Федорова. Нет, голубчик, храм строится еще и из поступков. Если угодно,
храм поступками цементируется, держится ими, стоит на них. С поступков все
началось. Сначала поступок, потом - легенда, а уже только потом - все
остальное. Натурально, имеется в виду поступок необыкновенный, не лезущий
в рамки, необъяснимый, если угодно. Вот ведь с чего храм-то начинался - с
нетривиального поступка!.. С героического, короче говоря, заметил Андрей,
презрительно усмехаясь. Ну, пусть так, пусть с героического,
снисходительно согласился Изя. То есть ты у нас получаешься герой, сказал
Андрей, в герои, значит, рвешься. Синдбад-Мореход и могучий Улисс... А ты
дурачок, сказал Изя. Ласково сказал, без всякого намерения оскорбить.
Уверяю тебя, дружок, что Улисс не рвался в герои. Он просто БЫЛ героем -
натура у него была такая, не мог он иначе. Ты вот не можешь говно есть -
тошнит, а ему тошно было сидеть царьком в занюханной своей Итаке. Я ведь
вижу, ты меня жалеешь - маньяк, мол, психованный... Вижу, вижу. А тебе
жалеть меня не надо. Тебе завидовать мне надо. Потому что я знаю
совершенно точно: что храм строится, что ничего серьезного, кроме этого, в
истории не происходит, что в жизни у меня только одна задача - храм этот
оберегать и богатства его приумножать. Я, конечно, не Гомер и не Пушкин -
кирпич в стену мне не заложить. Но я - Кацман! И храм этот - во мне, а
значит, и я - часть храма, значит, с моим осознанием себя храм увеличился
еще на одну человеческую душу. И это уже прекрасно. Пусть я даже ни крошки
не вложу в стену... Хотя я, конечно, постараюсь вложить, уж будь уверен.
Это будет наверняка очень маленькая крупинка, хуже того - крупинка эта со
временем, может быть, просто отвалится, не пригодится для храма, но в
любом случае я знаю: храм во мне был и был крепок и мною тоже... Ничего я
этого не понимаю, сказал Андрей. Путано излагаешь. Религия какая-то: храм,
дух... Ну еще бы, сказал Изя, раз это не бутылка водки и не полуторный
матрас, значит, это обязательно религия. Что ты ерепенишься? Ты же сам мне
все уши прогундел, что потерял вот почву под ногами, что висишь в
безвоздушном пространстве... Правильно, висишь. Так и должно было с тобой
случиться. Со всяким мало-мальски мыслящим человеком это, в конце концов,
случается... Так вот я и даю тебе почву. Самую твердую, какая только может
быть. Хочешь - становись обеими ногами, не хочешь - иди к херам! Но уж
тогда не гунди!.. Ты мне не почву подсовываешь, сказал Андрей, ты мне
облако какое-то бесформенное подсовываешь! Ну ладно. Ну, пусть я все понял
про твой храм. Только мне-то что от этого? В строители твоего храма я не
гожусь - тоже, прямо скажем, не Гомер... Но у тебя-то храм хоть в душе
есть, ты без него не можешь - я же вижу, как ты по миру бегаешь, что твой
молодой щенок, ко всему жадно принюхиваешься, что ни попадется -
облизываешь или пробуешь на зуб! Я вот вижу, как ты читаешь. Ты можешь
двадцать четыре часа в сутки читать... и, между прочим, все при этом
запоминаешь... А я ничего этого не могу. Читать - люблю, но в меру
все-таки. Музыку слушать - пожалуйста. Очень люблю слушать музыку. Но тоже
не двадцать же четыре часа! И память у меня самая обыкновенная - не могу я
ее обогатить всеми сокровищами, которые накопило человечество... Даже если
бы я только этим и занимался - все равно не могу. В одно ухо у меня
залетает, из другого выскакивает. Так что мне теперь от твоего храма?.. Ну
правильно, ну верно, сказал Изя. Я же не спорю. Храм - это же не всякому
дано... Я же не спорю, что это достояние меньшинства, дело натуры
человеческой... Но ты послушай. Я тебе сейчас расскажу, как мне это
представляется. У храма есть (Изя принялся загибать пальцы) строители. Это
те, кто его возводит. Затем, скажем, м-м-м... тьфу, черт, слово не
подберу, лезет все религиозная терминология... Ну ладно, пускай - жрецы.
Это те, кто носит его в себе. Те, через души которых он растет и в душах
которых существует... И есть потребители - те, кто, так сказать, вкушает
от него... Так вот Пушкин - это строитель. Я - это жрец. А ты -
потребитель... И не кривись, дурак! Это же очень здорово! Ведь храм без
потребителя был бы вообще лишен человеческого смысла. Ты, балда, подумай,
как тебе повезло! Ведь это же нужны годы и годы специальной обработки,
промывания мозгов, хитроумнейшие системы обмана, чтобы подвигнуть тебя,
потребителя, на разрушение храма... А уж такого, каким ты стал теперь, и
вообще нельзя на такое дело толкнуть, разве что под угрозой смерти!.. Ты
подумай, сундук ты с клопами, ведь такие, как ты, - это же тоже малейшее
меньшинство! Большинству ведь только мигни, разреши только - с гиком
пойдут крушить ломами, факелами пойдут жечь... было уже такое,
неоднократно было! И будет, наверное, еще не раз... А ты жалуешься! Да
ведь если вообще можно ставить вопрос: для чего храм? - ответ будет
один-единственный: для тебя!..
- Андрюх! - позвал Изя знакомым противным голосом. - А может,
хватанем?
Они были на самой верхушке здоровенного бугра. Слева, где обрыв, все
было затянуто сплошной мутной пеленой бешено несущейся пыли, а справа
почему-то прояснело, и видна была Желтая Стена - не ровная и гладкая, как
в пределах Города, а вся в могучих складках и морщинах, словно кора
чудовищного дерева. Внизу впереди начиналось ровное, как стол, белое
каменное поле - не щебенка, а цельный камень, сплошной монолит - и
тянулось это поле, насколько хватал глаз, и покачивались над ним в
полукилометре от бугра два тощих смерча - один желтый, другой черный...
- Это что-то новенькое, - сказал Андрей, прищурившись. - Смотри-ка -
сплошной камень...
- А? Да, пожалуй... Слушай, давай по стаканчику - четыре часа уже...
- Давай, - согласился Андрей. - Только спустимся сначала.
Они спустились с бугра, освободились от постромок, и Андрей потащил
из своей коляски раскаленную канистру. Канистра зацепилась за ремень
автомата, потом за мешок с остатками сухарной крошки, но Андрей все-таки
выволок ее и, зажав между колен, откупорил. Изя приплясывал рядом, держа
наготове две пластмассовые кружки.
- Соль достань, - сказал Андрей.
Изя сразу перестал плясать.
- Да брось ты... - заныл он. - Зачем? Давай так дернем...
- Без соли не получишь, - сказал Андрей утомленно.
- Тогда давай так, - сказал Изя, осененный новой мыслью. Он уже
поставил кружки на камень и рылся в своей коляске. - Тогда давай я свою
соль просто так съем, а потом водой запью.
- Господи, - сказал пораженный Андрей. - Ну, ладно, давай так.
Он разлил по половине кружки горячей, пахнущей железом воды, принял у
Изи пакетик с солью и сказал:
- Давай язык.
Он высыпал щепотку соли на толстый обложенный Изин язык и смотрел,
как Изя морщится, давится, жадно протягивая руку к кружке, а потом
подсолил свою воду и стал ее пить маленькими скупыми глотками, не
испытывая никакого удовольствия, как лекарство.
- Хорошо! - сказал Изя, крякнув. - Только мало. А?
Андрей кивнул. Выпитая вода сразу же вступила потом, и во рту
осталось все, как было, без малейшего облегчения. Он приподнял канистру,
прикидывая. На пару дней, наверное, еще хватит, а потом... А потом еще
что-нибудь найдется, сказал он себе со злостью. Эксперимент есть
Эксперимент. Жить не дадут, но и подохнуть - тоже... Он бросил взгляд на
белое, пышущее жаром плато, расстилавшееся впереди, покусал сухую губу и
принялся устанавливать канистру обратно в коляску. Изя, присев, опять
перебинтовывал свою подошву.
- А ты знаешь, - пропыхтел он, - и в самом деле какое-то странное
место... Что-то я такого даже не припомню... - Он поглядел на солнце,
прикрывшись ладонью. - В зените, - сказал он. - Ей-богу, в зените. Что-то
будет... Да выброси ты к черту эту железяку, что ты с ней возишься?!
Андрей аккуратно пристраивал автомат около канистры.
- Без этой железяки мы бы за Павильоном костей бы с тобой не собрали,
- напомнил он.
- Так то - за Павильоном! - возразил Изя. - С тех пор мы с тобой уже
пятую неделю идем, и даже мух не видно...
- Ладно, - сказал Андрей. - Не тебе тащить... Пошли.
Каменное плато оказалось на удивление гладким. Коляски катились по
нему как по асфальту - только колесики повизгивали. Но жара стала еще
страшнее. Белый камень швырял солнце обратно, и глазам теперь не было
никакого спасения. Пятки жгло, будто башмаков не было вовсе, а вот пыли,
как это ни странно, нисколько не уменьшилось. Если уж мы здесь не
загнемся, думал Андрей, тогда - жить нам вечно... Он шел сильно
сощурившись, а потом закрыл глаза совсем. Стало немного легче. Так вот я и
пойду, подумал он. А глаза буду открывать через каждые, скажем, двадцать
шагов. Или через тридцать... Гляну - и дальше...
Из очень похожего белого камня был выложен подвал Башни. Только там
было прохладно и полутемно, а вдоль стен стояли во множестве ящики
толстого картона, набитые почему-то разным скобяным товаром. Здесь были
гвозди, шурупы, болты любых размеров, банки с клеями и красками, бутылки с
разноцветными лаками, столярный и слесарный инструмент, завернутые в
промасленную бумагу шарикоподшипники... Съестного не нашлось ничего, но в
углу из обрезка ржавой трубы, торчащего в стене, текла и уходила под землю
тонкая струйка холодной невероятно вкусной воды...
...Все в твоей системе хорошо, - сказал Андрей, в двадцатый раз
подставляя кружку под струю. - Одно мне не нравится. Не люблю я, когда
людей делят на важных и неважных. Неправильно это. Гнусно. Стоит храм, а
вокруг него быдло бессмысленно кишит. "Человек есть душонка, обремененная
трупом!" Пусть даже оно на самом деле так и есть. Все равно это
неправильно. Менять это надо к чертовой матери...
...А я разве говорю, что не надо? - вскинулся Изя. - Конечно, хорошо
бы было этот порядочек переменить. Только как? До сих пор все попытки
изменить это положение, сделать человеческое поле ровным, всех поставить
на один уровень, чтобы было все правильно и справедливо, все эти попытки
кончались уничтожением храма, чтобы не возвышался, да отрубанием торчащих
над общим уровнем голов. И все. И над выровненным полем быстро-быстро, как
раковая опухоль, начинала расти зловонная пирамида новой политической
элиты, еще более омерзительной, чем старая... А других путей, знаешь ли,
пока не придумано. Конечно, все эти эксцессы хода истории не меняли и
храма полностью уничтожить не могли, но светлых голов было порублено
предостаточно.
...Знаю, - сказал Андрей. - Все равно. Все равно мерзко. Всякая элита
- это гнусно...
...Ну, извини! - возразил Изя. - Вот если бы ты сказал: "всякая
элита, владеющая судьбами и жизнями других людей, - это гнусно", - вот тут
я бы с тобой согласился. А элита в себе, элита для себя самой - кому она
мешает? Она раздражает - до бешенства, до неистовства! - это другое дело,
но ведь раздражать - это одна из ее функций... А полное равенство - это же
болото, застой. Спасибо надо сказать матушке-природе, что такого быть не
может - полного равенства... Ты меня пойми, Андрей, я ведь не предлагаю
систему переустройства мира. Я такой системы не знаю, да и не верю, что
она существует. Слишком много всяких систем было испробовано, а все
осталось в общем по-прежнему... Я предлагаю всего только цель
существования... тьфу, да и не предлагаю даже, запутал ты меня. Я открыл в
себе и для себя эту цель - цель моего существования, понимаешь? Моего и
мне подобных... Я ведь и говорю-то об этом только с тобой и только теперь,
