- Нет, - уныло ответил Гай.
- А что ты так нахохлился?
- Да так как-то... - Гай оттянул воротник и вяло повертел шеей. -
Нехорошо как-то... Я лягу, а?
Не дожидаясь ответа Максима, он полез в люк и прилег там на ветки,
поджав ноги. Вот оно как, подумал Максим. Это не так просто, как я думал.
Он забеспокоился. Лучевого удара Гай не получил, из поля мы выехали почти
два часа назад... Он же всю жизнь живет в этом поле... А может быть, ему
это вредно - без поля? Вдруг он заболеет? Надо же, дрянь какая... Он
смотрел через люк на бледное лицо, и ему становилось все страшнее.
Наконец, он не выдержал, спрыгнул в отсек, выключил двигатель, выволок Гая
наружу и положил на траву у шоссе.
Гай спал, бормотал что-то во сне, сильно вздрагивал. Потом его начал
бить озноб, он скрючивался, сжимался, словно стараясь согреться, засовывал
ладони под мышки. Максим положил его голову к себе на колени, прижал ему
пальцами виски и постарался сосредоточиться. Ему давно не приходилось
делать психомассаж, но он знал, что главное - отвлечься от всего,
сосредоточиться, включить больного в свою, здоровую, систему. Так он сидел
минут десять или пятнадцать, а когда очнулся, то увидел, что Гаю лучше:
лицо порозовело, дыхание стало ровным, он больше не мерз. Максим устроил
ему подушку из травы, посидел некоторое время, отгоняя комаров, а потом
вспомнил, что им ведь еще ехать и ехать, а реактор течет, для Гая это
опасно, надо что-то придумать. Он поднялся и вернулся к танку.
Ему пришлось основательно повозиться, прежде чем он снял с
проржавевших заклепок несколько листов бортовой брони, а затем он набивал
эти листы на керамическую перегородку, отделяющую реактор и двигатель от
отсека управления. Ему оставалось прикрепить последний лист, когда он
вдруг почувствовал, что вблизи появились посторонние. Он осторожно
высунулся из люка, и внутри у него похолодело и съежилось.
На шоссе, шагах в десяти перед танком, стояли три человека, но он не
сразу понял, что это люди. Правда, они были одеты, и двое держали на
плечах жердь, с которой свисало окровавленной головой вниз небольшое
копытное животное, похожее на оленя, а на шее у третьего. поперек
цыплячьей груди, висела громоздкая винтовка непривычного вида. Мутанты, -
подумал Максим. Вот они - мутанты... Все рассказы и легенды, слышанные им,
вдруг всплыли в памяти и сделались очень правдоподобными. Сдирают с живых
кожу... людоеды... дикари... звери. Он стиснул зубы, выскочил на броню и
поднялся во весь рост. Тогда тот, что был с винтовкой, смешно перебрал
коротенькими ножками, выгнутыми дугой, но не двинулся с места. Он только
поднял жуткую руку с двумя длинными многосуставными пальцами, громко
зашипел, а потом произнес скрипучим голосом:
- Кушать хочешь?
Максим разлепил губы и сказал:
- Да.
- Стрелять не будешь? - поинтересовался обладатель винтовки.
- Нет, - сказал Максим, улыбаясь. - Ни в коем случае.
15
Гай сидел за грубым самодельным столом и чистил автомат. Было около
четверти одиннадцатого утра, мир был серым, бесцветным, сухим, в нем не
было места радости, не было места движению жизни, все было тусклое и
больное. Не хотелось думать, не хотелось ничего видеть и слышать, даже
спать не хотелось - хотелось просто положить голову на стол, опустить руки
и умереть. Просто умереть - и все.
Комнатка была маленькая, с единственным окном без стекла, выходившим
на огромный, загроможденный развалинами, заросший диким кустом серо-рыжий
пустырь. Обои в комнате пожухли и скрутились - не то от жары, не то от
старости, - паркет рассохся, в одном углу обгорел до угля. От прежних
жильцов в комнате ничего не осталось, кроме большой фотографии под
разбитым стеклом, на которой, если внимательно присмотреться, можно было
различить какого-то пожилого господина с дурацкими бакенбардами и в
смешной шляпе, похожей на жестяную тарелку.
Глаза бы всего этого не видели, сдохнуть бы сейчас или завыть
последней бездомной собакой, но Максим приказал: "Чисти!" "Каждый раз, -
приказал Максим, постукивая каменным пальцем по столу, - каждый раз, как
только тебя скрутит, садись и чисти автомат..." Значит, надо чистить.
Максим все-таки. Если бы не Максим, давно бы лег и помер. Просил ведь его:
"Не уходи ты от меня в это время, посиди, полечи". Нет. Сказал, что теперь
сам должен. Сказал, что это не смертельно, что должно пройти и обязательно
пройдет, но надо перемочься, надо справиться...
Ладно, вяло подумал Гай, справлюсь. Максим все-таки. Не человек, не
Отец, не бог - Максим... И еще он сказал: "Злись! Как тебя скрутит,
вспоминай, откуда это у тебя, кто тебя к этому приучил, зачем, и злись,
копи ненависть. Скоро она понадобится: ты не один такой, вас таких сорок
миллионов, оболваненных, отравленных..." Трудно поверить, массаракш, ведь
всю жизнь - в строю, всегда знали, что к чему, все было просто, дорога
была ясная, все были вместе, и хорошо было быть одним из миллионов, таким,
как все. Нет, пришел, влюбил в себя, карьеру испортил, а потом буквально
за шиворот вырвал из рядов и утащил в другую жизнь, где и цель непонятна,
и средства непонятны, где нужно - массаракш-и-массаракш! - обо всем думать
самому! Раньше и понятия не имел, что это такое - думать самому. Был
приказ, все ясно, думай, как его лучше выполнить. Да... вытащил за
шиворот, повернул мордой назад, к родному, к гнезду, к самому дорогому и
показал: помойка, гнусь, мерзость, ложь... И вот смотришь - действительно,
мало красивого, себя вспомнить тошно, ребят вспомнить тошно, а уж господин
ротмистр Чачу!.. Гай с сердцем загнал на место затвор и цокнул защелкой. И
снова навалилась вялость, апатия, и воли на то, чтобы вставить магазин,
уже не оставалось. Плохо, ох как плохо...
Перекошенная скрипучая дверь отворилась, всунулось маленькое
деловитое рыльце - в общем даже симпатичное, если бы не лысый череп и не
воспаленные веки без ресниц - Танга, соседская девчонка.
- Дядя Мак приказали вам идти на площадь! Там уже все собрались,
одного вас ждут!
Гай угрюмо покосился на нее, на тщедушное это тельце в платьице из
грубой мешковины, на ненормально-тонкие ручки-соломинки, покрытые
коричневыми пятнами, на кривые ножки, распухшие в коленях, и его замутило,
и самому стало стыдно своего отвращения - ребенок, а кто виноват? - он
отвел глаза и сказал:
- Не пойду. Передай, что плохо себя чувствую. Заболел.
Дверь скрипнула, и когда он снова поднял глаза, девчонки не было. Он
с досадой бросил автомат на койку, подошел к окну, высунулся. Девчонка со
страшной скоростью пылила по лощине между остатками стен, по бывшей улице,
за нею увязался какой-то карапузик, проковылял несколько шажков,
зацепился, шлепнулся, поднял голову, полежал некоторое время, потом
взревел ужасным басом. Из-за руин выскочила мать - Гай поспешно
отшатнулся, потряс головой и вернулся к столу. Нет, не могу привыкнуть.
Гадкий я, видно, человек... Ну уж попался бы мне тот, кто за все это в
ответе, тут уж я бы не промахнулся. Но все-таки, почему я не могу
привыкнуть? Господи, да за этот месяц я такого повидал - на сто кошмарных
снов хватит...
Мутанты жили небольшими общинами; иные кочевали, охотились, искали
места получше, искали дорогу на север в обход гвардейских пулеметов, в
обход страшных областей, где они сходили с ума и умирали на месте от
приступов чудовищной головной боли; иные жили оседло на фермах и в
деревушках, уцелевших после боев и взрыва трех атомных бомб, из которых
одна взорвалась над этим городом, а две в окрестностях - там сейчас
километровые проплешины блестящего, как зеркало, шлака. Оседлые сеяли
мелкую выродившуюся пшеницу, возделывали странные свои огороды, где томаты
были, как ягоды, а ягоды - как томаты, разводили жуткий скот, на который
смотреть было страшно, не то что кушать. Это был жалкий народ - мутанты,
дикие южные выродки, про которых плели разную чушь, и сам он плел разную
чушь, - тихие, болезненные, изуродованные карикатуры на людей. Нормальными
здесь были только старики, но их оставалось очень мало, все они были
больны и обречены на скорую смерть. Дети их и внуки тоже казались не
жильцами на этом свете. Детей у них рождалось много, но почти все они
умирали либо при рождении, либо в младенчестве. Те, что выживали, были
слабыми, все время маялись неизвестными недугами, уродливы были - страсть,
но все глядели послушными, тихими, умненькими. Да что там говорить,
неплохие оказались люди - мутанты, добрые, гостеприимные, мирные... Вот
только смотреть на них было невозможно. Даже Максима сначала корежило с
непривычки, но он-то быстро привык, ему что - он своей натуре хозяин...
Гай вставил в автомат магазин, подпер щеку ладонью, задумался. Да,
Максим...
Правда, затеял Максим на этот раз явно бессмысленное дело. Затеял он
собрать мутантов, вооружить их и выбить Гвардию для начала хотя бы за
Голубую Змею. Смешно, ей-богу. Они же еле ходят, многие помирают на ходу -
мешок с зерном поднимет и помрет, - а он хочет с ними на Гвардию идти.
Необученные, слабые, робкие, куда ми... Пусть даже соберет он этих...
разведчиков ихних - на всю эту армию, если без Максима, одного ротмистра
хватит, а если с Максимом, то ротмистра с ротой. Максим это, кажется, и
сам понимает. Но вот целый месяц бегал по лесу от поселка к поселку, от
общины к общине, уговаривал стариков и уважаемых людей, тех, кого общины
слушаются. Сам бегал и меня с собой повсюду таскал, угомону на него нет.
Не хотят старики идти, и разведчиков не отпускают... И вот теперь на это
совещание надо. Не пойду.
Мир стал светлее. Было уже не так тошно глядеть вокруг, кровь быстрее
побежала по жилам, зашевелились смутно какие-то надежды, что сегодняшнее
совещание провалится, что Максим придет и скажет: хватит, нечего здесь
больше делать, - и они двинут дальше на юг, в пустыню, где, говорят, тоже
живут мутанты-выродки, но не такие жуткие, больше похожие на людей и не
такие больные. Говорят, у них там что-то вроде государства, и даже армия
есть. Может быть, с ними удастся кашу сварить... Правда, там все
радиоактивно, туда, говорят, сажали бомбу на бомбу, специально для
заражения... Были, говорят, такие специальные бомбы.
Вспомнив про радиоактивность, Гай полез в свой вещевой мешок и
вытащил коробочку с желтыми таблетками, бросил две штуки в рот - скривился
от пронзительной горечи. Надо же, какая мерзость, но без нее здесь нельзя,
здесь тоже все заражено. А в пустыне придется, наверное, горстями их
сосать... Спасибо принцу-герцогу, мне бы без этих пилюль здесь каюк... А
принц-герцог молодчина, не теряется, не отчаивается в этом аду, лечит,
помогает, обходы делает, целую фабрику медикаментов организовал. Между
прочим, он говорил, что Страна Отцов - только кусочек, охвостье бывшей
великой нашей империи, и столица раньше другая была, в трехстах километрах
южнее - там, говорит, до сих пор остались еще развалины, причем, говорит,
величественные...
Дверь распахнулась, в комнату вошел сердитый Максим, голый, в одних
черных шортах, поджарый, быстрый, и видно, что злится. Увидев его, Гай
надулся и стал смотреть в окно.
- Ну, не выдумывай, - сказал Максим. - Пошли.
- Не хочу, - сказал Гай. - Ну их всех. С души воротит, невозможно.
- Глупости, - возразил Максим. - Прекрасные люди, очень тебя уважают.
Не будь мальчишкой.
- Да уж, уважают, - сказал Гай.
- Еще как уважают! Давеча принц-герцог просил, чтобы ты остался
