спрашивала: "Что случилось?". Граф вскочил в сани, крикнул на ямщика и, уже не
останавливаясь и даже не вспоминая ни о Лухнове, ни о вдовушке, ни о Стешке, а
только думая о том, что его ожидало в Москве, выехал навсегда из города К.
IX.
Прошло лет двадцать. Много воды утекло с тех пор, много людей умерло, много
родилось, много выросло и состарелось, еще больше родилось и умерло мыслей;
много прекрасного и много дурного старого погибло, много прекрасного молодого
выросло, и еще больше недоросшего уродливого молодого появилось на свет Божий.
Граф Федор Турбин уже давно был убит на дуэли с каким-то иностранцем, которого
он высек арапником на улице; сын, две капли воды похожий на него, был уже
двадцатитрехлетний прелестный юноша и служил в кавалергардах. Молодой граф
Турбин морально вовсе не был похож на отца. Даже и тени в нем не было тех
буйных, страстных и, говоря правду, развратных наклонностей прошлого века.
Вместе с умом, образованием и наследственной даровитостью натуры любовь к
приличию и удобствам жизни, практический взгляд на людей и обстоятельства,
благоразумие и предусмотрительность были его отличительными качествами. По
службе молодой граф шел славно: двадцати трех лет уже был поручиком... При
открытии военных действий он решил, что выгоднее для производства перейти в
действующую армию, и перешел в гусарский полк ротмистром, где и получил скоро
эскадрон.
В мае месяце 1848 года С. гусарский полк проходил походом К. губернию, и тот
самый эскадрон, которым командовал молодой граф Турбин, должен был ночевать в
Морозовке, деревне Анны Федоровны. Анна Федоровна была жива, но уже так
немолода, что сама не считала себя больше молодою, что много значит для женщины.
Она очень растолстела, что, говорят, молодит женщину; но и на этой белой толщине
были заметны крупные мягкие морщины. Она уже не ездила никогда в город, с трудом
даже влезала в экипаж, но так же была добродушна и всё так же глупенька, можно
теперь сказать правду, когда она уже не подкупает своей красотой. С ней вместе
жили ее дочь Лиза, двадцатитрехлетняя русская деревенская красавица, и братец,
нам знакомый кавалерист, промотавший по добродушию всё свое именьице и стариком
приютившийся у Анны Федоровны. Волоса на голове его были седые совершенно;
верхняя губа упала, но над нею усы тщательно были вычернены. Морщины покрывали
не только его лоб и щеки, но даже нос и шею, спина согнулась; а всё-таки в
слабых кривых ногах видны были приемы старого кавалериста.
В небольшой гостиной старого домика, с открытыми балконной дверью и окнами на
старинный звездообразный липовый сад, сидело всё семейство и домашние Анны
Федоровны. Анна Федоровна, с седой головой, в лиловой кацавейке, на диване перед
круглым столом красного дерева раскладывала карты. Старый братец, расположившись
у окна, в чистеньких белых панталончиках и синем сюртучке, вязал на рогульке
снурочек из белой бумаги - занятие, которому его научила племянница, и которое
он очень полюбил, так как делать он уже ничего не мог, и для чтения газеты,
любимого его занятия, глаза были уже слабы. Пимочка, воспитанница Анны
Федоровны, подле него твердила урок под руководством Лизы, вязавшей вместе с тем
на деревянных спицах чулки из козьего пуха для дяди. Последние лучи заходящего
солнца, как и всегда в эту пору, бросали сквозь липовую аллею раздробленные
косые лучи на крайнее окно и этажерку, стоявшую около него. В саду и в комнате
было так тихо, что слышалось, как за окном быстро прошумит крыльями ласточка,
или в комнате тихо вздохнет Анна Федоровна, или покряхтит старичок, перекладывая
ногу на ногу.
- Как это кладется? Лизанька, покажи-ка. Я всё забываю, - сказала Анна
Федоровна, остановясь в раскладывании пасьянса.
Лиза, не переставая работать, подошла к матери и взглянула на карты.
- Ах, вы перепутали, голубушка мамаша! - сказала она, перекладывая карты. - Вот
так надо было. Всё-таки сбудется, что вы загадали, - прибавила она, незаметно
снимая одну карту.
- Ну, уж ты всегда меня обманываешь: говоришь, что вышло.
- Нет, право, значит, удастся. Вышло.
- Ну, хорошо, хорошо, баловница! Да не пора ли чаю?
- Я уж велела разогревать самовар. Сейчас пойду. Вам сюда принести?.. Ну,
кончай, Пимочка, скорей урок и пойдем бегать.
И Лиза вышла из двери.
- Лизочка! Лизанька! - заговорил дядя, пристально вглядываясь в свою рогульку. -
Опять, кажется, спустил петлю. Подними, голубчик!
- Сейчас, сейчас! только сахар отдам наколоть.
И действительно, она через три минуты вбежала в комнату, подошла к дяде и взяла
его за ухо.
- Вот вам, чтобы не спускали петлей, - сказал она, смеясь: - урок и не довязали.
- Ну, полно, полно; поправь же, какой-то узелочек было видно.
Лиза взяла рогульку, вынула булавку у себя из косыночки, которую при этом
распахнуло немного ветром из окна, и как-то булавочкой добыла петлю, протянула
раза два и передала рогульку дяде.
- Ну, поцалуйте же меня за это, - сказала она, подставив ему румяную щечку и
закалывая косынку. - Вам с ромом нынче чаю. Нынче ведь пятница.
И она опять ушла в чайную.
- Дяденька, идите смотреть: гусары идут к нам! - послышался оттуда звучный
голосок.
Анна Федоровна вместе с братцем вошли в чайную комнату, из которой окна были на
деревню, посмотреть гусаров. Из окна очень мало было видно, заметно было только
сквозь пыль, что какая-то толпа двигается.
- А жаль, сестрица, - заметил дядя Анне Федоровне, - жаль, что так тесно и
флигель не отстроен еще: попросить бы к нам офицеров. Гусарские офицеры - ведь
это всё такая молодежь, славная, веселая; посмотрел бы хоть на них.
- Что ж, я бы душой рада; да ведь вы сами знаете, братец, что негде: моя
спальня, Лизина горница, гостиная, да вот эта ваша комната - вот и всё. Где ж их
тут поместить, сами посудите. Им старостину избу очистил Михайло Матвеев;
говорит: чисто тоже.
- А мы бы тебе, Лизочка, из них жениха приискали, славного гусара! - сказал
дядя.
- Нет, я не хочу гусара; я хочу улана; ведь вы в уланах служили, дядя?.. А я
этих знать не хочу. Они все отчаянные, говорят.
И Лиза покраснела немного; но снова засмеялась своим звучным смехом.
- Вот и Устюшка бежит; надо спросить ее, что видела, - сказала она.
Анна Федоровна велела позвать Устюшку.
- Нет того, чтоб посидеть за работой; какая надобность бегать на солдат
смотреть, - сказала Анна Федоровна. - Ну что, где поместились офицеры?
- У Еремкиных, сударыня. Два их, красавцы такие, один граф, сказывают.
- А фамилия как?
- Казаров ли, Турбинов ли - не запомнила, виновата-с.
- Вот дура, ничего и рассказать не умеет. Хоть бы узнала, как фамилия.
- Что ж, я сбегаю.
- Да уж я знаю, что ты на это мастерица, - нет, пускай Данило сходит; скажите
ему, братец, чтоб он сходил да спросил, не нужно ли чего-нибудь офицерам-то; всё
учтивость надо сделать, что барыня, мол, спросить велела.
Старики снова уселись в чайную, а Лиза пошла в девичью положить в ящик наколотый
сахар. Устюша рассказывала там про гусаров.
- Барышня, голубушка, вот красавчик этот граф-то, - говорила она, - просто
херувимчик чернобровый. Вот бы вам такого женишка, так уж точно бы парочка была.
Другие горничные одобрительно улыбнулись; старая няня, сидевшая у окна с чулком,
вздохнула и прочитала даже, втягивая в себя дух, какую-то молитву.
- Так вот как тебе понравились гусары, - сказала Лиза, - да ведь ты мастерица
рассказывать. Принеси, пожалуйста, морсу, Устюша, - кисленьким гусаров поить.
И Лиза, смеясь, с сахарницей вышла из комнаты. "А хотелось бы посмотреть, что
это за гусар такой, - думала она, - брюнет или блондин? И он ведь рад бы был, я
думаю, познакомиться с нами. А пройдет, так и не узнает, что я тут была и об нем
думала. И сколько уж этаких прошло мимо меня. Никто меня не видит, кроме
дяденьки да Устюши. Как бы я ни зачесалась, какие бы рукава ни надела, никто и
не полюбуется, - подумала она, вздохнув, глядя на свою белую, полную руку. - Он
должен быть высок ростом, большие глаза, верно маленькие черные усики. Нет, вот
уж двадцать два года минуло, а никто в меня не влюбился, кроме Иван Ипатыча
рябого; а четыре года тому назад я еще лучше была; и так, никому не на радость,
прошла моя девичья молодость. Ах, я несчастная, несчастная деревенская барышня!"
Голос матери, звавшей ее разливать чай, вызвал деревенскую барышню из этой
минутной задумчивости. Она встряхнула головкой и вошла в чайную.
Лучшие вещи всегда выходят нечаянно; а чем больше стараешься, тем выходит хуже.
В деревня редко стараются давать воспитание и потому нечаянно большею частию
дают прекрасное. Так и случилось, в особенности с Лизой. Анна Федоровна, по
ограниченности ума и беззаботности нрава, не давала никакого воспитания Лизе: не
учила ее ни музыке, ни столь полезному французскому языку, а нечаянно родила от
покойного мужа здоровенькое, хорошенькое дитя - дочку, отдала ее кормилице и
няньке, кормила ее, одевала в ситцевые платьица и козловые башмачки, посылала
гулять и сбирать грибы и ягоды, учила ее грамоте и арифметике посредством
нанятого семинариста и нечаянно чрез шестнадцать лет увидела в Лизе подругу и
всегда веселую, добродушную и деятельную хозяйку в доме. У Анны Федоровны, по
добродушию ее, всегда бывали воспитанницы или из крепостных, или из подкидышей.
Лиза с десяти лет уже стала заниматься ими: учить, одевать, водить в церковь и
останавливать, когда они уже слишком шалили. Потом явился дряхлый, добродушный
дядя, за которым надо было ходить, как за ребенком. Потом дворовые и мужики,
обращавшиеся к молодой барышне с просьбами и с недугами, которые она лечила
бузиной, мятой и камфарным спиртом. Потом домашнее хозяйство, перешедшее
нечаянно всё в ее руки. Потом неудовлетворенная потребность любви, находившая
выражение в одной природе и религии. И из Лизы нечаянно вышла деятельная,
добродушно-веселая, самостоятельная, чистая и глубоко религиозная женщина.
Правда, были маленькие тщеславные страдания при виде соседок в модных шляпках,
привезенных из К., стоящих рядом с ней в церкви; были досады до слез на старую,
ворчливую мать за ее капризы; были и любовные мечты в самых нелепых и иногда
грубых формах, - но полезная и сделавшаяся необходимостью деятельность разгоняла
их, и в двадцать два года ни одного пятна, ни одного угрызения не запало в
светлую, спокойную душу полной физической и моральной красоты развившейся
девушки. Лиза была среднего роста, скорее полная, чем худая; глаза у ней были
карие, небольшие, с легким темным оттенком на нижнем веке; длинная и русая коса.
Походка у ней была широкая, с развальцем - уточкой, как говорится. Выражение
лица ее, когда она была занята делом, и ничто особенно не волновало ее, так и
говорило всем, кто вглядывался в него: хорошо и весело жить тому на свете, у
кого есть кого любить и совесть чиста. Даже в минуты досады, смущения, тревоги
или печали сквозь слезу, нахмуренную левую бровку, сжатые губки так и светилось,
как на зло ее желанию, на ямках щек, на краях губ и в блестящих глазках,
привыкших улыбаться и радоваться жизнью, - так и светилось неиспорченное умом,
доброе, прямое сердце.
X.
Было еще жарко в воздухе, хотя солнце уже спускалось, когда эскадрон вступал в
Морозовку. Впереди, по пыльной улице деревни, рысцой, оглядываясь и с мычаньем
изредка останавливаясь, бежала отбившаяся от стада пестрая корова, никак не
догадываясь, что надо было просто своротить в сторону. Крестьянские старики,
бабы, дети и дворовые жадно смотрели на гусар, толпясь по обеим сторонам улицы.
В густом облаке пыли на вороных, замундштученных, изредка пофыркивающих конях,
топая, двигались гусары. С правой стороны эскадрона, распущенно сидя на красивых
вороных лошадях, ехали два офицера. Один был командир, граф Турбин, другой -
очень молодой человек, недавно произведенный из юнкеров, Полозов.
Из лучшей избы вышел гусар в белом кителе и, сняв фуражку, подошел к офицерам.
