- ...Я жду, - сказала Ксана, - сегодня в шесть. Ты помнишь номер
комнаты?
- Да, конечно, - ответил он. - Номер я помню. Но не приду. Ты
поступила как последняя тварь, если бы я знал заранее, то откусил бы себе
язык... Воистину, доверишься женщине, сто раз пожалеешь.
- Ой, ой, можна подумать! вы зато усе такие...
- Я не желаю продолжать этот разговор, - отрезал он. - Мне не о чем с
тобой разговаривать. Все уже сказано. С теми, кто с твоей подачи зубы
скалит, я поговорю, скажу все что думаю, а с тобой мне больше не о чем
говорить.
Он развернулся и пошел прочь. Его настигло призывное восклицание: -
Да стой же ж ты! Ну слышишь?!
Он не хотел слышать. Но слышал. Боже Мой, как он ХОТЕЛ эту чертовку
еще несколько недель назад... Как звуки неземной музыки, воспринимал он ее
голос еще недавно... Он не желал замечать ни ее жлобоватости, уходящей
корнями в полусельский быт небольшого городка с гордым именем Новая
Одесса, ни дешевый апломб дочки председателя колхоза, ни неуклюжих попыток
сойти за умную, рассуждая о "высоких материях", в которых она ни бельмеса
не смыслила... Он видел только эти зеленые бездонные ведьмовские глаза,
обволакивающие обещанием неизбывного блаженства, только эти мягкие,
струящиеся по плечам светло-русым водопадом волосы, только эти пухленькие
свежие коралловые губки, которым даже помада не требовалась, только эти
стройные смуглые ножки, едва прикрытые кожаной юбочкой, в которой она
ходила даже на лекции, хотя в первой половине восьмидесятых в тех краях,
где им довелось обитать, это был уже ВЫЗОВ, только эту изящно очерченную
линию талии, плавно переходящую в аккуратные, пропорционально нечрезмерные
ягодицы и бедра, только эти остренькие, задорно вздымающие блузки и
свитера грудки, которым бюстгальтер был нужен, как эскимосам мороженое...
Он звал ее Кса-ана, намеренно растягивая среднюю "а", и ей это нравилось,
он знал. Когда у нее бывало соответствующее настроение, она играла с ним,
как ласковый котенок, и тогда он просто-напросто забывал обо всем не
свете, потому что она могла быть очень мила, если хотела, и целоваться
умела просто фантастически, и хотя ничего более серьезного ему не
позволяла, он улетал на седьмое небо... Когда она его предала, он просто
не мог поверить, но только она знала о том, что обсасывалось теперь всей
группой, и он понял - платить придется за все. За любовь - во сто крат.
- ...Я жду в шесть! - настигло его перед тем, как он закрыл дверь, и
он пришел.
Знал, что совершает несусветную глупость, но - пришел.
Он не то чтобы ожидал бурных извинений, но хотя бы из элементарной
вежливости... Как часто люди сами ищут оправдания тем, кто их предал -
если не хотят потерять их, но знают, что верить им больше не смогут... Она
и не собиралась извиняться. Для нее, как он понял, ничего аморального в
том, что сделала, не содержалось. А метать бисер он больше не хотел. Она,
сделав вид, что ничего особенного не произошло, встретила его победной
улыбкой а ля "я и не сомневалась, что придешь", и заговорила о каких-то
учебных делишках. В комнате общаги никого, кроме них, не было, и он
сначала недоумевал, за каким, спрашивается, лядом она его позвала, не
трахаться же, ясно ведь и внятно, на пальцах, ему растолковывала, что С
НИМ у нее этого не будет НИКОГДА...
Вот и пойми женщин, блин!.. Нет, определенно - есть две логики:
нормальная и женская.
Она действительно заманила его - трахаться. Или что там получится,
особых надежд на него как на самца она и не возлагала, знала, что болен,
знала, как никто...
Быть может, она таким образом пыталась загладить вину перед ним, хотя
совершенно ее не чувствовала. Быть может, просто ставила эксперимент - над
собой, над ним. Быть может, ей в полнолуние просто "моча в голову"
шибанула...
Но он, еще за неделю до этого бредивший ее роскошным телом, готовый
отдать за ночь с нею половину оставшейся жизни, а то и всю, умереть, НО
НАУТРО, - он...
- НЕТ. - Сказал ей. - ПОЗДНО. Я УЖЕ УШЕЛ ДАЛЬШЕ.
Возможно, дело было в том, что, глядя на глупо улыбающуюся Ксану,
пытающуюся соблазнить его, он увидел кого-то еще, зловещего и темного
(зловещую и темную???), почувствовал за запахом немытого тела аромат
мускуса и распростертый за услужливо прогнутой спиной женщины ад?..
Ей так и не удалось одержать над ним победу. Хотя даже говоря ей
"НЕТ", он желал ее как никогда доселе... И он ушел, унося в душе горький
осадок и тухлую вонь предательства, которое не искупишь ничем, и - на
память, - коктейль ее запаха, который пьянил его похлеще вина, но из-за
которого тогда, в комнате общаги, вечером, его едва не вытошнило... ушел
вопреки желанию, потому что понял - если останется, то НАУТРО будет
п_а_х_н_у_т_ь_ ТАК ЖЕ..."
...и по-прежнему она пользовалась "Шахерезадой", сыгравшей роль
включателя телевизора памяти, и по-прежнему не любила мыться. А природный
аромат ее был по-прежнему БУДОРАЖАЩИМ...
- Ты где, как? - слова ее сыграли роль выключателя, и я из
студенческой юности вынырнул в купе поезда, мчащегося в ночи на
северо-восток. - Как здоровье?..
И спрашивала, между прочим, совершенно искренне, не для проформы. Я
такие нюансы в интонациях женских голосов сразу просекаю. "Не дождетесь!",
хотел ответить, но не произнес этих ехидных слов... "Первая" и "вторая"
делали вид, что мы им по фигу. Аналогично, правду говоря. Кса-ана, блин
горелый, надо же...
- Как в сказке, чем дальше, тем страшнее... - ответил я машинально.
- ...а в конце хэппи-энд или смерть главного героя?.. Ну, ты не
изменился, - ухмыльнулась она. И вдруг: - Пошли в ресторан.
Нет, я все равно уйду, с мрачной решимостью сказал я себе. Как бы ты
меня ни удерживал, МИР. Ясно???
- Ну... так закрыто же, ночь... - попытался я сопротивляться влечению
знакомого ЗАПАХА. Но неудачно. Она сказала: - Ничего, нам откроют. Я в
жэдэ-системе работаю, в отделе кадров.
- Неужели? Филологи теперь и сюда идут?..
- Филологи куда только не идут, - резонно заметила она. - Только с
разной скоростью. На себя посмотри. Пошли. Не бойся, не укушу.
"Первая" вдруг прыснула. Я сурово глянул на нее и... ничего не
сказал. Зато когда неожиданно подала голос "вторая", я удивился. Она
сказала: - Мать, возьми на нас пару пузырей, если можешь. И хавчик.
Сочтемся. - На что Ксана ответила: - Сделаю. - И, властно схватив меня за
руку, поволокла из купе.
Шепнув что-то подруге-проводнице, которая и пустила ее в вагон, моя
приятельница, вынырнувшая из полузабытого минувшего, буксируя меня
настойчиво и целеустремленно (и с какого ляда прыть?!), прошив полпоезда
насквозь, подняла в вагоне-ресторане бучу, все забегали как тараканы, и в
результате мы с нею остались один на один в пустом "зале", за столом,
уставленным достаточно шикарно, никогда бы не подумал, что в поездных
ресторанах есть такие яства.
- И ты говоришь, что работаешь в?.. - с искренним любопытством
поинтересовался я.
- В отделе кадров. А мой Вася - начальником линейного отдела.
- Милиции?.. - уточнил я, хотя уже все понял.
- Умгу... - кивнула она, сжевывая кружок салями.
- Поздравляю. Молодец. Я знал, что ты устроишься как надо.
- Спасибо, - она сжевала колбасу и тут же подцепила вилкой
маринованный гриб. - Давай договоримся, сначала пожрем, потом побазарим,
ладно?.. - и тут же отправила в отверстие между губок, по-прежнему пухлых,
но уже требующих помады, свой гриб. Жуя, пробормотала: - С утра...
мням-ням... не ела..
- Ну кушай, кушай, - даже умилился я. Она сделала приглашающий жест -
и ты давай, мол. Я ответил: - У меня нет аппетита... разве что водички
стакан, - и налил "Снигиревской". Она, прожевав, оживленно сказала: -
То-то я смотрю, похудел. С трудом и признала! Очень ты изменился...
- Это хорошо или плохо?
- Хер его знает, - пожала она плечами и снова занялась поглощением
пищи. Я выпил полстакана минералки и закурил. Увидев, что, она протянула
пачку "Marlboro", но я так же молча отвел ее руку... Ксана вновь пожала
плечами - не хошь, как хошь. Насытившись, она тоже закурила, отставила
тарелку, пристально посмотрела на меня сквозь сизоватое облачко, повисшее
меж нами, и вдруг спросила: - Ты вспоминал меня, хоть раз? Токо чесно. - И
смотрит, смотрит... будто я ей что должен остался, требовательно и
настойчиво.
- Да, - честно ответил я. - И не раз.
- У тебя были женщины? - продолжила она свой странный допрос.
- Нашлись ли дуры, ты подразумеваешь? - с едва (надеюсь) ей заметной
горькой ухмылочкой переспросил я. - Да, нашлись. Я даже был женат. Что
тебе еще интересно?
- И почему развелся? - нет, она определенно избрала скользкий путь в
общении старых "приятелей".
- По кочану. - Я встал, поморщился от болей в пояснице, воткнул
недокуренную папиросу в пепельницу-самогасилку и жестко сказал: - Пошла ты
знаешь куда со своими вопросами. Я пошел спать. ТЕБЕ я ничего не должен. -
Хотя спать совершенно не собирался, какой там спать!..
- Не злись, - примирительно сказала она и тоже встала, - я не хотела
тебя... обидеть. Просто мне интересно, как ты... жил. Живешь...
- Какая забота о ближнем. Я потрясен.
- Сказала, не злись. У меня трудный день был, и в Харькове
предстоит... а, ладно, - она устало махнула рукой, и в этом жесте было
столько обреченной покорности, что я остался, не ушел...
Замуж она вышла круто, это да. Родила. Сын, Виталька. Ухитрилась не
испортить фигуру. Поумнела, поднаторела. Уже не девочка из райцентра.
Папа-председатель умер от инфаркта, допился. Мама хазяйнует дома, в
Новодессе. Мужа, как ни странно, уважает и даже по-своему любит, хотя тип
этот мент, судя по обмолвкам, еще тот. Даже не изменяет ему, хотя
чувствует, что характер у нее - прабабкин. Я понял, о чем она. Я помнил
эту историю. Все жившие за железным забором в школе, конечно, типа как
изучали творчество великого соцреалиста М.Горького. Писателя такого знают,
по крайней мере. Так вот, из-за прабабки Ксаниной его в свое время чуть не
забили насмерть. Это исторический факт. В одном из своих странствий (вот
тоже был вояджер, между прочим, еще какой!), проходя через сельцо
Кандыбино, в наших краях обретавшееся, увидел он, как народ по народному
же обычаю с женой-изменщицей расправляется, и вступился, сердобольный
какой. Ну и получил по полной программе, чтоб не встревал в воспитательный
процесс. Чуть не кончили писателя. Между прочим, не такого уж скверного,
хоть и соцреалиста... Потом он долго лежал в Градской больнице, нынешней
Первой Городской, по этому поводу на ней даже мемориальная доска висит, во
как некоторые писатели себя круто поставили! если бы по поводу всех моих
лежаний в больницах вешать доски, штук сорок в нескольких городах
наберется, не меньше. А потом он написал знаменитый рассказ... Так вот,
изменщица, из-за которой Леху Пешкова чуть не угрохал народ, пиитом и
бытописателем коего он тщился быть, и была Ксанина прародительница. Лихая
баба, судя по семейным преданиям.
- ...вот так и живу, - резюмировала Ксана. - А ты?
- А я не живу, - честно ответил я. - Я уже почти весь вышел.
- Эт как? - не врубилась она. А кто бы на ее месте?..
- Долго рассказывать. Прошу тебя, не спрашивай меня о моей жизни, у
меня слов не осталось, одни выражения.
- Что, бабы, суки, допекли? - этак жалостливо вдруг интересуется одна
из них. Задохнувшись, во все четыре "глаза" на нее таращусь. Может, в свое
время я не был так уж неправ, пытаясь разглядеть в ней человека?..
