был в бою; но ведь всем известно, что мой военный министр умеет
хитростью добиться моей подписи". На другой день император, не
читая, подписал декрет о назначении этого достойного человека
батальонным командиром.
На войне император после победы или просто удачного дела одной
какой-нибудь дивизии всегда устраивал смотр. Объехав в
сопровождении полковника ряды и поговорив со всеми солдатами,
чем-либо отличившимися, он приказывал бить сбор: офицеры толпой
окружали его. Если кто-либо из эскадронных командиров был убит в
бою, он громко вопрошал: "Кто самый храбрый капитан?" В пылу
энтузиазма, возбужденного победой и присутствием великого
полководца, люди говорили искренне, и ответы их были
чистосердечны. Если самый храбрый капитан не обладал нужными для
эскадронного командира способностями, его повышали в чине по
ордену Почетного Легиона, а затем император снова задавал вопрос:
"После него кто же самый храбрый?" Князь Невшательскнй карандашом
отмечал награждения, и как только император направлялся в другой
полк, командир полка, в котором он побывал, утверждал офицеров в
новых должностях.
В эти минуты мне нередко приходилось видеть, как солдаты плакали
от любви к великому человеку. Одержав победу, этот изумительный
полководец приказывал немедленно составить список тридцати -
сорока человек, представляемых к награждению орденом Почетного
Легиона или к повышению по службе. Списки эти, зачастую
составленные на поле битвы, нацарапанные карандашом, почти всегда
собственноручно подписанные Наполеоном и, следовательно, по сей
день хранящиеся в государственных архивах, когда-нибудь после его
смерти явятся волнующим историческим документом. В тех весьма
редких случаях, когда генерал не догадывался составить список,
император грубовато заявлял: "Я жалую такому-то полку десять
офицерских и десять солдатских крестов Почетного Легиона". Такой
способ награждения несовместим со славой.
Когда он посещал госпитали, перенесшие ампутацию и находившиеся
при смерти офицеры, над изголовьями которых булавками были
приколоты красные кресты Почетного Легиона, решались иной раз
просить его о награждении орденом Железной короны. Однако он не
всегда удовлетворял такие просьбы: это была высшая военная
награда.
Культ доблести, непредвиденность событий, всепоглощающее влечение
к славе, заставлявшие людей через четверть часа после награждения
с радостью идти на смерть, - все это отдаляло военных от интриг.
[1] Князь Невшательский обладал всеми нравственными качествами,
присущими порядочному человеку, но в его способностях
позволительно усомниться. В конце рукописи - следующее суждение:
Князь Невшательский, последовательно занимавший в Версале ряд
низших придворных должностей, сын человека, который своими
географическими трудами снискал расположение Людовика XV, никогда
не испытывал того восторга перед республикой, которым в молодости
горело большинство наших генералов. Это был законченный продукт
того воспитания, которое давалось при дворе Людовика XVI; весьма
порядочный человек, ненавидевший все, что носило отпечаток
благородства или величия. Из всех военных он наименее способен
был постичь подлинно римский дух Наполеона; вот почему он хотя и
нравился деспоту своими замашками царедворца, однако постоянно
раздражал великого человека своими взглядами, проникнутыми духом
старого порядка. Сделавшись начальником главного штаба и князем,
он долго раздумывал над тем, какой формулой вежливости ему
надлежит заканчивать свои письма. Известно, что приближенные к
нему льстецы производили тщательные розыски в Национальной
библиотеке; но ни одно из предложений не показалось ему
приемлемым; в конце концов он решил заканчивать свои письма без
всякой формулы вежливости и просто подписывать их своим княжеским
именем: Александр. Впрочем, в частной жизни он обладал всеми
добродетелями; он был ничтожен лишь как правитель и полководец.
Несмотря на некоторую резкость, он был приятен в обществе.
ГЛАВА LIV
ЕЩЕ ОБ АРМИИ
Постепенно дух армии менялся; из суровой, республиканской,
героической, какою она была при Маренго, она становилась все
более эгоистичной и монархической. По мере того как шитье на
мундирах делалось все богаче, а орденов на них все прибавлялось,
сердца, бившиеся под ними, черствели. Те из генералов, которые с
энтузиазмом отдавались военному делу (например, генерал Дезэ),
были удалены из армии или отодвинуты на второй план.
Восторжествовали интриганы, и с них император не решался
взыскивать за проступки. Один полковник, который обращался в
бегство или прятался где-нибудь во рву всякий раз, когда его полк
шел в атаку, был произведен в бригадные генералы и назначен в
одну из внутренних областей Франции. Ко времени похода в Россию
армия уже до такой степени прониклась эгоизмом и развратилась,
что готова была ставить условия своему полководцу[1].
Вдобавок бездарность[2] начальника главного штаба, наглость
гвардии, которой во всем оказывалось предпочтение[3] и которая
давно уже, на правах неприкосновенного резерва, не участвовала в
боях, отвращали от Наполеона множество сердец. Воинская доблесть
нисколько не уменьшилась (солдат из народа, обуреваемого
тщеславием, всегда будет готов тысячу раз рискнуть жизнью, чтобы
прослыть самым храбрым из всей роты), но, утратив привычку к
повиновению, солдаты перестали быть благоразумными и бессмысленно
расточали свои физические силы, вместе с которыми, естественно,
гибла и храбрость.
Один из моих приятелей, полковник, по пути в Россию рассказал
мне, что за три года через его полк прошло тридцать шесть тысяч
человек. Образованность, дисциплина, выдержка, готовность
повиноваться ослабевали с каждым годом. Некоторые маршалы, как,
например, Даву или Сюше, еще имели власть над своими корпусами:
большинство же, казалось, сами насаждали беспорядок. Армия
утратила сплоченность. Отсюда те победы, которые казакам, этим
плохо вооруженным крестьянам, суждено было одержать над самой
храброй армией всего мира. Я видел, как двадцать два казака, из
которых самому старшему, служившему второй год, было лишь
двадцать лет, расстроили и обратили в бегство конвойный отряд в
пятьсот французов; это случилось в 1813 году, во время Саксонской
кампании[4]. Эти казаки оказались бы бессильными против
республиканской армии времен Маренго. А так как подобной армии
уже не будет, то монарх, повелевающий казаками, повелевает
миром[5].
[1] "Ставить условия" кажется мне неточным: возможно, я
запамятовал, как было дело.
[2] Осторожно: вместо "бездарность" - "ошибки".
[3] Приказ по армии, объявленный в Москве 10 октября, относительно
тех унтер-офицеров и солдат, которые были не в силах делать по
десять лье в день.
[4] Под Герлицем, в нескольких шагах от дома, где только что
скончался герцог Фриульский.
[5] См. "Путешествие в Вену в 1809 году" г-на Каде-Гассикура. Он не
продажный писака. Эта глава связывает главы о Государственном
совете и о дворе с ходом событий.
ГЛАВА LV
Мысль о войне с Россией, осуществленная императором, была
популярна во Франции с того времени, как Людовик XV, по своему
безволию, допустил раздел Польши. Так как Франция, где
численность населения не изменялась, расположена посреди
государств, население которых увеличивалось, то ей предстояло
рано или поздно либо вновь утвердиться на первом месте, либо
отойти на второстепенное. Всем монархам нужна была успешная война
с Россией, чтобы отнять у нее возможность вторгнуться в среднюю
Европу. Разве не было естественным воспользоваться в этих целях
моментом, когда Францией правил великий полководец, своим
искусством возмещавший огромные невыгоды положения этой страны?
Помимо этих причин общего порядка, война 1812 года являлась
естественным следствием Тильзитского мира, и справедливость была
на стороне Наполеона. Россия, давшая слово не допускать
английские товары, не смогла выполнить свое обязательство.
Наполеон вооружился, чтобы покарать ее за нарушение договора,
которому она обязана была своим существованием, ибо в Тильзите
Наполеон имел возможность сокрушить ее. Отныне государи будут
знать, что никогда не следует щадить побежденного монарха.
ГЛАВА LVI
Немногим более столетия тому назад местность, где построена
прекраснейшая из столиц - Петербург, была пустынным болотом, а
все окрестные области находились под властью Швеции, в те времена
союзницы и соседки Польши, - королевства, насчитывавшего
семнадцать миллионов населения. Со времен Петра Великого Россия
твердо верила, что в 1819 году, если только у нее хватит на это
энергии, она будет владычицей Европы и что единственной державой,
способной ей противостоять, будет Америка. Мне могут сказать, что
это значило загадывать очень далеко; посмотрите, какое огромное
расстояние отделяет нас от Тильзитского мира 1807 года! С момента
его заключения все военные предсказывали, что если когда-либо
произойдет война между Россией и Францией, она будет иметь
решающее значение для одного из этих двух государств; и лучшие
шансы были не на стороне Франции. Ее кажущееся превосходство
зависело от существования одного человека. Силы России быстро
возрастали и зависели от естественных условий; вдобавок Россия
была неприступна. Для русских существует лишь одна преграда, а
именно знойный климат. За три года они в своей молдавской армии
потеряли от болезней тридцать шесть генералов и сто двадцать
тысяч солдат.
Поэтому Наполеон имел все основания стремиться остановить Россию,
пока во Франции абсолютным монархом был великий человек. Римский
король, рожденный на престоле, по всей вероятности, не стал бы
великим человеком, а еще менее - деспотическим государем. Рано
или поздно Сенат и Законодательный корпус приобрели бы известную
силу, и нет сомнения, что господство французского императора
после смерти Наполеона рухнуло бы и в Италии и в Германии.
Благодаря своим связям со Стокгольмом и Константинополем Польша
была надежным оплотом для средней Европы. Австрия и Пруссия по
глупости, а Людовик XV по своей бездарности содействовали
разрушению этого единственного залога будущей их безопасности.
Наполеон не мог не стремиться восстановить этот оплот.
Быть может, история осудит его за то, что в Тильзите он заключил
мир; если только он имел возможность поступить иначе, это была
великая ошибка; русская армия была истощена и ослаблена, и сам
Александр видел все ее недостатки.
"Я выиграл время", - сказал он после Тильзита, и никогда еще
отсрочка не была лучше использована. За пять лет русская армия, и
без того чрезвычайно храбрая, получила организацию, немногим
уступающую французской, обладая вдобавок тем огромным
преимуществом, что четыре русских солдата обходятся своей родине
не дороже, чем Франции один ее солдат.
Все русское дворянство в той или иной мере заинтересовано в
коммерческих выгодах, требующих мирных отношений с Англией. Когда
государь оказывает ему противодействие, оно его устраняет;
поэтому России так же необходимо было воевать с Францией, как
Франции - воевать с Россией.
Если война была неизбежна, то правильно ли поступил Наполеон,
объявив ее в 1812 году? Он опасался, что Россия заключит мир с
Турцией, что английское влияние в Санкт-Петербурге усилится и,
наконец, что неудачи в Испании, которых уже нельзя было скрывать,
дадут его союзникам смелость вернуть себе былую независимость.
Некоторые из его советников пытались доказать ему, что было бы
благоразумно послать еще восемьдесят тысяч человек в Испанию и
довершить начатое там дело, прежде чем "ринуться в северные
дебри" (подлинное их выражение). Наполеон ответил, что считает
более благоразумным задержать английскую армию в Испании. "Если я
выгоню их оттуда, они высадятся в Кенигсберге".
24 июня 1812 года Наполеон во главе четырехсоттысячной армии
перешел Неман у Ковно. Вся средняя Европа пыталась уничтожить
будущего своего властелина. Начало кампании ознаменовалось двумя
