котельная, и кривая старая береза посреди двора - все как было. Только
прутья кустарников под окнами стали длиннее.
- Пошли в дом, - предложил Алик.
- Обожди, - оставив чемодан у подъезда, Саша обогнул дом и зашел в
свой палисадник. Навечно врытый в землю, стоял на могучем столбе
квадратный стол. И широкая, тоже врытая, лавка. Саша сел на нее, поставил
локти на стол и взглядом отыскал древний свой автограф, оставленный
перочинным ножом. "Саша" - было вырезано на доске. Он потрогал надпись
пальцем и сказал самому себе:
- Я дома.
И дома, в узкой, вытянутой комнате с одним окном - все было
по-старому: зеркальный шкаф, перегораживающий комнату, комод под вязаной
крахмальной салфеткой, мамина кровать с горой подушек у окна, и Сашин
диван за шкафом.
Вечерело. Саша выпил и устал, и поэтому, не долго думая, разделся,
лег на свой диван и тотчас уснул.
Яростно рванул орудийный залп. Саша, еще не просыпаясь, мгновенно сел
в кровати. Комната на секунду светилась разноцветьем, и тут же понеслось
озорное детское "ура!" И снова залп.
Саша вышел во двор, где угадывалось невидимое многолюдье. Опять залп,
и сверкающие букеты поднялись в небо. Рядом оказался мальчонка. Саша
спросил у него:
- Это что такое?
- Салют! Наши город взяли!
- Какой город-то?
- Большой! Двадцать залпов! - объяснил мальчонка и исчез в темноте.
Саша стоял неподвижно и слушал мирные залпы.
В восемь утра Алик барабанил в Сашино окно и декламировал:
- Я пришел к тебе с приветом, рассказать, что солнце встало!
Саша, как был в трусах, подошел к окну, распахнул его и осведомился
хрипло:
- Который час?
- Восемь. Господи, перегаром-то несет! Ну, теперь я за тебя возьмусь!
- Что-то ты, пескарь, разговаривать много стал, - мрачно отметил
Саша.
- Разговаривать мне некогда. Вот ключ, пойдешь к нам. Я картошки
сварил - кастрюля у меня под подушкой, чтоб не остыла. Подсолнечное масло
и капуста на столе.
- Ваши когда появятся?
- А я знаю? Я - доктор? Я их неделями не вижу.
- А мне Иван Павлович позарез нужен, посоветоваться!
- Со мной посоветуешься. Будь. В школу опаздываю.
- Бывай, двоечник!
Алик побежал, размахивая портфелем, на ходу обернулся,
поинтересовался:
- На свой вечерний прием ты меня приглашаешь?
- Ты же все равно припрешься, - безнадежно догадался Саша.
- Приглашенье с благодарностью принимаю! И уж будь уверен - много
пить тебе не дам! - издалека почти пропел Алик и исчез. Саша сморщил нос
от счастья и стал одеваться.
То был его второй дом. Сюда он первый раз вошел пятнадцатилетним
подростком, влюбленным в старшую сестру Алика Ларису. Потом он полюбил их
всех, а Ларка стала просто хорошим дружком. Безотцовщина, шпана, он, таясь
и стесняясь, признал для себя в Иване Павловиче тот мужской авторитет, без
которого так часто ломается мальчишеская душа.
Саша осмотрел обе комнаты. Чистенько, уютно, бедновато. Книг, правда,
много. Он подошел к полкам, ласково погладил ладонью коленкоровые корешки.
Что спасло его от уголовщины? Вот этот дом и книги из этого дома.
Под Алькиной подушкой он нашел запеленатую в полотенце и завернутую в
газету кастрюлю. Развернул ее и открыл крышку. От картошки пошел легкий
пар и дьявольский аромат.
Бритый, умытый, сытый, с оранжевым томиком "Водителей фрегатов" в
руке, он не спеша шествовал пустынным Амбулаторным к Тимирязевскому лесу.
В коломянковых брюках, в вельветовой довоенной курточке боевой капитан
стал юнцом. Студент-первокурсник по виду.
Саша вышел к путям Московско-Рижской железной дороги и только
переступил первый рельс, как раздалось:
- Стой! И назад! Прохода нет!
Солдатик с длинной винтовкой наперевес грозно глядел на него.
- А как к лесу пройти? - недоуменно спросил Саша.
- В обход! - и все тут. В обход, так в обход. Саша пошел в обход. У
платформы "Красный балтиец" тропинка к лесу была просто перекрыта могучей
рогаткой из колючей проволоки. Пришлось возвращаться назад.
Лишь через Большой Коптевский проход был открыт. Перейдя пути, Саша
поднялся на высокую опушку леса. Опушку грело скромное апрельское солнце,
и потому отсюда не хотелось уходить. Саша нашел кучу нешкуренных сосновых
бревен, уселся, предварительно рукой проверив чистоту округлой
поверхности, на теплый янтарный ствол и оглядел окрестности. Вдали и
внизу, забитые десятками вагонов, были разъездные пути, по которым
безнадежно и бестолково мыкалась маневровая "овечка".
- Отдыхаем, Сашок? - задали вопрос за спиной. Саша обернулся.
С ведром в руках стоял мальчик-старичок Семеныч и улыбался.
- А ты все трудишься. Апрель, а ты уже по грибы...
- Мои грибы для согрева костей. - Семеныч наклонил полузаполненное
ведро с угольной крошкой. - Ты-то при паровом, а мне печь топить надо.
- И пускают к путям?
- Так кто ж к добру пустит? Ох и добра здесь! Туда, - Семеныч махнул
рукой на запад, - продовольствие и боеприпасы, оттуда - станки, и
мануфактура, и бог знает что! Государственные трофеи. Ты-то трофеев много
привез?
- Где уголь берешь? - про трофеи Саша будто и не слышал.
- На выезде, у бункеров. Паровозам крошка ни к чему, а мне как раз.
- И разрешают?
- Разрешают, Саша, разрешают. Допросил? Тогда я пойду.
Он взглянул на Сашу немигающими осторожными насмешливыми глазами.
Старичок, как старичок. В стеганке, в жеванной полосатой рубашке, в штанах
из чертовой кожи, заправленных в кирзу. Саша ответил пугающим (он это
знал) взглядом не то сквозь, не то мимо - и апатично зевнул. Но Семеныч не
убоялся и, мягко улыбнувшись, еще раз предопределил свой уход
вопросительно:
- Так я пошел?
Он ушел. Саша вздохнул жалобно и раскрыл "Водителей фрегатов". С
гравюры на него грозно, совсем как тот путейский часовой, смотрел
неистовый искатель Джеймс Кук.
- А ты убивал? - жестоко спросил Сергей.
- Что ты орешь? Приходилось, конечно. На то война. - Саша потянулся к
шикарной пачке "Герцеговины Флор", достал длинную папиросу. За обильным и
даже изысканным столом - ветчина, икра, рыба, колбасы - сидели Саша,
Сергей, Петро, совсем пьяненький Миша и внимательный Алик. Допущенный в
мир воинов, он хотел знать все, что было там.
- Три с лишним года ты убивал. И научился это делать. Теперь твоя
основная профессия - убивать. До войны что у тебя было? Семь классов?
Ремеслуха?
- Я вечернюю десятилетку закончил, - обиженно похвалился Саша.
- Все начато, ничего не кончено и уже все забыто, - настырно вещал
Сергей. - Значит, новую жизнь начинать от печки. А годиков тебе много...
- Ему всего двадцать два года, - встрянул в разговор Алик.
- Военные один за пять идут, мальчик. И выходит, что ему сильно за
тридцать. И запросы офицерские. От пачки, что вчера была, после
коммерческого магазина много ли осталось?
- По аттестату выкупить, - признался Саша.
- Во! А в пачке той - полугодовое капитанское жалованье, которого
скоро у тебя не будет. Ты не кадровый. Долечат руку и быстренько
демобилизуют. По-хорошему бы - пенсию тебе надо, потому что жизнь свою ты
прожил и работу до конца исполнил - на войне.
- Война - не жизнь, - горько возразил Саша.
- Это сейчас по горячке тебе так кажется. Пройдет время, будешь ее
вспоминать, как единственное, что было.
- Правда твоя, Серега, - вставил наконец слово Петро. - Я второй год
на гражданке, а так тоскую! Что я без тех своих ребят? Перекупщик,
спекулянт!
- Вот твоя судьба, Саша! - Сергей безжалостно указал на Петра.
Алик вдруг представил Сашу в руках Инвалидного рынка, полупьяного,
развязно зазывающего покупателей к мешку гнилых семечек, и, не скрывая
гневной ярости, решительно встал.
- А я знаю, что Сашу ждет новая и прекрасная жизнь! Ну а вы... - Алик
ненавистно посмотрел на Сергея. - Вы, если считаете, что жизнь уже
прожили, можете просить пенсию.
- Мне ее не надо просить, паренек... - начал Сергей, но Алик перебил:
- Меня зовут Александр. Или Алик, если хотите.
- Мне не надо ее просить, Алик. Мне ее уже дали, - тихо проговорил
Сергей и, вытащив из кармана гимнастерки свернутый вчетверо лист плотной
официальной бумаги, положил его на стол. Саша развернул бумагу, почитал.
Отложил в сторону, спросил тоскливо:
- Как же ты так, Сережа?
- А так... под Яссами. Мы вперед, а мина сзади... Когда очнулся в
медсанбате, врачи очень удивились.
- Можно мне? - спросил Алик у Сергея. Тот кивнул, и Алик притянул к
себе лист. Прочел, поднял голову. - Сергей, извините, не знаю вашего
отчества...
- Бумагу прочитал, а отчества не увидел?
- Я там другое читал.
- Васильевич. Сергей Васильевич Одинцов. Запомнил?
- Сергей Васильевич, и этот осколок может сдвинуться с места?
- В любую минуту. Полсантиметра в сторону - и привет вам от Одинцова.
Этот человек имел право говорить любые слова. Этот человек не имел
будущего и мог плохо думать о будущем других, потому что это смягчало
ощущение близкого своего небытия. Этот живой еще человек своей не
осуществленной пока смертью подарил ему, сопливому мальчишке, жизнь,
которую еще надо осуществить. Алик бережно положил бумагу на стол.
Пьяненький Миша тоже посмотрел на бумагу и протрезвел слегка. Петро
встал, разлил всем, поднял рюмку:
- Я эти бумаги читал. Давайте, солдаты, выпьем.
Поднялся Сергей.
- Ну, за то, чтобы я не отдал концы сегодня. Чтобы Сашкин праздник не
испортить.
Праздник испортить постарались другие: издалека донесся длинный звук
винтовочного выстрела. И - через паузу - второй. Все как по команде
поставили рюмки на стол. Саша, на ходу сорвав китель со стула, от дверей
приказал:
- За мной!
Понимающие в выстрелах, они знали, куда бежать. Бежали впятером. Но
Петро на протезе скоро отстал. Бежали вчетвером. Но пьяненький Миша
споткнулся и упал. Бежали втроем. И тут Саша вспомнил:
- Серега, не торопись!
- Я сегодня не помру, Сашок, - пообещал Сергей, не отставая.
Они были у цели: невдалеке моталось во тьме узкое лезвие
электрического луча. Кто-то орудовал сильным батарейным фонарем. Саша
остановился. Он узнал место. Сегодня утром его здесь окликнул часовой.
- Кто здесь? - настороженно спросили из темноты, и луч высветил Сашу,
Сергея, Алика, поочередно ударяя их по глазам.
- Солдаты, - ответил Сергей и добавил: - Помощь не нужна?
К ним подошел немолодой старшина железнодорожной охраны.
- Мне пока не нужно... - сказал он и перевел луч фонаря вниз вправо.
- А ему... тоже вроде не надо бы.
Перевернутый на спину лежал на черной железнодорожной земле прыщавый
Вица с темно-красным бугром вместо левого глаза.
- Четко исполнено, - задумчиво констатировал Саша.
- Я хотел по ногам и целился по ногам, а вон как вышло... - из тьмы
появился часовой. Не тот, что был утром, но такой же молоденький. Чуть
старше Алика. Он всхлипывал.
- Дело твое такое, стражник, стрелять, если непорядок, - ободряюще
заметил Сергей.
- Я три раза крикнул "стой!", а они... их двое было... наоборот,
побежали. Я в воздух выстрелил, а потом хотел по ногам, - захлебываясь,
все объяснял, объяснял солдатик.
- Что ты оправдываешься? - опередил старшина. - Ты по уставу
действовал.
Взревели моторы в Амбулаторном и, светя прорезями затемненных фар,
примчались и замерли два "харлея" милицейской раскраски и черная "эмка".
Из "эмки" кто-то грузно выпрыгнул, и командирский голос распорядился:
