вещь: он не хотел испортить свое чувство. Часто он пытался вообразить как
эту "странность" обсуждают четыре-пять девочек, с которыми он не смог...
как они шепчутся, склонив головы. Ведь каждая из них знала, чувствовала,
что Чарли любит ее. Почему же он отступил? И они никогда, никогда не
смогут узнать правду. Что же, девочки, ответ прост: я не хотел портить
собственное чувство.
Пока это чувство не пришло.
- Пока! - вскричал он, поднявшись. Черт возьми, что означает "пока"?
...Пока не появилась Лора, пока она не отдалась ему телом и душой,
искренне, от всего сердца. Нельзя сказать, что Лора сдалась - сдался и он,
оба сдались, отдались потоку чувств вместе, одновременно. Вот так, а
затем, по дороге домой, на ступеньках...
Вопрос номер два был: почему я?
"У вас должна быть очень веская причина", - пробормотал Чарли, глядя
на отдаленную громаду Первого Научного блока. Отсюда и третий вопрос: к
они хотят о пользовать? Чарли понял, что он должен пойти туда, в это
здание, он почувствовал, что там он найдет ответ - или же отыщет способ
вернуться обратно. Он должен это выяснить.
Надо приняться за дело сразу, сейчас же. Чарли провел рукой поперек
всех трех стержней, регулировавших освещение, и дверь открылась.
- Чувствуешь себя лучше? - спросил Филос.
За экраном установлены колонки и хор ритмично повторяет рефрен
"гузл-гузл", после чего со звуком, напоминающим грохот падающей крышки от
мусорного бака, раздается "ям-ям". На экране - гладко выбритое мужское
лицо с полными губами, широкими изогнутыми, как арки, бровями и
бакенбардами до толстой мускулистой шеи, выступающей из открытого
воротника черной кожаной куртки.
Гузл-гузл - ям-ям.
Гузл-гузл - ям-ям.
Гузл-гузл - ям...
И вместо последнего "ям", которого все уже с напряжением ожидают
(телевизор Смитти оснащен современной системой звучания и "ям"
сопровождается такими низкими тонами, что становится почти страшно),
мужчина поднимает свои роскошные ресницы, показывая выцветшие глаза, и
начинает петь не то мужским, не то женским голосом. Поет он что-то вроде:
"Йоо-о я держу тебя. Йооо, я целую тебя. Йоо-о, я люблю тебя, Йоо-о,
Йоо-о". Камера отъезжает назад, и теперь певца видно во весь рост и в
движении, всю сложность которого можно передать лишь представив, что певец
с невероятной настойчивостью пытает захватить ягодицами невидимую
маленькую шарообразную ручку, прикрепленную к метроному. Взрыв
истерических криков вынуждает камеру показать передние ряды, где, качаясь
из стороны в сторону и размахивая поднятыми руками беснуются, побуждаемые
зовом плоти, девушки-подростки. Затем камера возвращается к певцу, который
(так положено) уже покидает сцену как бы на невидимом
велосипеде-тренажере, ручки которого ходят вверх и вниз, педали крутятся,
а седло - седло тоже подпрыгивает.
Смит протягивает свою длинную руку, берет пульт и выключает
телевизор.
- Боже, боже!
Герб Рейл откидывается в своем большом кресле, закрывает глаза, и
говорит:
- Эмоциональное выступление.
- Что?
- Этот парень имеет, что сказать всем.
- Тебе это понравилось? - на втором слове Смит делает ударение.
- Этого я не говорил, - отвечает Герб. Он открывает глаза и с
деланной свирепостью глядит на Смита. - И не вздумай где-нибудь
утверждать, что я так говорил, слышишь?
- Но ты же что-то сказал?
- Я сказал, что этот парень эмоционален, и ты, наверное, не станешь
возражать.
- Не стану.
- Еще я сказал, что парень имеет, что сказать каждому. Искушает...
- Своим визгом.
Герб смеется.
- О, это уже по моей специальности... Провизжи мне о любви. Это можно
использовать... все, кого сжирает явная или скрытая гомосексуальность
всегда найдут себе объект. Молодым жеребцам нравятся его манеры, и его
чувства, они копируют прическу и куртку. А женщины, особенно постарше,
любят его больше всего. Нужно иметь лишь детское лицо и фиалковые глаза. -
Смит пожимает плечами: - На каждый товар - свой покупатель.
- Ты забыл своего старого приятеля Смита, - говорит Смит.
- Каждый должен кого-нибудь ненавидеть.
- Ты вроде не шутишь, Герб?
- Не-а.
- Ты беспокоишь меня, приятель, - хмурится Смит. - Когда ты в таком
настроении, это меня беспокоит.
- В каком настроении?
- Когда принимаешь все всерьез.
- А это плохо?
- Мужчина должен серьезно относиться к своей работе, но не должен
принимать всерьез себя, свои настроения и все такое.
- Ну, а что с ним тогда будет?
- Он потеряет вкус к жизни.
Смит пристально смотрит на Герба мудрыми глазами. - Рекламный агент
получает заказ, готовит серьезное исследование, тратит свое личное время.
Выписывает, скажем, "Журнал Потребителя". Он думает, взвешивает, относится
к делу серьезно. Получил положенное - и забыл.
- Закопай свой большой томагавк, Смитти, - говорит, несколько
побледнев, Герб. - Мужчина начинает заниматься новым делом - это самое
важное для него.
- А все остальное - мура.
- А все остальное - мура.
Смит кивает на телевизор.
- Мне это не нравится, и никому это не понравится.
Тут до Герба Рейла доходит, кто спонсор этого шоу с рок-н-роллом.
Ведь это конкурент Смита. Конкурент номер один. "Черт бы побрал меня и мой
длинный язык!" Жаль, что здесь нет Жанетт. Она бы уж сообразила. Герб
говорит:
- Это грязное шоу, мне оно не понравилось.
- Если бы ты сказал это вначале, Герби, то я бы тебя понял.
Смит берет стакан Герба и уходит, чтобы наполнить его. Герб сидит и
соображает, как это должен делать рекламный агент: во-первых, клиент
всегда прав. Во-вторых, если бы мне дали товар, вмещающий в себя все
мужские и женские грехи, то я перевернул бы мир. А вот это - тут он глядит
на большой потухший глаз телевизора - это был, черт возьми, почти тот
товар.
- Мне плохо, по-настоящему плохо, - ответил Чарли Джонс.
Он понимал, что, хотя он и говорил по-лидомски, все же звучит это
по-иностранному, как если бы англичанин сказал по-французски: "Мне плохо,
не так ли?"
- Понимаю, - протянул Филос.
Он прошел в середину комнаты и остановился около одного из
грибообразных пуфиков. Теперь Филос был одет в оранжевое платье с белыми
полосами, у плеч это платье расходилось, поддерживаемое невидимыми спицами
- казалось, что у него крылья. Не считая платья, его хорошо сложенное тело
было облачено только в оранжевые же туфли и неизменный шелковый спорран.
- Можно присесть?
- Конечно, пожалуйста, садитесь... Вам этого не понять.
Филос в недоумении поднял брови. Брови были густые и ровные, но когда
он ими двигал, что происходило довольно часто, они слегка изгибались,
причем каждая по-своему, напоминая два меховых гребня.
- Вы - дома, - пояснил Чарли.
На какой-то миг ему показалось, что сейчас Филос возьмет его за руку
в знак сочувствия, и он невольно сделал движение навстречу. Филос же
вместо этого ответил с глубокой симпатией:
- Ты тоже будешь дома. Не беспокойся.
Чарли поднял голову и внимательно посмотрел на Филоса. Ему
показалось, что тот действительно имел в виду его возвращение.
- Ты думаешь, что я смогу вернуться?
- Это я не могу утверждать. Сиес...
- Я спрашиваю не Сиеса, а тебя. Могут меня отправить назад?
- Когда Сиес... - Я еще доберусь до Сиеса в свое время! Сейчас ты
честно ответь: могут меня отослать назад или нет?
- Могут. Но...
- Что за черт!
- Но ты можешь этого не захотеть.
- Почему же?
- Пожалуйста, - начал Филос, и его крылья задрожали, настолько он
старался быть искренним. - Не сердись, прошу тебя! У тебя много срочных
вопросов - я знаю. Они срочны для тебя потому, что ты уже знаешь ответы,
которые хочешь услышать. Ты будешь нервничать все больше и больше, если не
получишь ответов, но на некоторые из них невозможно ответить, потому, что
ты не сможешь их понять, другие же... их не следует и задавать.
- Кто это говорит?
- Ты! Ты сам! Ты еще согласишься, что их не следует задавать, когда
лучше узнаешь нас.
- Черта с два! Но давай я попробую спросить что-нибудь, давай начнем,
наконец. Будешь отвечать мне?
- Если смогу, конечно. (И здесь снова Чарли почувствовал смысловую
полноту выражения. "Если смогу" Филоса означало почти то же, что и "Если
буду в состоянии", но при этом имелся и оттенок "Если мне дадут
возможность". С другой стороны, не имел ли Филос в виду, что он ответит,
если будет располагать информацией? Ведь только тогда он получит
возможность ответить.) Чарли отложил эти размышления до более удобного
момента и задал свой самый важный первый вопрос.
- На сколько тебя перенесли?... Что ты имеешь в виду?
- То, что я спросил. Вы взяли меня из прошлого. Как давно я жил?
Филос явно находился в затруднении.
- Я не знаю.
- Ты не знаешь? Или - никто не знает?
- Как говорит Сиес...
- Ладно, - Чарли заговорил уже возбужденно, - ты прав: некоторые
вопросы должны подождать, по крайней мере, пока я не встречусь с Сиесом.
- Вот ты снова сердишься.
- Нет, не снова. Я сердит по-прежнему.
- Послушай, - Филос наклонился к Чарли, - мы все, ну, новые для тебя
люди - лидомцы. Ты все это еще узнаешь. Мы не можем считать время, как
привык ты, продолжать счет всем этим месяцам и годам под номерами - это
нам не нужно... Какое это может иметь значение - сейчас? Как тебя может
волновать, как давно ты жил, когда твоего мира нет, и существует только
наш мир?
Чарли побледнел, как полотно.
- Ты сказал... - нет?
Филос печально развел руками.
- Конечно, ты понял...
- Что я мог понять! - взорвался Чарли, выдержка совсем покинула его,
- но, но... я думал, может быть кто-нибудь... пусть даже очень старый... -
Воспоминания нахлынули на него сплошным потоком - перед ним мелькали лица
матери, Лоры, Руфи, мелькали и пропадали в поглощавшей их темноте.
Сиес мягко произнес:
- Ведь я говорил тебе, что ты сможешь вернуться назад и снова быть
тем, кем ты родился.
Чарли сидел в оцепенении, затем медленно повернулся к лидомцу.
- Это правда? - тихо, спросил он, как ребенок, которому обещали
невозможное, но который все же надеется.
- Да, но ты будешь жить там, зная... - Филос сделал жест рукой,
включавший в себя все окружающее, - все, что ты узнаешь.
- Ради бога! - вскричал Чарли, - я буду дома - это главное.
И все же что-то внутри него уже не могло расстаться с новым
приобретенным ужасным знанием, оно не отпускало его, пульсировало в его
венах, разгоралось все ярче и ярче, как горящий уголь. Знать о конце -
когда он придет, как это случится, знать то, что не знает ни один человек,
знать, что конец мира реален... Он будет лежать рядом с теплым телом Лоры
и знать это. Покупать матери ее любимую дешевую газетку, каждому слову
которой она верит, зная это. Ходить в церковь, может быть, регулярно, и
знать это, наблюдать за проезжающим мимо свадебным кортежем, видеть
невесту в белом кружевном платье, прижавшуюся к нарядному жениху среди
моря счастливо ревущих автомобильных гудков, и знать это. И вот сейчас, в
этом странном, безумно непривычном мире они хотят рассказать ему, когда и
как наступил конец его мира.
- Я вот что скажу, - хрипло произнес Чарли, - вы просто отошлите меня
назад и не говорите, когда или как. О'кей?
- Ты торгуешься? Тогда сделаешь ли ты что-нибудь для нас?
