, и это означало на их
языке, что она придет домой вовремя, не задерживаясь.
Она вышла из квартиры и спустилась на три пролета по бетонной лестнице.
Прошла мимо гаражей и спортивной площадки, где лишилась невинности Лиз
Джонс.
- Доброе утро, Элеонор, - окликнула ее женщина, ирландка по имени
миссис Рорк. - Отличный сегодня день, правда?
Элеонор улыбнулась. Хорошая погода, сказала она. Миссис Рорк была
пухлой чувствительной женщиной средних лет и матерью восьми детей. В
квартале ходили разговоры, что она на самом деле не слишком строгого
нрава, и что одного из своих сыновей, кожа которого была необычно смуглой,
прижила от железнодорожного грузчика из Западной Индии. Остальные дети
миссис Рорк тоже оказались под подозрением, а девочку по имени Долли,
ровесницу Элеонор, молва записала в дочки отцу Сюзи Крамм. В том сне,
когда мать Элеонор привиделась ей полной, а не худой, она каким-то образом
превращалась в миссис Рорк, потому что несмотря ни на что, миссис Рорк
была счастливой женщиной. И муж ее производил впечатление счастливого
человека, как и все дети Рорков, неважно от кого они появились на свет.
Они регулярно всей семьей появлялись на мессах, и даже если миссис Рорк
уступала иногда домогательствам отца Сюзи Крамм или еще кого, это не
выглядело той тяжкой повинностью, в которую превратились для матери
Элеонор уступки отцу.
Все последние годы с тех пор, как Лиз Джонс впервые посвятила ее в
некоторые жизненные подробности, Элеонор не переставала удивляться, как
по-разному действуют на нее одни и те же факты - в зависимости от того, к
кому они относятся. Она совершенно спокойно выслушивала рассказы о
приключениях миссис Рорк и тут же их забывала, но когда Долли Рорк месяц
назад сказала, что дала Рого Полини, Элеонор ее признание потрясло,
несмотря на то, что она не пыталась вообразить подробности, как не
представляла подробностей и того, что происходило после каждого завтрака в
родительской спальне. Миссис Рорк ее не касалась, она была чем-то
посторонним, как те люди, о которых мать читала в "Дэйли Экспресс", или
знаменитости, про которых врал каждое утро отец; ей не было дела до миссис
Рорк, в отличие от Долли Рорк и Рого Полини, потому что Долли Рорк и Рого
Полини были ближе, они были почти то же самое, что Элеонор, ее поколение.
И родители касались ее, тоже потому что были ближе. Невозможно думать о
Долли Рорк и Рого Полини или о родителях и отделаться при этом от разных
мыслей.
Она прошла мимо закусочной, булочной Лена Париса, химчистки,
супермаркета "Экспресс Дэйри", газетного киоска и почты. Девочки в
серо-сиреневой форме Спрингфильдской школы толпой высыпали из автобуса.
Какой-то парень просвистел ей вслед.
- Привет, Элеонор, - окликнул ее Гарет Свэйлес. Его рука дружески легла
ей на плечо, потом соскользнула вниз и быстро, словно случайно, потерлась
о ягодицы.
В мясной лавке Гримса новый мальчик, - написала Лиз Джонс на клочке
бумаги. Он вообще не из нашего квартала. Она сложила записку и вывела
сверху имя Элеонор.
Потом отправила ее по рядам.
- Je l'ai vu qui transvaillait dans la cour, - сказала мисс Уайтхед.
Я видела его у Гримса, написала Элеонор. Похож на рыбу. Она отправила
записку обратно, Лиз Джонс прочитала и показала соседке по парте, Тельме
Джозеф. Типично для Элеонор, приписала она внизу, и Тельма Джозеф тихонько
хихикнула.
- Un anglais qui passait sea vacances en France, - сказала мисс Уайтхед.
Мисс Уайтхед жила в Эшере, в маленькой однокомнатной квартирке.
Некоторые из девочек бывали у нее дома и потом подробно описывали жилище
мисс Уайтхед. Оно оказалось очень чистым, аккуратным и удобным. Оконные
рамы там сияют белизной, а занавески с оборками висят очень близко к
идеально прозрачным стеклам. Камин выложен тонкой керамикой с орнаментом
из кудрявых овечек и петушков, рядом аккуратно расставлены щетки. На стене
тикают часы, а сверху над камином, - который мисс Уайтхед, кстати, никогда
не зажигала, - ваза с сухими цветами.
Кровать ее стоит в специальной нише, словно бы вообще не в комнате,
вернее даже не кровать, а узкая кушетка застеленная цветным ситцевым
покрывалом.
- Le pecheur, - сказала мисс Уайтхед, - 'est un homme qui: Элеонор?
- Peche?
- Tres bien. Et la blsnchisseuse une femme qui:?
- Lave le linge.
Лиз Джонс говорила, что не представляет, как это мисс Уайтхед никогда
не чувствовала на себе мужские руки. Гарет Свэйлес хочет ею заняться,
написала она как-то раз в одной из записок, которые постоянно рассылала по
классу.
Представляете: Свэйлес в постели с Уайтхед!
- La mere n'aime pas le fromage, - сказала мисс Уайтхед, а Лиз Джонс
отправила Элеонор очередную записку. Нового мальчика у Гримса зовут Дэнни
Прайс, - гласила она. Он тебя хочет.
- Элеонор, - сказала мисс Уайтхед.
Она подняла глаза от идеально круглых букв Лиз Джонс. В эту минуту отец
в родительской спальне издает те же самые звуки, которые слышали от него
на борцовском ринге. Мать лежит рядом. Однажды, когда Элеонор была
маленькой, она случайно заскочила к ним в спальню и увидела отца,
стоявшего в полный рост без одежды. Мать тогда, чтобы прикрыть собственную
наготу, поспешно натянула на себя простыню.
- Почему ты пишешь на уроке записки, Элеонор?
- Она не писала, мисс Уайтхед, - сказала Лиз Джонс. - Это я ей послала.
- Благодарю, Элизабет. Элеонор?
- Извините, мисс Уайтхед.
- Ты писала записку, Элеонор?
- Нет, я:
- Я послала ей записку, мисс Уайтхед. Это наше личное дело.
- В моем классе не может быть личных дел, Элизабет. Дай мне записку,
Элеонор.
Лиз Джонс ухмыльнулась. Элеонор знала, что именно этого она и
добивалась. Мисс Уайтхед прочтет сейчас записку всему классу, на что имеет
полное право, поскольку она попала ей в руки.
- Нового мальчика у Гримса зовут Дэнни Прайс, - сказала мисс Уайтхед. -
Он тебя хочет.
Класс сдавленно засмеялся - головы девочек были опущены к крышкам парт.
- Он хочет вступить с Элеонор в сексуальные отношения, - объяснила Лиз
Джонс, ухмыляясь уже открыто. - Элеонор у нас:
- Спасибо, Элизабет. Будущее время, Элизабет: s'asseoir.
Слова скрежетали на весь класс. Голос у нее тоже стал таким неприятным,
подумала Элеонор, потому что она не позволяла никому себя любить. По ночам
мисс Уайтхед, наверное, плачет в своей однокомнатной квартирке, вспоминая
наглые выходки Лиз Джонс. Когда прозвенит звонок, она накажет Лиз Джонс
обычным своми способом. Она громко назовет ее по имени, и, пока другие
девочки будут на перемене, заставит десять раз переписать отрывок из
какого-нибудь стихотворения, после чего объяснит, словно маленькому
ребенку, что записки и разговоры на темы секса в ее классе недопустимы.
Она сделает вид, что не верит, будто мальчик из магазина Гримса
действительно говорил то, что утверждала Лиз Джонс. Она предпочтет думать,
что все это пустые фантазии, и что ни одну из девочек Спрингфильдской
школы не лишали невинности ни на спортплощадке, ни где-то еще. Мисс
Уайтхед легко, думала Элеонор, она всегда может спрятаться в своей
однокомнатной квартирке в Эшере.
- Это все из-за тебя, сука, - процедила Лиз Джонс, когда уже все
кончилось, и они встретились в туалете. - Если бы ты не была такой дурой и
святошей:
- Ради Бога, заткни свой рот! - воскликнула Элеонор.
- У Дэнни Прайса для тебя приготовлены целых девять дюймов.
- Мне не нужны его чертовы дюймы. Мне вообще ничего от него не надо.
- Ты просто фригидная. Чем тебе плох Денни Прайс?
- Мордой. Судя по ней, у него не в порядке голова.
- Нет, вы только послушайте! - вскричала Лиз Джонс, и собравшиеся
вокруг них девочки захихикали. - Зачем тебе его голова? Он же не головой
будет тебя: - Не договорив, она громко засмеялась, и девочки вокруг
засмеялись тоже, даже те из них, кому только что не было дела до Лиз Джонс.
- Ты скоро превратишься во вторую Уайтхед, - сказала Лиз Джонс, - и
будешь сидеть в таком же Эшере. - А характер, - добавила она, - у Элеонор
уже стал таким же мерзким, как у Уайтхед. И походка: все старые девы ходят
одинаково, потому что вечно боятся, как бы мужчины не схватили их за
высохшую задницу.
Пройдя сквозь плотную толпу девочек других классов, Элеонор вышла из
туалета.
- Лиз Джонс просто мелкая блядь, - прошептала Элен Рэйд, а другая
девочка, Джоан Моте, рыжеволосая, с едва заметными прыщиками на лице,
согласно кивнула. Но Лиз Джонс их не слышала. Лиз Джонс продолжала
смеяться, прислонившись к раковине умывальника и не выпуская изо рта
сигарету.
В этот день на ланч в Спрингфильдской школе давали тушеное мясо с
картошкой и морковью, а на десерт - взбитые сливки с клубникой и шоколадом.
- Не обращай внимания, - сказала Сюзи Крамм Элеонор. - Такими темпами
Лиз Джонс скоро поймает сифилис.
- Расскажи, как это, Сюзи, - попросила Элеонор.
- Сифилис? Просто гниют ткани. У женщин вообще сначала ничего не
заметно. А у них весь инструмент покрывается пятнами, потом:
- Нет, как это, когда тебя:
- В кайф. Клево, на самом деле. Но не так, как Джонс. Чего бросаться на
каждую палку.
Они зачерпывали сливки чайными ложечками и втягивали их сквозь зубы в
рот.
- В кайф, - повторила Сюзи Крамм, когда они доели. - Бывает еще как в
кайф.
Элеонор кивнула. Ей хотелось возразить, что она бы лучше подождала
брачной ночи, но она знала, что стоит ей это сказать - и она тут же
потеряет расположение Сюзи Крамм. Элеонор хотелось, чтобы это было чем-то
особенным, а не той скучной процедурой, когда женщина покорно ждет, пока
мужчина снимет с себя одежду, и не неуклюжим ощупыванием в темноте
спортплощадки или за газетным киоском, где сделали недавно Элен Рейд.
- Мой папаня говорит, что отлупит любого пацана, если он только до меня
дотронется, - сказала Сюзи Крамм - У Джонс отец говорил то же самое.
- Он трахался с миссис Рорк. Папаша Джонс.
- Кто только не трахался с миссис Рорк. - Ей вдруг захотелось выложить
всю правду: сказать, что отец Сюзи Крамм тоже сделал миссис Рорк, и что
Долли Рорк на самом деле сестра Сюзи.
- У тебя усы пробиваются, - это Лиз Джонс появилась у них за спиной и
прошептала Элеонор в ухо.
Вторая половина дня, пока отец Элеонор мирно спал у себя в квартире,
прошла в Спрингфильдской школе без инцидентов. Он спал, и ему снилось, что
он снова на ринге. Он чувствовал коленями ребра Эдди Родригеса, а толпа
подзадоривала его и призывала покончить, наконец, с Эдди Родригесом одним
ударом. В двух ярдах от него, на кухне, мать Элеонор готовила обед. Она
резала на куски треску и тонко строгала картошку. В половине седьмого,
прежде чем сесть смотреть телевизор, он любил съесть что-нибудь жареное.
Ей самой нравилась рыба с картошкой и консервированной фасолью, хлеб с
маслом и абрикосовым джемом, датские пирожные с чаем или грушевый компот.
Она покупала грушевый компот в супермаркете "Экспресс Дэйри": они любили
есть его со сливками. Скоро она закончит стряпню, потом погладит утюгом
его форму и выведет пятна. Она вспомнила, что сегодня вечером по
телевизору очередная серия "Перекрестка", и попыталась угадать, что там
произойдет.
- Напоминаю всем, что во вторник в школе будет фотограф, - сказала мисс
Уайтхед.
- Чистые белые блузки, пожалуйста.
Все будут там: Элеонор, Лиз Джонс, Сюзи Крамм, Элен Рейд, Джоан Моте,
Мэвис Тэмпл и другие: сорок улыбающихся лиц, а крайняя в среднем ряду -
мисс Уайтхед.
Если не потеряется, фотография останется у них навсегда, как память о
Спрингфильдской школе. - А это кто с кривыми ногами? - спросил отец три
года назад, показывая на мисс Хомбер.
- Те, кто во вторник будут плохо одеты, - сказала мисс Уайтхед, - не
попадут на фотографию.
Прозвенел звонок, сообщая о конце уроков.
- Лучше бы твои уродские штаны туда не попали, - сказала Лиз Джонс, как
только мисс Уайтхед вышла из класса.
Девочки подхватывали портфели и по двое-трое выходили из школы.
- Пошли вместе, - предложила Сюзи Крамм Элеонор, и они вдвоем вышли из
класса. - Во, пекло! - отметила Сюзи Крамм уже на улице.
Они медленно шли мимо бетонных зданий: страховая компания "Орлиная
Звезда", банк "Барклай", строительная ассоциация "Галифакс". Все окна были
распахнуты, а воздух казался сухим, как мел. Две девочки, шедшие впереди,
сняли было туфли, но почувствовав, что асфальт слишком горячий,
остановились обуться. Они натягивали башмаки, прислонившись спинами друг к
другу. Женщинам с колясками пришлось их объехать, что они и сделали с
нескрываемым раздражением.
- Я хочу устроиться в "Саксон", - сказала Сюзи Крамм. - Только бы
быстрее свалить из этой долбаной школы.
Микроавтобус с рекламой "Ивнинг Стэндард" свернул прямо перед
тролейбусом, тот резко затормозил, и дуги отлетели от проводов. Шофер в
кабине тролейбуса сложил из пальцев фигуру, показывающую все, что он
думает о водителе микроавтобуса.
- Они продают классные ботинки, - сказала Сюзи Крамм, - если у них
работать, можно брать за полцены.
Элеонор представила длинные приготовления к ужину и пробуждение отца.
Он встанет, потом будет долго бриться, стоя в ванной в одном белье со
съехавшими с плеч лямками майки и полурасстегнутой ширинкой. Мать,
наверное, целые годы провела за готовкой, отрываясь лишь для того, чтобы
привести в порядок его форму. Он так и не смог смириться с тем, что не
выступает больше на ринге.
- А ты что собираешься делать, Элеонор?
Она покачала головой. Она не знала, что собирается делать. Больше всего
ей хотелось уехать подальше от их квартала и Спрингфильдской школы. Она
иногда представляла, как работает в страховой компании "Орлиная Звезда",
но сейчас это было неважно. Сейчас важно было только то, что перевалил
через середину еще один день, день ничем не отличающийся от других, кроме,
разве что, жары. Она придет домой, где находятся оба ее родителя, но перед
глазами все так же будет стоять лицо мисс Уайтхед, а в ушах звенеть голос
Лиз Джонс. Она сделает уроки, потом будет "Перекресток" по телевизору,
потом жареная картошка, потом мытье посуды, потом опять телевизор, потом
он уйдет, заметив в дверях, что ей пора спать. "До завтра," - скажет он, и
вскоре после этого они с матерью разойдутся по кроватям, и она будет
лежать и думать о белой фате и церкви, и о красивом нежном человеке,
который ее полюбит и будет счастлив оттого, что она сберегла для него свою
девственность. Осенью, когда листья на деревьях станут желто-коричневыми,
она поселится в маленькой двухкомнатной квартирке. Она будет лететь в
самолете компании "Эр Франс" или "Британик", и все время человек с тонкими
мягкими пальцами будет держать ее руку в своей. А потом она вернется в
квартирку, где шторы на окнах цвета лаванды, такие же, как стены, где
будет потрескивать камин, на деревянном полу - лежать ковер, а телефон -
бледно-голубого цвета.
- Ты чего? - спросила Сюзи Крам.
- Ничего.
Они прошли мимо булочной Лена Париса, мимо химчистки, мимо супермаркета
"Экспресс Дэйри", газетного киоска и почты.
- Вон этот чувак, - сказала Сюзи Крамм. - Дэнни Прайс.
Голова Дэнни Прайса как-то неестественно сидела на шее, все время
наклоняясь в сторону. Волосы у него были рыжие и длинные, так что мелкое
лицо среди них терялось. У него были карие глаза и толстые вывернутые губы.
- Привет, - сказал он.
Сюзи Крамм хихикнула.
- Подымим? - предложил он, протягивая пачку "Анкора". - Закуривайте,
девочки.
Сюзи Крамм опять хихикнула и вдруг осеклась.
- Ой, бля! - воскликнула она, не успев дотянуться до сигареты. Через
плечо Денни Прайса она смотрела на мужчину в синем комбинезоне. Мужчина,
заметивший ее в эту же минуту, резко мотнул головой, приказывая подойти.
- Вляпалась, - пробормотала она, потом улыбнулась и подчинилась.
- Это ее отец, - сказал Дэнни Прайс, довольный, что Сюзи Крамм ушла. -
Закуривай, Элеонор.
Она покачала головой и двинулась по тротуару. Он зашагал рядом.
- Я знаю, как тебя зовут, - заговорил он. - Лиз Джонс сказала.
- Да.
- Меня зовут Дэнни Прайс. Я работаю у Гримса.
- Да.
- А ты учишься в Спрингфилдской школе.
- Да.
Она почувствовала, как его пальцы сжали ей руку повыше локтя.
- Давай погуляем, - сказал он. - Пошли к реке.
Она снова покачала головой, но потом неожиданно согласилась - ей вдруг
стало все безразлично. Что плохого в том, чтобы прогуляться к реке с
мальчиком из лавки Гримса? Она перевела взгляд на пальцы, все еще
сжимавшие ее руку. Весь день они возились с мясом; ногти были обломаны, а
кожа вокруг покраснела. Ну не глупо ли, как в дурацкую рекламу, верить в
то, что будет когда-нибудь свадьба с белой фатой и церковью, "Эр Франс"
или "Британик".
- Доедем до моста на автобусе, - сказал он. - На тридцать седьмом.
Он взял билеты и сел рядом, придвигаясь и протягивая сигареты. Она
взяла одну, и он достал зажигалку. Глаза у него лисьи, подумала она, и в
них - желание.
- Я заметил тебя еще неделю назад, - сказал он.
Они шли по тропе вдоль реки, удаляясь от моста. Он обнял ее рукой за
талию и принялся теребить одежду, пытаясь добраться до тела.
- Давай посидим, - сказал он.
Они опустились на траву; внизу плыли баржи и переругивались мальчишки.
Вдалеке, на мосту, он которого они отошли на приличное расстояние, слышен
был шум машин.
- Господи, - сказал он, - у тебя фантастические груди.
Руки его были как раз на них, и толкали ее на траву. Она чувствовала на
своем лице его губы, зубы, язык и слюну. Одна рука двинулась по ее телу
вниз. Элеонор почувствовала, как она забирается под юбку, ползает по голой
коже бедер и живота. Рука была, как живая, словно крыса, которая собралась
ее укусить, а пока примеривалась и тыкалась носом. Никого вокруг не было;
он пробормотал тонким срывающимся голосом:
- Сними трусы.
Она оттолкнула его, и он сначала решил, что ей нужен перерыв, чтобы
снять кое-что из одежды. Вместо этого она вскочила и побежала назад по
тропе, заливаясь слезами и повторяя про себя, что если он ее догонит, она
будет отбиваться портфелем.
Но он не стал ее догонять, и когда Элеонор, наконец, оглянулась, то
увидела, что он лежит там, где она его оставила, вытянувшись на траве,
словно раненый.
Отец размышлял о том, кто сегодня вечером может появиться в "Дэйзи".
Например, принцесса Маргарет. Принцесса Маргарет точно видела его на
ринге, или, если это была не принцесса Маргарет, то кто-то очень на нее
похожий. Еще могут появиться Бартонсы; о Бартонсах никогда нельзя сказать
заранее, придут они или нет.
Мать поставила перед ним тарелку с жареной рыбой, картошкой и фасолью.
Она никогда не прислушивалась к его рассуждениям о ночном клубе, потому
что в голове в это время еще крутилось то, что происходило недавно в
"Перекрестке". Не загасив, она положила сигарету на блюдце. Еще она
вспоминала газетную заметку, которую читала утром.
Завтра будет еще хуже, думала Элеонор. В эту самую минуту Дэнни Прайс
сообщает Лиз Джонс своими вывернутыми губами, что Элеонор уже почти дала
ему, а потом вдруг испугалась. Я ходила сегодня с мальчиком на реку,
хотелось сказать ей. Я хотела, чтобы он меня сделал, потому что во второй
ступени это модно. Я устала от насмешек Лиз Джонс. Она могла бы положить
вилку с куском трески на тарелку, опустить глаза и только потом сказать
все это. Тогда бы она не увидела смущенное изумление на лице отца, как в
тот раз, когда она попросила денег на гигиенические принадлежности. Мать
сначала не услышит, но она будет повторять все громче и громче, пока до
нее не дойдет. Она прокричит на всю квартиру, что ей противно думать о
том, как отец снимает каждое утро форменную одежду, или как Рого Полини
делает Долли Рорк. И как было противно, когда Дэнни Прайс велел ей снять
трусы.
- Поразительная женщина, - сказала мать. - Представляете, два дня
просидеть заваленной в ванне.
Отец засмеялся. Это наверняка преувеличено, сказал он: как можно верить
всему, что читаешь в газетах.
- Поразительно, - пробормотала мать.
Ее мать попала в ловушку, когда вышла за него замуж, она получает от
него деньги на хозяйство, из которых можно сэкономить на ежедневный стакан
джина. Он и сам в ловушке, Жеребец с поломанной спиной, облачающийся
каждый вечер в форму швейцара. Он сломал мать, потому что раньше сломали
его. Какое же им может быть дело до того, что она устала от насмешек, что
ей нужен совет и утешение.
Им нечего будет ей сказать, даже если она поможет им и объяснит, что
все понимает, что нет на свете человека с мягкими тонкими пальцами,
который уведет ее с собой, когда листья на лондонских деревьях будут
желто-коричневыми, а есть только вывернутые губы Дэнни Прайса и запах
мяса, его окружающий, и отец Сюзи Крамм, который сделал миссис Рорк, и
отец Лиз Джонс - то же самое, и железнодорожный грузчик из Западной Индии,
и сама миссис Рорк, который ни до чего нет дела. Они не поймут, когда она
скажет, что лишь мисс Уайтхед смогла отгородиться от всего этого одинокими
ночами в своей эшерской комнате, где все аккуратно и чисто. Лучше быть
мисс Уайтхед, чем расплатой за поломанную мужскую спину. Мисс Уайтхед в
своей сияющей белизной комнате притворяется лучше, чем они здесь. Мисс
Уайтхед, одинокая и недоступная, потому что смогла добровольно отказаться
от того, что не хотела принимать, когда поняла и приняла, что нет на свете
мистера Идеала.
- В школе был хороший день? - неожиданно спросила мать в своей обычной
рассеянной манере, словно вспомнив о некой обязанности.
Элеонор подняла глаза от рыбы и как будто заново увидела их обоих. Она
заставила себя улыбнуться и пожалела их, потому что они попали в ловушку
друг к другу, и потому что им уже слишком поздно прятаться в комнате, где
все чисто.
Я видела, как он идет через двор (фр.).
Англичанин, проводящий морские каникулы во Франции (фр.).
Грешник: это человек, который: (фр.).
Грешит? (фр.)
Очень хорошо. Прачка - это женщина, которая: (фр.)
Стирает белье (фр.)
Мама не любит сыр (фр.)
садиться (фр.)
