Впрочем, не смея морочить читателю голову субъективными пристрастиями,
автор вновь обращается к, может быть, и не столь уж симпатичным его
восторженной натуре, но совершенно объективным фактам. Да, позорному разрыву
в счете партнеры Мишки Грачика в значительной степени обязаны его
необязательности. Весьма желанной и любезной, кстати говоря, беллетристу,
поскольку непунктуальность - мать изящной словесности, а в обратном убеждает
унылое "ку-ку" германской часовой кукушки.
Значит, так. Лысый, о чем. однако, в 16.00 еще никто не подозревал,
опоздал. Он томил товарищей целых двадцать минут, он вызвал в их рядах
нездоровый настрой и столь чуждое принципам тогдашнего нашего спорта желание
личного обогащения. Однако по порядку, и вначале буквально два слова о
традициях, школьных традициях и привычках, впрочем, не о всех, а лишь об
одной традиции одноклассников регулярно играть в "дыр-дыр". (Говорят, игра в
футбол без угловых и боковых на поле любого размера очень любима в Бразилии,
где носит неожиданное для флибустьерского португальского языка церемонное
название "футбол де салон", но автор, надеясь слегка подлизаться к нашим
строгим российским пуристам, поклонникам крестословицы и радетелям ножного
мяча, станет употреблять для этой чисто мужской игры знакомое с детства имя
"дыр-дыр". Он будет себе позволять к месту и другие слова из детства, считая
это лингво-страноведческой частью повествования.)
Итак, традиция, отчасти дворянская привилегия, верно, оттого так
ревностно сберегаемая, начало которой положили уроки физкультуры. Все восемь
футболистов были спортсменами-разрядниками, легкоатлетами или пловцами, и,
конечно, честь поддержания спортивной славы первой школы не совмещалась с
унижением обыкновенным уроком физкультуры, на физкультуре королям милостиво
разрешался, на зависть слабым и немощным, "дыр-дыр".
Став студентами разных южносибирских вузов... увы, как, может быть, и
ни скучно, но вновь нам надо возвращаться к Вере Константиновне, тревожно
поглядывающей на часы за кухонной суетой, и к Сергею Михайловичу. декану
электромеханического факультета, все еще чего-то ждущего у края поля под
тополями, возвращаться с тяжелой необходимостью делать больно в день ангела
(кхе-кхе). Но таковы исключительно несговорчивые принципы реалистической
школы - сначала автор подручными художественными средствами делает больно
своим героям, а затем уже прототипы или просто узнавшие знакомые черты
(читай - критики) делают больно автору, комбинируя метод внушения с
физиотерапией, а читатель, погруженный в такое море страданий, сопереживая и
сочувствуя, рассуждая и сравнивая, обретает, конечно, свое трудное
читательское счастье.
Ну, это все так, походя, лишь бы оттянуть столь мучительную для души
необходимость унижения ближнего своего. Итак, из восьми бывших спортсменов,
выпускников первой физико-математической школы, студентом не был только
один. Михаил Грачик, сын декана электромеханического факультета, был токарем
на экспериментальном заводе объединения НИИэлектромашина, а до того был
учеником токаря, а еще раньше, сразу после окончания первой школы, наш герой
получил два по сочинению на вступительных экзаменах физфака Новосибирского
госуниверситета. Вот так. Впрочем, токарем Мишка Грачик был уже в паст
перфекте (had been), вторую неделю Михаил, пребывая в роли иждивенца, делал
болым Сергею Михайловичу, отцу родному, упрямым желанием повторить
прошлогодний печальный опыт или попытать счастья, если взглянуть с другой
стороны, в далеком (километров 300 на запад) Новосибирске.
Что касается Веры Константиновны, то ее реакцию на настойчивость сына
мы при всем желании назвать однозначной и, самое главное, совпадающей с
ощущением Сергея Михайловича не можем. Горный институт Веру Константиновну
не прельщал, жене декана хотелось разнообразия. В самом деле, ну не
достаточно ли трех шахтеров в одной семье, не суждено ли четвертому большего
счастья, чем знание принципиальной разницы между квершлагом и бремсбергом.
Впрочем, автор отказывается излагать на бумаге причудливые мотивы женских
побуждений, желаний и мыслей.
Будем проще. Вера Константиновна хотела бы видеть младшего сына
студентом Южносибирского технологического института пищевой промышленности.
В этом желании, милейший читатель, однако, не следует усматривать дань
сугубому практицизму середины семидесятых. Желание отдать младшего сына в
обучение специальности "Холодильные машины и установки" и есть как раз то
самое женское "неизвестно что", о коем автор, боясь попасть впросак,
рассуждать не желает. Факты, факты - вот наше кредо. Итак, уже упомянутый
нами некогда благородной и импозантной внешности научный руководитель Веры
Константиновны, доктор, профессор, в отличие от своей более удачливой
ученицы, после серии (совсем не обязательно связанных с известной нам
персоной) склок и скандалов около восьми лет назад покинул стены горного,
сменив кафедру горной механики на кафедру терморегулирующих аппаратов и
холодильных установок технологического.
Да, Вера Константиновна хотела разнообразия, но по вполне объяснимым
причинам вида не подавала, хотя вела себя, прямо скажем, своеобразно. С
одной стороны, Сергею Михайловичу не перечила, а с другой, и желанный
картбланш на войну с сыном не давала, апеллируя к опасным последствиям
психологических травм, особенно в юности. Мишка же видел в мамаше как бы
защитницу, только вот не вполне разобравшуюся с делом. Но если ему казался
лишь женским недопониманием сути вопрос: "А нет ли здесь, в Южносибирске,
чего-нибудь близкого к физике и физическим процессам?" - мы-то, слава Богу,
знаем,- это и есть та самая женская надежда - "авось родимый догадается
сам".
Впрочем, мы отвлеклись. Унылые законы прозы требуют от нас закончить
все же разговор о "дыр-дыре", объяснить, по крайней мере, причины его
принципиального характера. Догадливому читателю, знакомому с характером
гордыни, пространные пояснения, возможно, уже и не нужны, достаточно,
пожалуй, и легкого намека. Обыкновенно пловцы, напомним, блистательная
когорта Мишки Грачика, играли против легкоатлетов и традиционно переигрывали
мастеров тартана. Ну, скажем, не сто из ста, а так. семьдесят на тридцать,
но и этого, согласитесь, вполне достаточно для некоторого чувства
превосходства. Сознаемся, сознаемся, заелись короли голубой дорожки,
возомнили Бог знает что, потеряли столь необходимое для жизни ощущение
реальности. Как иначе прикажете объяснить согласие играть втроем против
четверых на интерес, сопровождавшееся хамоватым предложением в столь
очевидно не равных условиях дать фору в два гола, а не то даже сделать счет
на заказ.
Хотя. конечно же, в эту ловушку бедняги попались. пусть 70 к 30 и можно
после обеда со сладким на третье представить как 60 к 40 или даже 55 к 45,
но все равно, как ни подмигивай, первое остается больше второго, и потому ах
как объяснимо желание прыгунов не упустить Богом устроенный гандикап -
четыре против трех, а уж ответное хамство - всего лишь неадекватная реакция
на очевидную нечистоту помыслов врага. А враг свое дело знал, ведомый
будущим директором ресторана, а пока студентом факультета организации
общественного питания Южносибирского технологического, враг жаждал
сатисфакции. Сумрачные горняки, да-да, три студента, правда,
шахтостроительного, а не электромеханического факультета, переминались с
ноги на ногу и вместе с представителем общественного питания требовали
подтверждения серьезности заявки трех студентов Южносибирского
госуниверситета. Вот когда в отсутствие уволенного по собственному желанию
токаря на призовом горизонте замаячило пиво.
Суровость работников материальной сферы не знала жалости ни к физикам,
ни к лирикам, сила, воля плюс характер подавили технику и тактику, и к
16.50. к моменту запоздалой явки нашей уездной звезды Мишки Грачика, счет,
несмотря на первый, с ходу забитый университетской братией мяч, как ни
обидно признаваться, уже дошел до 6:1 в пользу волевого большинства.
Но где же был Мишка Грачик, две недели назад ставший свободным
человеком, лично просивший перенести футбол с привычных 18.00 на 16.00, где
он был и что сделал со своей великолепной черной головой аргентинского
профессионала? Он был дома, лежал на диване и слушал музыку. Впрочем,
недолго, секунд сорок - пятьдесят. Ровно столько, сколько ушло у его мамаши
на путь от кухни до "детской" плюс краткий диалог, явившийся соломинкой, что
сыграла дурную шутку с верблюдом. В роли верблюда оказалась, как ни
прискорбно, Вера Константиновна. М-да, хоть и жаль, но приходится
признавать,- был у жены декана при всех ее неоспоримых достоинствах один
недостаток. От обиды она, случалось, очень редко, но, как правило, всегда не
вовремя, теряла столь присущее ей, даже, скажем, отличавшее ее
самообладание. С другой стороны, как не понять бедную женщину, внезапно
осознавшую, как ее младший, не наделенный талантами старшего сын похож даже
в мелочах на собственного папашу.
Не выдержал, хребет не выдержал, терпение, как ни горько, но лопнуло.
Причем терпение у Мишки, и он... Он взбунтовался? Нет, пришел в отчаяние.
Вошел к парикмахеру, сказал, спокойный: "Будьте добры..." Впрочем, оставим
поэзию, намеки и словесную игру. Представим наконец жертву домостроя,
окончательно расставив папу с мамой по местам, а заодно и футбол ("дыр-дыр")
доведем до победного конца.
Хотя мальчик не так отчаянно красив, как старший брат, но зато отлично
плавает кролем и брассом и куда более уравновешен, скажем, даже
рассудителен. Если Гриша Грачик своей тонкой, несколько капризной нервной
организацией обязан матушке Вере Константиновне, то педантичный Миша,
безусловно, папин сын. Сейчас, однако, мы не настроены обсуждать своеобразие
форм проявления наследственности и уже сказанное заметили из чисто
импрессионистских целей, походя. Сейчас, в данный момент, нам бы хотелось на
радость теоретикам поговорить о воспитании. Миша Грачик получил английское
воспитание. Он не ночевал в изостудии и не требовал учителя музыки
дополнительно на дом, он пошел в папу и не мог правильно напеть "там, где
речка, речка Бирюса". Художественные наклонности материнского рода скупо
проявились в нем лишь тягой к симметрии, гармонии, то есть похвальной, но
несколько скучноватой аккуратностью.
Если Гриша пугал возможностью омрачить свое будущее богемными талантами
и наклонностями, посему требовал непрерывной опеки и присмотра, то
младшенький до поры до времени радовал и утешал своей очевидной
ординарностью, умеренностью и спокойствием. "Копия я",- нет-нет да и
подумывал Сергей Михайлович. Пусть внешне мальчик был вылитая мать, но
казалось декану,- это его порода, это его дыхание. Итак, младшего не
трогали, все детство и отрочество Михаил Грачик спокойно удовлетворял свои
желания, кои долгое время счастливо гармонировали с желаниями окружающих. За
него никто не боялся, в него верили. В одиннадцать лет он попросился на
плавание, и его с легкой душой отдали, после восьмого захотел в физматшколу,
и его благословили, он всегда был занят и никого не беспокоил в отличие от
братца.
Фигура спортсмена и чистый взор пожирателя научно-популярного чтива
внушали твердую уверенность, а усидчивость определенно подкупала. Но вот
