Иван Павлович сполоснул заварной чайник, засыпал чаю и налил кипятку,
Вдруг, не оборачиваясь, упершись руками в кухонный стол и глядя в
закопченную стену, негромко поведал:
- Ты мне как сын. И потерять тебя здесь, не на войне, для всех нас,
для меня, для Алика, для мамы, для Ларки - будет двойным горем.
- Что же это такое происходит, Иван Павлович? Там каждую минуту
гибнут люди, да какие люди! А здесь рвань, шпана, подонки спекулируют,
воруют, грабят!
- А ты за время, что здесь, где-нибудь, кроме Инвалидного рынка и
кабаков, бывал?
- Знаю я, что настоящие люди работают до изнеможения, полуголодные
ходят, все отдают тем, кто на передовой. Но эти-то существуют, действуют,
процветают!
Иван Павлович положил ладонь на сжатый Сашин кулак.
- Вот говорят: такая война, как наша, облагораживает человека. Верно.
Только хорошего в своих задатках человека. А человека с душонкой мелкой,
завистливой любая война развращает окончательно. Война, Сашок, доводит
видимую ценность человеческой жизни почти до абсолютного нуля. И эта
трагическая инфляция дает негодяям ощущение вседозволенности.
Саша встал, прошелся по кухне, подошел к двери.
- Ненавижу! И не будет им от меня пощады!
И хрястнул кулаком в дверной косяк.
- Другого от тебя не ждал, - заметил Иван Павлович и спросил
неожиданно: - Когда демобилизоваться собираешься?
- В последнюю очередь. Мне здесь еще долго довоевывать придется.
- Понятно. Альку чай пить позовем?
- Я с ним в ссоре.
- Ну а я позову все-таки.
Втроем они молча и истово - по-московски - гоняли чаи. Напившись,
Иван Павлович, глянул на часы:
- Через четыре часа за мной машина придет. Пойду сосну хоть самую
малость.
Ни на кого не глядя, Алик звонко сказал:
- Папа, я хочу знать, могут ли быть у меня какие-нибудь отношения с
этим человеком? Папа, он - хороший человек?
- Да, сынок, - небрежно ответил Иван Павлович. - Вы тут разбирайтесь,
а я - в койку.
И ушел.
Все стало прекрасным оттого, что отец во всем разобрался, все понял и
взял его, Алика, сомненья, разочарования и боль на себя. И будто ничего не
было, обнаружилась любовь, вернулась нежность, вновь возникла гордость за
человека, сидевшего напротив. На глаза накатились слезы, но, шмыгнув
носом, Алик убрал их и виновато посмотрел на Сашу.
Человек, которым опять гордился Алик, одним глотком, как водку, допил
остывший чай, злобно звякнул чашкой о блюдце, тоже поднялся, сообщил, ни к
кому не обращаясь:
- Этому человеку тоже необходимо поспать.
И зашагал по коридору. От кухонной двери Алик с любопытством наблюдал
за его торжественным шествием.
Внезапно церемониальный этот марш плачевно завершился: при выходе на
площадку, Саша нелепо взмахнув руками, с грохотом обрушился на пол. Алик в
восторге ударил себя по коленкам и возгласил:
- Так будет с каждым, кто унижает достоинства человека подлыми
ударами по заднице!
- Большой же ты мерзавец, - жалобно сказал Саша. - Как тебе это
удалось?
- Элементарная ловушка для Ларкиных хахалей. - Алик подошел, присел
рядом с Сашей на корточки. - Постоянно существующие гвоздики в косяках,
над которыми в зависимости от клиента натягиваются или не натягиваются
несколько рядов нитки нейтрального цвета. Сегодня они по некоторым
соображениям были натянуты.
- Хулиган, несчастный, - констатировал Саша и, кряхтя, поднялся.
- Ты сильно ушибся? - забеспокоился Алик. Они стояли друг против
друга.
- Я очень люблю тебя, Алька, - сказал Саша и обнял Алика за плечи.
У того задрожали губы, и он тихо признался:
- А я так измучился, думая, что не имею права любить тебя. - И
прижался лбом к Сашиному плечу. И беззвучно заплакал.
- Присядем, что ли? - предложил Саша, и они сели на ступеньки. -
Почитай стихи, Алик.
- Сейчас, - Алик вздохнул, подумал, нашел:
Вашу мысль, мечтавшую на размягченном мозгу,
Как выжиревший лакей на засаленной кушетке,
Буду дразнить об окровавленный сердца лоскут.
Досыта изыздеваюсь, нахальный и едкий.
У меня в душе ни одного седого волоса,
И старческой нежности нет в ней.
Мир оградив мощью голоса, иду красивый,
Двадцатидвухлетний.
Хотите, буду от мяса бешеный,
Или, как небо, меняя тона,
Хотите, буду безукоризненно нежный,
Не мужчина, а облако в штанах.
Пересекая двор, Саша попал в конус слабого синего света от лампы у
входа в котельную. Щелкнул пистолетный выстрел, и кусок штукатурки отлетел
от грязно-белой стены. Саша швырнул себя на землю и выкатился из света во
тьму.
Глухой топот понесся из-за забора. Саша вскочил, перемахнул через
забор и оказался в Малокоптевском переулке. Раздался далекий шум и треск:
кто-то уходил дворами. Преследовать было бессмысленно, и Саша обидно
закричал вдогонку:
- Кто же из ТТ на тридцать метров бьет? Из ТТ в упор надо, шпана
вонючая!
Дома Саша вынул из-под кровати чемодан, открыл его, со дна вытащил
аккуратный, в вощенной бумаге сверток. Хрустя оберткой, развернул его. Под
бумагой было нечто, замотанное промасленной тряпкой, а уж под тряпкой был
большой офицерский парабеллум с пятью запасными обоймами. Саша отвел
затвор и нажал на гашетку, проверяя спуск. Четко прозвучал щелчок. Саша
удовлетворенно вздохнул, вогнал обойму и передернул затвор, досылая патрон
в патронник, и поставил на предохранитель. Пистолет он положил на стул
рядом с кроватью, а сам, быстро раздевшись, влез под одеяло и мигом уснул.
И тут же раздался страшный шум в окно. Саша открыл глаза. За окном
было яркое утро и Алик. Шлепая босыми ногами по холодному полу, Саша
подошел к окну и распахнул створки.
- Слышь, герой! - ликующе заорал Алик. - А наши Берлин взяли!
- Такие пироги! - мрачно сказал Саша и вернулся к кровати натягивать
штаны.
- Ты почему не радуешься? - удивился Алик.
- Да так. Парни Берлин взяли, а я - мешок с рисом. - Он в ярости
швырнул бриджи на пол. - Они там костьми ложатся, а я здесь, как павлин, в
погонах и медалях красуюсь! Все! Я - штатский. Алик, сейчас мы - на рынок,
гражданское мне покупать.
Перешагнув подоконник, Алик был уже в комнате. Критически осмотрев
бушевавшего Сашу, он посоветовал:
- Все-таки штаны натяни. А если в трусах собираешься, то я с тобой не
пойду. - И вдруг увидел на стуле пистолет. - Это твой?
- Мамин, - раздраженно ответил Саша. - Она им сахар колет.
- Можно посмотреть?
Саша вынул обойму, оттянув затвор, выбросил патрон и протянул
парабеллум Алику, который с восторгом ощутил тяжесть оружия.
- Можно. Только в окно целься. И незаряженное ружье раз в год
стреляет.
Алик вытянул правую руку и зажмурил левый глаз.
- Тах! Тах! Тах! - в такт холостым щелчкам выкрикивал он.
- Пацаненок, - ласково сказал уже одевшийся Саша. - Ну-ка давай его
мне.
Он снова загнал обойму, передернул затвор, поставил на предохранитель
и заткнул пистолет за ремень бриджей. Под кителек.
- Зачем он тебе на рынке?
- С ним, дорогой Алик, веселей торговаться.
Торжественно и неразборчиво вещали с высоких деревянных столбов о
Берлине черные колокольчикообразные репродукторы. Но люди уже знали эту
новость и знали еще и то, что война не закончена, война продолжается,
каждую минуту там, далеко на западе, унося в никуда русских парней - их
братьев, сыновей, мужей. И потому особой радости не было, была нормальная,
на привычном пределе военная жизнь.
- Про Берлин слыхал? - спросил Петро.
- Слыхал, - пожав руку, Саша озабоченно сообщил ему. - Приодеться мне
надо, Петя.
Ничего не изменилось на рынке, будто и не было той ночи. Стояли ряды,
бродили продавцы и покупатели.
- Дерьмо тут в основном, Саша, дерьмо и рвань.
- На днях я у кукольников симпатичный пиджачок видал.
- У них товар есть, - подтвердил Петя. - Но продадут ли, вот вопрос.
- А почему им не продать? Я цену дам.
Петро пронзительно свистнул над ухом Алика. Алик болезнено сморщился,
хотел сказать что-то ядовитое, но Петро уже обращался к сиюминутно
явившемуся на свист шестерке-алкоголику:
- Феня, не в службу, а в дружбу. Здесь где-то Коммерция с Пушком
пасутся. Позови их сюда. Скажешь, я прошу.
- Сей момент, - с лихорадочной похмельной бойкостью пообещал
алкоголик и исчез. Петя стал объяснять, почему могут не продать:
Им, чтобы фрайеру куклу всучить, хорошая вещь нужна. Чтобы фрайер о
ней жалел, а не куклу рассматривал.
Перед ними стояли плотный, солидно одетый мужчина в соку и быстрый,
изломанный, в постоянном мелком движении юнец лет восемнадцати.
- Счастлив приветствовать ветеранов в радостный день взятия Берлина!
- патетически возгласил мужчина, кличка которому была - Коммерция. - Мы в
логове зверя!
- Ну, допустим, это я в логове зверя. - Саша насмешливо оглядел
живописную парочку. - А ты у себя дома.
- Обижаете, товарищ капитан, - укорил Сашу Коммерция. - А у вас, как
я понимаю, до нас дело.
- Приодеться ему надо, Коммерция, - взял быка за рога Петро. -
Пиджак, брюки, коробочки. В общем, с ног до головы.
- Он нас обижает, а мы его одевай, - заметил юнец и хихикнул.
- Будь выше мелких обид, Пушок. - Коммерция положил руку на плечо
Пушка, успокаивая. - Пойми и прости молодого человека. Истрепанные военным
лихолетьем нервы, отсутствие женского общества, смягчающего грубые мужские
нравы, просто бравада...
- Значит, одеваем? - уточнил деловито Пушок.
- Ну, конечно же, друг мой, Пушок! - упиваясь красотой слова и
глубокими модуляциями своего голоса, объявил Коммерция.
- Тогда прошу вас встать, товарищ капитан, - предложил Пушок.
Саша соскочил с прилавка, а пушок, отойдя на несколько шагов, стал
внимательно изучать его. Рассмотрев, резюмировал:
- Пиджачок скорее всего пятидесятого размера, брюки - сорок восьмого,
четвертого роста.
- Что имеем для молодого человека? Из самого лучшего, конечно, -
многозначительно поинтересовался Коммерция.
- Все зависит от того, какими суммами располагает клиент. - Пушок был
реалист и прагматик в отличие от Коммерции - романтика и идеалиста.
- Плачу с запроса, - просто сказал Саша. Пушок поднял бровь.
- Имеется ленд-лизовский пиджак тонкого габардина. Брюки коричневые,
тоже американские. Колеса черные. Довоенный "Скороход". Общий стиль -
элегантный молодой человек спортивного типа.
Коммерция прикрыл глаза - мысленно воспроизвел облик элегантного
молодого человека спортивного типа - и добавил мечтательно:
- И хорошую рубашку, Пушок. Тоже коричневую. Только более светлых
тонов.
- Ну, - спросил у него Пушок.
- Что - ну? За товаром иди.
- Так не выдадут без вас.
Коммерция, ища сочувствия, обернулся к Петру и Саше, развел руками -
ну как с такими неумехами быть! - и зашагал вслед удалявшемуся Пушку.
- Златоусты! - заметил Алик.
- Профессия у них такая, - объяснил Петро.
- Где ребята? - спросил Саша.
- Как где? Сергей прихворнул малость, Клава сказала, - ответил Петро.
Потом зачерпнул из мешка семечек и, высыпав их обратно, добавил: - А Борис
с Мишкой уже на работу вышли.
- Понятно, - Саша помолчал, потом заметил между прочим, - И Семеныча
не видать.
- Напугал старичка, а теперь горюешь? - подковырнул Петро.
- Его запугаешь, - ответил Саша и увидел возвращающуюся пару.
Они шли меж рядов и сквозь толпу, брезгливо и отстраненно. Они
