офицер.
И игра продолжалась.
IV.
Музыканты, дворовые люди предводителя, стоя в буфете, очищенном на случай бала,
уже заворотив рукава сюртуков, по данному знаку заиграли старинный польский
"Александр, Елисавета", и при ярком и мягком освещении восковых свеч по большой
паркетной зале начинали плавно проходить: екатерининский генерал-губернатор, со
звездой, под руку с худощавой предводительшей, предводитель под руку с
губернаторшей и т. д. - губернские власти в различных сочетаниях и перемещениях,
когда Завальшевский, в синем фраке с огромным воротником и буфами на плечах, в
чулках и башмаках, распространяя вокруг себя запах жасминных духов, которыми
были обильно спрыснуты его усы, лацкана и платок, вместе с красавцем-гусаром в
голубых обтянутых рейтузах и шитом золотом красном ментике, на котором висели
владимирский крест и медаль двенадцатого года, вошли в залу. Граф был не высок
ростом, но отлично, красиво сложен. Ясно-голубые и чрезвычайно блестящие глаза и
довольно большие, вьющиеся густыми кольцами, темно-русые волосы придавали его
красоте замечательный характер. Приезд графа на бал был ожидаем: красивый
молодой человек, видевший его в гостинице, уже повестил о том предводителя.
Впечатление, произведенное этим известием, было различно, но вообще не совсем
приятно. "Еще на смех подымет этот мальчишка", было мнение старух и мужчин.
"Что, если он меня похитит?" было более или менее мнение молодых женщин и
барышень.
Как только польский кончился и пары взаимно раскланивались, снова отделяясь
женщины к женщинам, мужчины к мужчинам, Завальшевский, счастливый и гордый,
подвел графа к хозяйке. Предводительша, испытывая некоторый внутренний трепет,
чтобы гусар этот не сделал с ней при всех какого-нибудь скандала, гордо и
презрительно отворотясь, сказала: "очень рада-с, надеюсь, будете танцовать" - и
недоверчиво взглянула на него с выражением, говорившим: "уж ежели ты женщину
обидишь, то ты совершенный подлец после этого". Граф однако скоро победил это
предубеждение своею любезностью, внимательностью и прекрасной, веселой
наружностью, так что чрез пять минут выражение лица предводительши уже говорило
всем окружающим: "я знаю, как вести этих господ: он сейчас понял, с кем говорит.
Вот и будет со мной весь вечер любезничать". Однако тут же подошел к графу
губернатор, знавший его отца, и весьма благосклонно отвел его в сторону и
поговорил с ним, что еще больше успокоило губернскую публику и возвысило в ее
мнении графа. Потом Завальшевский подвел его знакомить к своей сестре - молодой,
полненькой вдовушке, с самого приезда графа впившейся в него своими большими
черными глазами. Граф позвал вдовушку танцовать вальс, который заиграли в это
время музыканты, и уже окончательно своим искусством танцовать победил общее
предубеждение.
- А мастер танцовать! - сказала толстая помещица, следя за ногами в синих
рейтузах, мелькавшими по зале, и мысленно считая: раз, два, три; раз, два,
три... - мастер!
- Так и строчит, так и строчит, - сказала другая приезжая, считавшаяся дурного
тона в губернском обществе, - как он шпорами не заденет! Удивительно, очень
ловок!
Граф затмил своим искусством танцовать трех лучших танцоров в губернии: и
высокого белобрысого адъютанта губернаторского, отличавшегося своею быстротой в
танцах и тем, что он держал даму очень близко, и кавалериста, отличавшегося
грациозным раскачиванием во время вальса и частым, но легким притопыванием
каблучка, и еще другого, штатского, про которого все говорили, что он хотя и не
далек по уму, но танцор превосходный и душа всех балов. Действительно, этот
штатский с начала бала и до конца приглашал всех дам по порядку, как они сидели,
не переставал танцовать ни на минуту и только изредка останавливался, чтоб
обтереть сделавшимся совершенно мокрым батистовым платочком изнуренное, но
веселое лицо. Граф затмил всех их и танцовал с тремя главными дамами: с большой
- богатой, красивой и глупой, с средней - худощавой, не слишком красивой, но
прекрасно одевающейся, и с маленькой - некрасивой, но очень умной дамой. Он
танцовал и с другими, со всеми хорошенькими, а хорошеньких было много. Но
вдовушка, сестра Завальшевского, больше всех понравилась графу, с ней он
танцовал и кадриль, и экосес, и мазурку. Он начал с того, когда они уселись в.
кадрили, что наговорил ей много комплиментов, сравнивая ее с Венерой и с Дианой,
и с розаном, и еще с каким-то цветком. На все эти любезности вдовушка только
сгибала белую шейку, опускала глазки, глядя на свое белое кисейное платьице, или
из одной руки в другую перекладывая опахало. Когда же она говорила: "полноте,
граф, вы шутите" и т. п., голос ее, немного горловой, звучал таким наивным
простодушием и смешною глупостью, что, глядя на нее, действительно приходило в
голову, что это не женщина, а цветок, и не розан, а какой-то дикий, бело-розовый
пышный цветок без запаха, выросший один из девственного снежного сугроба в
какой-нибудь очень далекой земле.
Такое странное впечатление производило на графа это соединение наивности и
отсутствия всего условного с свежей красотой, что несколько раз в промежутки
разговора, когда он молча смотрел ей в глаза или на прекрасные линии рук и шеи,
ему приходило в голову с такой силой желание вдруг схватить ее на руки и
расцеловать, что он серьезно должен был удерживаться. Вдовушка с удовольствием
замечала впечатление, которое она производила; но что-то ее начинало тревожить и
пугать в обращении графа, несмотря на то, что молодой гусар был вместе с
заискивающею любезностью почтителен, по теперешним понятиям, до приторности. Он
бегал ей за оршадом, подымал платок, вырвал стул из рук какого-то золотушного
молодого помещика, который хотел тоже прислужить ей, чтобы подать его скорее, и
т. д.
Заметив, что светская тогдашнего времени любезность мало действовала на его
даму, он попробовал смешить ее, рассказывая ей забавные анекдоты: уверял, что
он, если она прикажет, готов сейчас стать на голову, закричать петухом,
выскочить в окно или броситься в прорубь. Это совершенно удалось: вдовушка
развеселилась и как-то переливами смеялась, показывая чудные белые зубки, и была
совершенно довольна своим кавалером. Графу же она с каждой минутой всё более и
более нравилась, так что под конец кадрили он был искренно влюблен в нее.
Когда после кадрили к вдовушке подошел ее давнишний восемнадцатилетний
обожатель, неслужащий сын самого богатого помещика, золотушный молодой человек,
тот самый, у которого вырвал стул Турбин, она приняла его чрезвычайно холодно, и
в ней не было заметно и десятой доли того смущения, которое она испытывала с
графом.
- Хороши вы, - сказала она ему, глядя в это время на спину Турбина и
бессознательно соображая, сколько аршин золотого шнурка пошло на всю куртку, -
хороши вы: обещали за мной заехать кататься и конфект мне привезти.
- Да я ведь приезжал, Анна Федоровна, а вас уже не было, и конфекты самые лучшие
оставил, - сказал молодой человек, несмотря на высокий рост, очень тоненьким
голоском.
- Вы найдете всегда отговорки! не нужно мне ваших конфект. Пожалуйста, не
думайте...
- Я уж вижу, Анна Федоровна, как вы ко мне переменились, и знаю отчего. Только
это нехорошо, - прибавил он, но видимо не докончив своей речи от какого-то
внутреннего сильного волнения, заставившего весьма быстро и странно дрожать его
губы.
Анна Федоровна не слушала его и продолжала следить глазами за Турбиным.
Предводитель, хозяин дома, величаво-толстый, беззубый старик, подошел к графу и,
взяв его под руку, пригласил в кабинет покурить и выпить, ежели угодно. Как
только Турбин вышел, Анна Федоровна почувствовала, что в зале совершенно нечего
делать, и, взяв под руку старую, сухую барышню, свою приятельницу, вышла с ней в
уборную.
- Ну что? мил? - спросила барышня.
- Только ужасно как пристает - отвечала Анна Федоровна, подходя к зеркалу и
глядясь в него.
Лицо ее просияло, глаза засмеялись, она покраснела даже и вдруг, подражая
балетным танцовщицам, которых видела на этих выборах, перевернулась на одной
ножке, потом засмеялась своим горловым, но милым смехом и припрыгнула даже,
поджав колени.
- Каков? он у меня сувенир просил, - сказала она приятельнице, - только ничего
ему не бу-у-у-дет, - пропела она последнее слово и подняла один палец в
лайковой, до локтя высокой перчатке...
В кабинете, куда привел предводитель Турбина, стояли разных сортов водки,
наливки, закуски и шампанское. В табачном дыму сидели и ходили дворяне,
разговаривая о выборах.
- Когда всё благородное дворянство нашего уезда почтило его выбором, - говорил
вновь выбранный исправник, уже значительно выпивший, - то он не должен был
манкировать перед всем обществом, никогда не должен был...
Приход графа прервал разговор. Все стали с ним знакомиться, и особенно исправник
обеими руками долго жал его руку и несколько раз просил, чтоб он не отказался
ехать с ними в компании после бала в новый трактир, где он угащивает дворян и
где цыгане петь будут. Граф обещал непременно быть и выпил с ним несколько
бокалов шампанского.
- Что ж вы не танцуете, господа? - спросил он перед тем, как выходить из
комнаты.
- Мы не танцоры, - отвечал исправник, смеясь: - мы больше насчет вина, граф... А
впрочем, ведь это при мне повыросло, все эти барышни, граф! Я этак иногда тоже в
экосесе пройдусь, граф... могу, граф...
- А пойдем, теперь пройдемся, - сказал Турбин, - разгуляемся перед цыганами.
- Что ж, пойдемте, господа! Потешим хозяина. И человека три дворян, с самого
начала бала пившие в кабинете, с красными лицами, надели кто черные, кто
шелковые вязаные перчатки и вместе с графом уже собрались итти а залу, когда их
задержал золотушный молодой человек, весь бледный и едва удерживая слезы,
подошедший к Турбину.
- Вы думаете, что вы граф, так можете толкаться, как на базаре, - говорил он, с
трудом переводя дыхание, - оттого, что это неучтиво...
Снова против его воли запрыгавшие губы остановили поток его речи.
- Что? - крикнул Турбин, вдруг нахмурившись. - Что? Мальчишка! - крикнул он,
схватив его за руки и сжав так, что у молодого человека кровь в голову
бросилась, не столько от досады, сколько от страха: - что, вы стреляться хотите?
Так я к вашим услугам.
Едва Турбин выпустил руки, которые он сжал так крепко, как уже двое дворян
подхватили под руки молодого человека и потащили к задней двери.
- Что, вы с ума сошли? Вы напились, верно. Вот папеньке сказать. Что с вами? -
говорили они ему.
- Нет, не напился, а он толкается и не извиняется. Он свинья! вот что! - пищал
молодой человек, уже совершенно расплакавшись.
Однако его не послушали и увезли домой.
- Полноте, граф! - увещевали, с своей стороны, Турбина исправник и
Завальшевский: - ведь ребенок, его секут еще, ему ведь шестнадцать лет. И что с
ним сделалось, нельзя понять. Какая его муха укусила? И отец его почтенный такой
человек, кандидат наш.
- Ну, чорт с ним, коли не хочет...
И граф вернулся в залу и так же, как и прежде, весело танцовал экосес с
хорошенькой вдовушкой и от всей души хохотал, глядя на па, которые выделывали
господа, вышедшие с ним из кабинета, и залился звонким хохотом на всю залу,
когда исправник поскользнулся и во весь рост шлепнулся по середине танцующих.
V.
Анна Федоровна, в то время как граф ходил в кабинет, подошла к брату и,
почему-то сообразив, что нужно притвориться весьма мало интересующеюся графом,
стала расспрашивать: "Что это за гусар такой, что со мной танцовал? скажите,
братец". Кавалерист объяснил, сколько мог, сестрице, какой был великий человек
этот гусар, и при этом рассказал, что граф здесь остался потому только, что у
него деньги дорогой украли, и что он сам дал ему сто рублей взаймы, но этого
мало, так не может ли сестрица ссудить ему еще рублей двести; но Завальшевский
просил про это никому, и особенно графу, отнюдь ничего не говорить. Анна
