Гальцев посадил птерокар на вершине круглой сопки. Сидоров, поглаживая
правый бок, вылез и огляделся. Отсюда остров казался безлюдным и плоским,
как стол. Сопка была голая и рыжая от вулканического шлака. С востока на
нее наползали заросли курильской березы, к югу тянулись зеленые
прямоугольники бахчей. До западного берега было километров семь, за ним в
сиреневой дымке проступали бледно-лиловые горные вершины, а еще дальше и
правее в синем небе неподвижно висело странное треугольное облако с
четкими очертаниями. Северный берег был гораздо ближе. Он круто уходил в
море, над обрывом торчала нелепая серая башня - вероятно, старинное
оборонительное сооружение. Возле башни белела палатка и копошились
фигурки людей. По-видимому, это были археологи, о которых говорил
дежурный администратор. Сидоров потянул носом. Пахло соленой водой и
нагретым камнем. И было очень тихо, не слышно даже прибоя.
"Хорошее место, - подумал он. - Яйцо надо оставить здесь, кинокамеры
и прочее - на склонах, а лагерь оборудовать внизу, на бахчах. Арбузы,
наверное, здесь еще зеленые". Затем он подумал об археологах: "До них
отсюда километров пять, но все равно их надо предупредить, чтобы они не
очень удивлялись, когда механозародыш начнет развиваться".
Сидоров подозвал Гальцева и Сорочинского и сказал:
- Опыт проведем здесь. По-моему, место подходящее. Сырье - лава,
туф, как раз то, что нужно. Приступайте.
Гальцев и Сорочинский подошли к птерокару и открыли багажник. Из
багажника брызнули солнечные зайчики. Сорочинский залез внутрь, покряхтел
и вдруг одним толчком выкатил Яйцо на землю. Хрустя по шлаку, Яйцо
прокатилось несколько шагов и остановилось. Гальцев едва успел отскочить
в сторону.
- Зря, - сказал он тихо. - Надорвешься.
Сорочинский спрыгнул и сказал грубым голосом:
- Ничего, мы привычные.
Сидоров походил вокруг Яйца, попробовал толкнуть. Яйцо даже не
покачнулось.
- Прекрасно, - сказал он. - Теперь кинокамеры.
Они долго возились, устанавливая кинокамеры: одну с инфракрасным
объективом, другую со стереообъективом, третью с объективом,
регистрирующим температуру, четвертую - панорамную...
Было уже около двенадцати, когда Сидоров осторожно промокнул рукавом
потный лоб и вытащил из кармана пластмассовый футляр с активатором.
Гальцев и Сорочинский придвинулись сзади, заглядывая через его плечо.
Сидоров неторопливо вытряхнул активатор на ладонь - это была блестящая
трубочка с присоской на одном конце и красной рубчатой кнопкой на другом.
"Приступим", - сказал он вслух. Он подошел к Яйцу и прижал присоску к
полированному металлу. Помедлив секунду, большим пальцем надавил на
красную кнопку.
Он отступил на шаг, не сводя глаз с Яйца. Теперь разве только прямым
попаданием из ракетного ружья можно было бы остановить процессы, которые
пошли под блестящей оболочкой. Настройка механозародыша на полевые
условия началась. Неизвестно, сколько времени она будет продолжаться. Но
когда настройка закончится, зародыш начнет развиваться.
Сидоров взглянул на часы. Было двенадцать пять. Он с усилием отделил
активатор от поверхности Яйца, спрятал в футляр и положил в карман. Потом
он оглянулся на Гальцева и Сорочинского. Они стояли за его спиной и молча
смотрели на Яйцо. Сидоров в последний раз коснулся блестящей поверхности
и сказал: "Пошли".
Он приказал устроить наблюдательный пункт между сопкой и бахчами.
Яйцо было хорошо видно отсюда - серебряный шарик на рыжем холме под синим
небом. Сидоров послал Сорочинского к археологам, а сам уселся в траву в
тени птерокара. Гальцев уже дремал, забравшись от солнца под крыло.
Сидоров сосал леденец и поглядывал то на вершину сопки, то на странное
треугольное облако на западе. В конце концов он взял бинокль. Как он и
ожидал, треугольное облако оказалось снежным пиком какой-то горы, должно
быть вулкана. В бинокль были видны узкие тени проталин, можно было даже
различить снеговые пятна ниже неровной белой кромки. Сидоров отложил
бинокль и стал думать о том, что зародыш выберется из Яйца, скорее всего,
ночью, и это хорошо, потому что дневной свет обычно мешает работе
кинокамер. Затем он подумал, что Сермус, вероятно, вдребезги разругался с
Фишером, но в Сахару все-таки доехал. Затем ему пришло в голову, что
Мисима сейчас грузится на ракетодроме в Киргизии, и он снова ощутил
ноющую боль в правом боку. "Старость, немощь", - пробормотал он и
покосился на Гальцева. Гальцев лежал ничком, положив руки под голову.
Через полтора часа вернулся Сорочинский. Он был голый до пояса, его
смуглая гладкая кожа лоснилась от пота. Щеголеватую замшевую куртку и
сорочку он нес под мышкой. Он опустился перед Сидоровым на корточки и,
блестя зубами, рассказал, что археологи благодарят за предупреждение и
очень заинтересованы, что их четверо, но им помогают школьники из Байкова
и Северокурильска, что они копают подземные японские укрепления середины
позапрошлого века и, наконец, что начальником у них "оч-чень симпатичная
девочка".
Сидоров поблагодарил за интересный доклад и попросил распорядиться
насчет обеда. Он сидел в тени птерокара и, покусывая былинку, щурился на
далекий белый конус. Сорочинский разбудил Гальцева, и они возились в
стороне, негромко переговариваясь.
- Я приготовлю суп, - сказал Сорочинский, - а ты займись вторым,
Витя.
- У нас где-то курятина есть, - сиплым со сна голосом сказал
Гальцев.
- Вот курятина, - сказал Сорочинский. - Археологи - забавные ребята.
Один весь в бороде - живого места нет. Они копают японские укрепления
сороковых годов позапрошлого века. Здесь была подземная крепость. Этот
бородатый подарил мне пистолетный патрон. Вот!
Гальцев пробормотал недовольно:
- Не суй ты мне эту ржавчину.
Запахло супом.
- Начальник у них, - продолжал Сорочинский, - такая славная девушка.
Блондинка и очень стройная, только ноги толстые. Она посадила меня в дот
и заставила смотреть в амбразуру. Отсюда, говорит, простреливался весь
северный берег.
- Ну и как? - спросил Гальцев. - Действительно простреливался?
- Кто его знает. Наверное. Я в основном на нее смотрел. Потом мы с
ней замеряли толщину перекрытий.
- Так два часа и замеряли?
- Угу. А потом я сообразил, что у нее такая же фамилия, как у
бородатого, и сразу же удалился. А в казематах этих, я тебе скажу,
прегадостно. Темно, и на стенках плесень. А хлеб где?
- Вот он, - сказал Гальцев. - А может быть, она просто сестра этому
бородатому?
- Может быть. А как Яйцо?
- Никак.
- Ну и ладно, - сказал Сорочинский. - Михаил Альбертович, обед
готов!
За едой Сорочинский много говорил. Сначала он объяснил, что японское
слово "тотика" происходит от русского термина "огневая точка", а русское
слово "дот" восходит к английскому "дот", что тоже значит "точка". Затем
он принялся очень длинно рассказывать о дотах, казематах, амбразурах и о
плотности огня на квадратный метр, поэтому Сидоров постарался есть
побыстрее и отказался от фруктов, оставил Гальцева наблюдать за Яйцом,
забрался в птерокар и задремал. Вокруг было удивительно тихо, только
Сорочинский, мывший у ручья посуду, время от времени принимался петь.
Гальцев сидел с полевым биноклем и, не отрываясь, глядел на вершину
сопки.
Когда Сидоров проснулся, солнце садилось, с юга наползали
темно-фиолетовые сумерки, стало прохладно. Горы на западе стали черными,
серой тенью висел над горизонтом конус давешнего вулкана. Яйцо на вершине
сопки сияло багровым пламенем. Над бахчами ползла сизая дымка. Гальцев
сидел в той же позе и слушал Сорочинского.
- В Астрахани, - говорил Сорочинский, - я ел "шахскую розу". Это
арбуз редкой красоты. Он имеет вкус ананаса...
Гальцев покашливал.
Сидоров посидел несколько минут, не двигаясь. Он вспомнил, как
когда-то они с Генкой-капитаном ели арбузы на Вените. С Земли перебросили
целый корабль арбузов для планетологической станции. Они ели арбузы,
въедаясь в хрустящую мякоть, сок стекал у них по щекам, и потом они
стреляли друг в друга скользкими черными семечками.
- ...пальчики оближешь, говорю тебе как гастроном!
- Тише, - сказал Гальцев. - Разбудишь Атоса.
Сидоров сел поудобнее, положил подбородок на спинку переднего
сиденья и прикрыл глаза. В кабине было тепло и немного душно - кабина
остывала медленно.
- А тебе не приходилось летать с Атосом? - спросил Сорочинский.
- Нет, - сказал Гальцев.
- Мне его жаль. И одновременно завидую. Он прожил такую жизнь, какую
мне никогда не прожить. Да и многим другим тоже. Но все-таки он уже
прожил.
- Почему, собственно, прожил? - спросил Гальцев. - Он только
перестал летать.
- Птица, которая перестала летать... - Сорочинский замолчал. -
Вообще время Десантников теперь прошло, - сказал он неожиданно.
- Ерунда, - спокойно ответил Гальцев.
Сидоров услышал, как Сорочинский завозился.
- Нет, не ерунда, - сказал он. - Вот оно. Яйцо! Их будут делать
сотнями и сбрасывать на неизвестные и опасные миры. И каждое Яйцо
построит там лабораторию, ракетодром, звездолет. Оно будет разрабатывать
шахты и рудники. Будет ловить и изучать твои нематоды. А Десантники будут
только собирать информацию и снимать разнообразные пенки.
- Ерунда, - повторил Гальцев. - Лаборатория, шахта... А
герметический купол на шесть человек?
- Что - герметический купол?
- Под ним будут шесть человек.
- Все равно, - упрямо заявил Сорочинский. - Все равно Десантникам
конец. Купол с людьми - это только начало. Будут посылать вперед
автоматические корабли, которые сбросят Яйца, и тогда на все готовое
будут приходить люди...
Он стал говорить о перспективах эмбриомеханики, пересказывая
известный доклад Фишера. "Об этом много говорят, - подумал Сидоров. - И
все это верно". Но когда были испытаны первые планетолеты-автоматы, тоже
много говорили о том, что межпланетникам останется только снимать пенки.
А когда Акимов и Сермус запустили первую систему киберразведчиков,
Сидоров даже хотел уйти из космоса. Это было тридцать лет назад, и с тех
пор ему приходилось не раз прыгать в ад за исковерканными обломками
киберов и делать то, что не смогли сделать они... "Новичок, - подумал он
про Сорочинского. - И болтлив неумеренно".
Когда Гальцев в четвертый раз сказал "ерунда", Сидоров полез из
машины. При виде его Сорочинский замолчал и вскочил. В руках у него была
половинка недозрелого арбуза, из нее торчал нож. Гальцев продолжал
сидеть, скрестив ноги.
- Хотите арбуз, Михаил Альбертович? - спросил Сорочинский.
Сидоров помотал головой и, засунув руки в карманы, стал смотреть на
вершину сопки. Красные отблески на полированной поверхности Яйца тускнели
на глазах. Быстро темнело. Из тумана вдруг поднялась яркая звезда и
медленно поползла по густо-синему небу.
- Спутник Восемь, - сказал Гальцев.
- Нет, - уверенно поправил Сорочинский. - Это Спутник Семнадцать.
Или нет - это Спутник Зеркало.
Сидоров, который знал, что это Спутник Восемь, вздохнул и пошел к
сопке. Сорочинский ужасно надоел ему, и надо было осмотреть кинокамеры.
Возвращаясь, он увидел огонь. Неугомонный Сорочинский развел костер
и теперь стоял в живописной позе, размахивая руками.
- ...цель - это только средство, - услыхал Сидоров. - Счастье не в
самом счастье, но в беге к счастью...
