отравляя?, украшая? непонятным смыслом, не важно, пока
еще имеешь право всей Лерой навалиться, прижать, ладони
запустить в густую, спутанную сном мальчишеским,
коротким, шевелюру и эти дивные ресницы согреть дыханием
своим:
- Давай поженимся! Давай, мой милый!
Дзинь-дзинь.
- Валера, вы не забыли, сегодня вечером клуб горного
устраивает показательную дискотеку?
- Да, да, конечно, Кира Венедиктовна, а у вас что-то
случилось дома, вы сегодня будете?
- Нет, Валера, нет. Андрюшу все-таки кладут в
больницу снова обследоваться, так что сегодня без меня там
управляйтесь, а вечером давайте встретимся на остановке.
- Хорошо.
- Начало в девятнадцать тридцать?
- Да.
- Отлично, значит ровно в семь у Искитимского
моста.
Отбой. Бип-бип-бип-бип.
Ага, значит Кира еще не в курсе. Или это пока вообще
наше частное с товарищем Курбатовым дело? Похоже.
Свинное рыло. Упырек. Ну, подожди, я тебе еще пришлю
открытку из многоцветного набора для молодой хозяйки
"Холодный поросенок с хреном".
А с Кирой, с Кирой Венедиктовной, с ней надо просто
сегодня вечером поговорить, по-бабьи все ей выложить, как
есть. Авось поймет.
В общем, так. Если завтра уехать первым,
шестичасовым, то можно будет к третьей паре уже быть там.
Стоять спиной к окну в старинном, пахнущем клопами,
крысами и вековой известкой коридоре, стоять и ждать, когда
чуть только захлебнется трелями звонок, откинется, привычно
стали купеческой испытывая прочность, дверная створка, и
вместе со спертым воздухом наружу, на свободу повалит,
посыпется народ худой и беззаботный.
- Привет. Не ждал? Пойдем.
- Куда?
- Куда угодно! В сад на скамейку, на чердак, а хочешь,
можно прямо здесь.
- Валера....
- Я...
На лестнице столкнулась с Анютой, ах, личико у нас
какое, ну, просто светится, сияет:
- Салют! - нежнее нежного ей улыбнулась Лера.
Отлично! Так держать!
А в проходной, везение какое, надо же, нос к носу
повстречалась с грымзой из соседнего отдела, Мариной
Бородатых, и с ней была любезна, как наследница престола.
- Всего!
И сразу села на девятку, словно специально поданную
к трапу, и покатила, поехала, любуясь грязными витринами,
котами, тополями, торговцами колбой, и встречный ветерок
спешил то о цветеньи плановом сирени доложить, то о поре
горячей в чанах огромных плавить битум.
Господи, как это просто, и непонятно лишь одно, что
же мешало раньше, не дожидаясь приглашения ио, иа, иу,
бумажки с красными строками и грамотно оставленным для
дырокола полем слева, на все это подобье жизни плюнуть.
Тьфу. Дура ты, Лера. Ну, это уж само собой.
Итак, часу в четвертом, потном, пыльном, весеннюю
голубизну на желтизну июньскую сменившего внезапно дня,
вдоль жухлой зелени вонючим автотранспортом замученного
прежде времени газона, от остановки автобуса "Завод
Электромашина" к бессмысленно с утра на солнце
пялившемуся большими окнами немытыми, ослепшему и
задохнувшемуся Трансагентству шла девушка красивая,
высокая в приятном тонком свитерке и джинсах голубых,
беспечно уплетая эскимо на палочке по 22 копейки.
Плыла, смешно подхватывала языком полоски
расползавшегося шоколада, не думая и не подозревая, что
серия приятных встреч и неожиданных свиданий через
мгновений парочку каких-то продолжится, и новое, пленяя
простой и непосредственностью родственной, в цепи
появится звено:
- Ты что, еще здесь?
Стася. Кузина заносчивая и самоуверенная. Студентка
библиотечного факультета Южносибирского института
культуры.
Везет, определенно, Лере, ее несет нелегкая сегодня
от края к краю, от мерзко чмокающего порока к скрипучему
невыносимо благочестию, без остановок, перекуров,
колбаской-колбасой, пурум-пурум-пурум, с холодным
завтраком в пути.
Ах ты, морально устойчивое существо,
высоконравственный до клеточки последней организм, только
тебя, голубушка, сегодня и не хватало, с твоими взглядами
"деваться некуда" и проповедью невозможной.
Ну, чем порадуешь на этот раз?
Да, кто бы мог подумать, что кровь родная, сестры,
делившие когда-то мирно, полюбовно, делянки земляники
конопатой на склонах солнечных у шестопаловских прудов,
будут стоять друг перед другом с такими недостойными,
позорными ухмылками, улыбочками на устах?
Нехорошо.
А ведь смешно сказать, Валерка не то чтоб
радовалась, но с любопытством некоторым студентки
появления ждала в расцвеченном иллюминацией, красивом
желто-красном центре областном. Не то чтобы себя, кулему
малолетнюю времен далеких, равняла с этой очкастой
выдергой, но все же с симпатией какой-то, какую-то, быть
может, занятную метаморфозу предвкушая.
Кстати, из Томска возвращалась, не сомневалась даже
ни минуты, что дверь ей, с глазами синими от удивления,
сестра откроет. Ну, где ей жить, как не в пустующей зимой
неделями квартире, не пропадать же, в самом деле,
шестнадцати уютным метрам Лериным, прекрасной комнатке
с окошком, словно специально для нее, для Стаси, выходящим
во двор вечно украдкой разгружающего контейнеры
коричневые магазина "Книжный мир".
- Не, забоялась, что меня кормить придется, - папаша,
как всегда был незатейлив, и в настроении отменном, - Да и
ближе ей, вроде как, там. Через дорогу от общежитья
институт.
Ах, превратилась, превратилась, да, только не в
подружку неуклюжую, но верную. Лягушкой обернулась,
жабой, на материнский взгляд немой и долгий внезапно
перестала натыкаться и расцвела. Уф, наконец-то, еще одной
синенкой на свете больше стало.
Шагают октябрята, стоят безмолвно пионеры и
пароходные гудки гудят. Дочь героического бригадира
Савелия Синенко, погибшего по глупости бухих мерзавцев-
мужиков на лесосеке, разве чета она соплявке, у которой не то
чтобы фотопортрета нет раскрашенного (с доски почета
переданного на вечное хранение) в квартире городской, у нее,
простите, неизвестно, был ли хоть кто-нибудь вообще для
черно-белой карточки доски вокзальной "Ты помоги милиции,
товарищ".
Вот так, вот так, то есть как-то само собой понятно
стало, что девочке серьезной Стасе пришла пора за дело
приниматься, ну, а удел известной шалаболки Леры, увы и ах.
Впрочем, некоторые условности, конечно,
соблюдались, кое-какая видимость, определенно, сохранялась
до поры, до времени, а точнее говоря, до встречи идиотской
мартовской. Господи, и почему их, правильных и яснооких,
всех до одного так тянет в "Льдинку"? Нет, нет, да и заглянет,
то недотрога вдруг какой-нибудь, нос выше головы, или
чистюля, прищуренные глазки и губки - Боже-ж-мой. Чтоб
праведного гнева огонь в душе не гас? Наверно, а зачем еще.
Так или иначе, но, ах-ах, студентки симпатичные,
особы поэтические, для торжества невинного с мороженым и
пуншем гнилое, неподходящее для чистых душ возвышенных,
наивно и время выбрали, и место. Второй этаж "Льдинки", в
пору когда на третьем вот-вот начнутся танцы с водкой, а на
первом блевотина с милицией и анашой.
- Значит, вот как ты живешь?
- Ага.
Короче, презирала, избегала, мараться не хотела,
стихи за томиком читала томик, в серебряной ладье над миром
проплывая, в высокой рубке из слоновой кости, и надо же, ни
раньше, и ни позже возникла в потной духоте от солнца
спятившего, мозгов лишившегося четверга, и сразу, сходу,
едва лишь, вслед за:
- Здравствуй, здравствуй, - к ней повернула Лера свои
смешливые глаза, допрос продолжила, дознанье, словно в тот
раз на месте нечто упустила, не выловила что-то важное
чрезвычайно (кость мозговую?) принципиальное из
общепитовской, чем Бог послал разящей, гущи жизни:
- Ты еще здесь?
- А где же мне быть?
- Как где?
Надо же, мамочки, сколько серьезности, сколько
немерянного превосходства всезнайки и зануды во всем ее
нелепом облике. А, между прочим, доча, в такой вот
бабушкиной блузке даже косые механизаторы к тебе в клуб не
пойдут читать "Как закалялась сталь".
- Как где? В Томске, конечно же.
Что? Уж не поиздеваться ли она решила, ехидничать
надумала подруга? Не много ли, ты, детка, на себя берешь?
Жалеть не будешь?
- Это с чего... с чего ты это взяла, лапуля?
- Тоже мне тайна, да об этом вся Культура только и
говорит.
- О чем?
- О том, что сын у Ермачихи женится против ее воли.
ЖАБА
Вот так. Сначала скромный невесомый
восьмиугольник из тусклого металла белого со штампом "10
грамм", потом такой же правильный геометрически, но уже
толстый, бойкий, наглый - пятьдесят, качнулась стрелка и
опускаться стала чашечка, еще шутя, подмигивая, дескать, да,
если что, назад в любой момент, и вдруг, не алюминий
мягкий, сговорчивый, сталь, сверкающая гирька, сотня, хлоп,
за ней безжалостный, дурной бочонок - 250, и,
наконец,абсурдный просто среди аптечного хозяйства мелких
движений, вкрадчивых шажков, угрюмый, грязный, из
овощной палатки прямиком притопал килограмм, упал и
пригвоздил, лишь жалко звякнули цепочки и бесполезное
уткнулось в небо коромысло.
Баланс утрачен, смех и слезы, вселенское исчезло
равновесие, швы разошлись, поехали, все поплыло. Увы.
Но дано ли нам узнать, к кому прибыло то, что убыло
здесь. Достойный ли человек вкусил плоды везения
внезапного, необъяснимого и трижды благословил чудесный
солнечный четверг?
О, да. Еще бы.
Ибо, едва лишь начал со дна поганый подниматься
слой зеленой мерзкой мути, в минуту невеселую, что Лера
встретила под сальною начальственной луной, в нелепом
низком кресле сидя, на широком, заваленном газетами,
унылыми брошюрами, томами ППС и карточками с нужными
цитатами, столе заведующего отделом партийной жизни и
строительства газеты областной "Южбасс" Ефима Кузнецова,
задергался, заверещал, проглатывая даже паузу обязательную,
дурацкий черный аппарат с кружком дырявым на самом
видном месте.
Зззззззззз.
И пришлось отпрыску Ефима Айзиковича Толе
бежать (сам боец агитпропа в это время года уже находился за
лесом и рекой, то есть по доброй, сложившейся давно
традиции в местечке дачном Журавли, за "Эрикой"
выносливой дни проводил сиюминутным, суетным, всецело
поглощенный, а вечерами с Идой Соломоновной о вечном, но,
впрочем, тоже мелком и незначительном порассуждать ходил
на бережок крутой Томи), да, вынужден был президент и
дискжокей, оставив поздний завтрак свой (яичко всмятку -
желтой сытности томительное истекание из краем ложечки
неловко рассеченного бочка) нестись в папашин кабинет, дабы
унять, попрыгать неожиданно решившую, пластмассу.
- Алло.
- Анатолий?
- Да, я.
- А это тезка. Не узнал?
Ну, как же, как же, конечно, и даже мысль шальная
успела промелькнуть, да неужели же решилось и с Москвой,
простили окончательно, готовьте сумки, аппарат и
разговорник датско-русский, в балтийском клубе будете
работать, уверены, с ответственным заданьем справитесь, не
подкачаете.
Ура!
Да, Толин номер набрал в обкоме ВЛКСМ, в
особнячке приятном двухэтажном под тополями, уже
готовыми вполне сезон игры с огнем, со спичками очередной
открыть, Анатолий Васильевич Тимощенко, недавний лидер
молодежи институтской, нечаянная вечерняя беседа с коим
вернула некогда, чуть было не утратившего в жизни
ориентиры Кузнецова младшего, на путь единственный, но
верный.
- Собраться быстро сможете? Транспорт наш.
Нет, не в столицу, на турбазу "Юность" пока что
приглашал с командой Кузнеца Тимоха, за год работы в штабе
молодежном, кстати, сумевший вырасти стремительно,
инструктором простым весною прошлой начал, а ныне уж
завотделом числился, входил в руководящую головку,
молодец.
Да, между прочим, кое-кто (нашлись, конечно,
злопыхатели, не сомневайтесь) успех "тридцати трех и одной
трети" на том незабываемом ристалище апрельском
дискоклубов именно работой, влиянием, давленьем на жюри
бывшего секретаря горного и объясняли. Ложь, что может
изменить буквально пара слов каких-то, на ходу, в фойе, всего
лишь брошенная в момент, в момент, когда кресало чиркало о
кремень? Бессовестные сплетни, грязь. Просто отлично
подготовились ребята, и в этом весь секрет успеха.
И, кстати, приглянулись (позицией гражданственной,
бескомпромиссностью, отвественностью) главному
комсомольцу области Игорю Ильичу Цуркану. Собственно
