норковую шубу, которую Дженис купила, даже не удосужившись поставить меня
в известность. А когда я осведомился, нельзя ли мне по крайней мере
взглянуть на обновку, за которую предстояло выложить почти две тысячи
долларов - пятую часть моего годового дохода, - она едва не убила меня
известием о том, что, возвращаясь в расстроенных чувствах домой после
изнурительного похода по магазинам Пятой Авеню, забыла вожделенную вещь в
вагоне.
Или, может быть, это случилось немного раньше, когда, изрядно
утомившись от праведных трудов на ниве рекламной деятельности, я вернулся
в свою шикарную квартиру в центре города и узнал, что в мое отсутствие
Дженис ухитрилась приобрести дом в Коннектикуте. Нам больше не придется
чахнуть в каменных застенках Манхеттена. Бодрящий сельский воздух придаст
нам новые силы. Кроме того, для моего здоровья будет весьма полезно
подниматься каждое утро на час раньше и сломя голову мчаться на утренний
экспресс.
А, может быть, все началось в тот самый день, когда в тиши и
уединении вновь приобретенного загородного имения я решил просмотреть
финансовый баланс нашего семейства и обнаружил, что за последние полгода
мы заплатили больше штрафов за превышение банковского кредита, чем
потратились на еду. Когда же я с умеренным негодованием сообщил ей эту
новость, Дженис преспокойно переложила всю вину на меня - и действительно,
разве можно было винить ее в том, что я не успеваю вовремя положить в банк
деньги, которые в тот или иной момент могут понадобиться ей на карманные
расходы?
А, может быть, дело было вовсе не в ней. Может быть, причиной всему
была Карен.
Карен, ах Карен! Я наконец получил повышение, которое давало мне
возможность хоть как-то поспевать за расходами Дженис, а вместе с
повышением у меня появился личный кабинет и личная секретарша. И этой
секретаршей оказалась Карен.
Это была, в общем-то, довольно банальная история. Дома ждет жена -
постоянный источник ссор и раздражения. На работе - элегантная и сметлива
- если не сказать смазливая - секретарша, с которой всегда можно
поговорить по душам, с которой так легко забываются гнетущие заботы
повседневной жизни. Все чаще я стал задерживаться допоздна в городе,
оправдываясь перед Дженис завалом работы, - и неизбежное случилось. Мы с
Карен полюбили друг друга.
Наши отношения могли бы выродиться в обыкновенную интрижку между
боссом и секретаршей, как это часто бывает, но это был не тот случай.
Карен была слишком чиста, нежна, слишком положительна для этого. Я понял,
что должен расстаться с Дженис и жениться на Карен. Когда я буду свободен,
Карен станет моей.
Сначала я подумал о разводе. Я не сомневался в согласии Дженис,
потому что в то время разводы как раз вошли в моду среди людей нашего
круга, а Дженис постоянно стремилась идти в ногу со временем. Но затем я
вспомнил об алиментах. Какими бы ни были причины развода, юридически я в
любом случае оказываюсь ответчиком, а Дженис - истицей. А это означает
алименты. Я слишком хорошо знал ненасытность Дженис в отношении денег. Мне
и раньше-то с трудом удавалось обеспечивать нас двоих. Прибавьте сюда еще
и Карен - и через полгода я наверняка окажусь в долговой тюрьме.
Нет, развод исключался, и какое-то время ситуация представлялась мне
абсолютно безысходной. Затем Дженис купила себе одну из этих игрушечных,
но совершенно неуправляемых иностранных машин, и я стал молить бога, чтобы
они обе - Дженис и машина - размазались по асфальту где-нибудь в районе
Мэрит Паркуэй, но время шло, и ничего существенного не происходило. Эти
современные машины не только безнадежно уродливы, но еще и до нелепого
надежны.
Стены нашего дома кирпичные, внутри - штукатурка, линолеум, пластик,
значит, вероятность пожара была невелика. Пассажирские поезда, конечно,
время от времени сходили с рельсов, но надежды на то, что Дженис может
угодить в число и без того немногочисленных жертв, не было никакой - даже
под Рождество!
В итоге я вынужден был взять все на себя. Если Дженис являла собою
помеху на пути к моему счастью с Карен, значит эту помеху нужно было
устранить.
Со временем это убеждение все более крепло, оно становилось все
сильнее и сильнее, и наконец я рискнул открыться Карен. Вначале она была
сильно испугана и шокирована моим предложением. Но после долгих уговоров
поняла наконец, что, пока Дженис жива, мы никогда не сможем пожениться, и
постепенно приняла мой план как печальную необходимость.
Теперь оставалось только решить "когда" и "как". В моем распоряжении
было четыре различных способа убийства: убийство, представленное как
несчастный случай, убийство, представленное как самоубийство, убийство,
представленное как естественная смерть, и убийство, представленное как
убийство.
Несчастный случай я исключил сразу. Месяцами я измышлял всевозможные
несчастные случаи для Дженис и в конце концов понял, что все они кажутся
мне весьма маловероятными. А если уж я, который больше всего на свете
желал, чтобы с Дженис произошел какой-нибудь очень несчастный случай, сам
мало верил в возможность этого, то как же в это могла поверить полиция?
Что же касается самоубийства, то я сомневался в том, что
многочисленные приятельницы Дженис все как один присягнут на Библии, что
они не встречали человека более счастливого и довольного своей жизнью, чем
моя жена, и что у нее абсолютно не было поводов покончить с собой.
Что до естественной смерти, то я слишком мало понимаю в медицине,
чтобы переиграть коронера на его поле.
Оставалось убийство. Убийство, представленное как убийство. И я
занялся разработкой соответствующего плана.
Возможность представилась в последнюю среду мая. На четверг и пятницу
этой недели было запланировано важное совещание в Чикаго. Оно было
посвящено началу новой рекламной кампании в пользу одного из наших самых
крупных клиентов, и мое присутствие там было необходимо. Оставалось только
устроить так, чтобы Карен могла поехать вместе со мной, что, в общем-то,
было очень просто сделать, так как ее обязанности секретаря предполагали
подобные поездки. Мой план начал приобретать реальные очертания.
Он был таков: Я покупаю два билета на трехчасовой поезд до Чикаго,
прибывающий в пункт назначения в 8.40 следующего утра. Карен возьмет оба
билета и сядет в поезд. Мы вдвоем выходим из агентства ровно в полдень и
на глазах у всех направляемся на Центральный Вокзал, где,
предположительно, ужинаем и садимся в поезд. На самом деле, пока Карен
добирается до Центрального Вокзала, я со всех ног мчусь на станцию на
125-ой улице, чтобы поспеть на поезд, отправляющийся в 12.55 в сторону
моего коннектикутского поместья и прибываю туда в 2.10. К тому времени на
мне уже фальшивые усы, очки в роговой оправе, а также пальто и шляпа из
тех, что я бы в жизни не надел. Наш тысячу раз перезаложенный семейный
очаг расположен в добрых двадцати кварталах от станции. Все это расстояние
я преодолеваю пешком, всаживаю в Дженис пулю из револьвера тридцать
второго калибра, который приобрел две недели назад у подозрительного
старьевщика в Ист-Сайде, устраиваю небольшой погром в доме, затем
пятичасовым поездом возвращаюсь в город, сижу весь вечер в какой-нибудь
кинушке, в 00.45 сажусь в чикагский самолет, в 3.40 уже приземляюсь в
аэропорту, а в 8.40 встречаю Карен на железнодорожном вокзале. Мы тотчас
же сдаем наши обратные билеты под предлогом того, что мы решили вернуться
в Нью-Йорк самолетом. В результате у меня на руках окажется официальный
бланк железнодорожной компании, заполненный и подписанный по всей форме.
Абсолютное алиби. Затем, после подобающего периода траура, я женюсь на
Карен, и мы будем жить в мире и согласии отныне и навсегда.
И вот решающий день настал. Я сказал Дженис, что мы уезжаем в
следующий понедельник, и отправился в контору, прихватив с собою чемодан.
В полдень мы расстались с Карен, и я поспешил на 125-ую улицу, по пути
купив пальто и шляпу. Оставив чемодан в камере хранения, я сел в поезд и,
уединившись в туалете одного из вагонов, нацепил очки в роговой оправе и
фальшивые усы.
В 2.15 я сошел с поезда. Станция, как всегда в это время дня, была
пустынна. По дороге я не встретил никого из знакомых. Стараясь не шуметь,
я открыл входную дверь ключом, все время ощущая непривычную тяжесть
пистолета в кармане.
Дженис была в гостиной. Она сидела на новехоньком, еще не до конца
оплаченном диване и читала очередной дурацкий журнал для женщин, в
котором, без сомнения, содержалась информация о том, как быстро и
эффективно можно потратить мои нажитые непосильным трудом денежки.
Сначала она не узнала меня. Только когда я снял очки и шляпу, она
воскликнула:
- Вот тебе и на, Фреди! А я-то думала, что ты уже в Чикаго.
- А я и так в Чикаго, - ответил я, пригладил усы и подошел к окну,
чтобы задернуть расписные занавески.
- А для чего тебе усы? - спросила она. - Они тебе ужасно не идут.
Я повернулся к ней и вытащил пистолет из кармана.
- Пройди на кухню, Дженис.
Согласно моему плану гипотетический грабитель пробрался на кухню
через черный ход, а Дженис услышала какие-то шорохи, и пошла взглянуть в
чем дело, и тут-то он и пристрелил ее.
Она сощурилась на пистолет, потом, округлив глаза, уставилась мне в
лицо:
- Фредди, что, черт побери, происходит?..
- Иди на кухню, Дженис, - повторил я.
- Фредди, - начала она раздраженно, - если это опять одна из твоих
шуток...
- Я не шучу, Дженис, - прорычал я.
Вдруг глаза ее радостно вспыхнули и она по-детски хлопнула в ладоши,
как всегда поступала в тех случаях, когда нацеливалась на очередную
покупку, которую мы не могли себе позволить.
- Фредди, дорогой! - закричала она. - Ты все-таки купил мне новую
посудомоечную машину!
Она вскочила и стремглав бросилась в кухню, цокая каблучками по
линолеуму. Даже в последние минуты своей жизни она думала только о том,
что к той куче барахла, которую она выжала из меня со времени нашей
свадьбы, может добавиться еще один очень дорогостоящий предмет.
На кухне она с озадаченным видом повернулась ко мне и произнесла:
- Но здесь нет никакой посудомоечной машины...
Я выстрелил с бедра, естественно, промахнулся, и пуля продырявила
грязную кастрюлю на плите. Оставив ковбойские штучки до лучших времен, я
прицелился более тщательно и вторым выстрелом уложил ее как раз в тот
момент, когда она собиралась издать один из своих ужасных визгов.
На целые три секунды воцарилась тишина. Четвертая взорвалась
оглушительной тр-р-р-релью дверного колокольчика, висевшего на стене в
трех футах у меня над головой. Я окаменел от ужаса. Я не знал, что мне
делать. Первой моей мыслью было оставаться окаменевшим до тех пор, пока
назойливому посетителю не наскучит звонить в дверь, и он не уйдет по своим
делам. Но затем я вспомнил о припаркованной на подъездной аллее игрушечной
иностранной машине Дженис, наличие которой лучше всякого плаката говорило
о том, что хозяйка находится дома. Если не открыть дверь, посетитель может
заподозрить неладное и позвать на помощь соседей или полицию, и тогда мне
не удастся смыться отсюда.
Поэтому я решил открыть дверь. В этих роговых очках, с фальшивыми
усами и измененным голосом, меня не узнает и родная мать. Я могу
представиться домашним доктором и заявить, что Дженис больна и никого не
принимает.
Пока я размышлял обо всем этом, раздался второй звонок, столь
