копеечного кафеля, заверил грязным полукругом каблука и
вниз по каменным ступенькам пролетов лестничных, к
машине двинулся, плюясь и устилая путь общеславянскими
корнями, то есть словами, от сердца шедшими.
Хлопает дверца цвета "сафари", проснувшийся
стартер похмельной дрожью оживляет безумный драндулет,
поехали.
Куда?
Точить ножи, затворы смазывать?
Ну, нет, мысль эту оставил Сима, точнее, она сама,
под крики психа, уханье двери, прискорбный полимера писк
преобразилась, растеклась по дереву, перескочила от братьев к
Ирке, прошлась от уха к уху колесом, рондат, фляк, сальто с
переворотом отменно выполнила, в воде зеленой угрюмого
"оно" на краткое мгновенье скрылась и вынырнула со словом
"Сыр" в кривых зубах.
В общем, возможным счел повременить с братишками
Симак, поставил галочку, загнул по-свински ушком уголок,
закладку вставил и задвинул ящик. Решил сосредоточиться на
главном, историк неудавшийся, на Ирке, на Малюте, а
частности, детали "разъяснить" потом, впоследствии.
Иначе говоря, внезапно новая открылась перспектива
Швец-Цареву, и одного знакомого он захотел немедля
повидать, не то чтобы близкого, но рюмочку случалось
пропускать за одним столом, однажды дело даже назревало
общее, какой-то общий намечался интерес, однако, сорвалось
(но, впрочем. ничьей в том не было вины, так обстоятельства
сложились), короче, надумал Сима поговорить, потолковать,
покалякать с Олегом Сыроватко.
Скуластым малым, с которым в том году его Виталька
познакомил Коряков в "Томи", в бедламе вечной пьянки.
- Это Сыр, Сыр, - на ухо начал горячо шептать и к
столику плечом, бедром, так незаметно стал поддталкивать,
туда, в уютный закуток, где в сполохах багровых
пульсирующей басовой струны светился зуб.
А Сима, хотя к тому моменту практически всю норму
свою вечернюю уже успел принять, заметил тем не менее,
едва лишь сел за скатерть белую, и шрама рваную бороздку
под губой, и маленькую синюю корону, как солнце с лучиками
детскими, в укромном месте на фаланге среднего с той
стороны, что безымянным, рабом, шестеркой бессловесной
прикрыта от взглядов посторонних обыкновенно.
- Проблемы будут - не стесняйся.
- Зарезать Ивановых можешь?
Ну, нет, нет, Господь с вами, это так, глупость,
мелькнула, конечно, в голове, в запале, в азарте детском и в
нечто путаное, не вполне еще понятное, но дельное,
определенно, превратилось.
- Ээ... короче, баба... елы-палы... без лишней только
суеты... того... но, чтоб наверняка... без нюансов... не
посоветуешь?
Сыр! Вот кто Симе нужен. Он-то знает точно как и
чем ее прищучить, подкараулив завтра утром у рощи по
дороге в анатомичку, а может и поможет сам, нет, вряд ли,
скорее даст кого-то из своих лбов, не важно, факт то, что
завтра она свою дурацкую бумажку пойдет и заберет.
На мелкие, мельчайшие, все в тараканчиках
лишенных смысла букв порвет кусочки и пустит по ветру под
хохот, гогот, хрюканье и кашель сиплый Симы.
- А теперь иди сюда!
Всего-то навсего.
Но, черт возьми, в полупустой, лишь соусом мучным
говяжьим пахнущей "Томи" не оказалось Сыра. Сима, винцом
болгарским балуясь, прождал его до пяти, после чего смотался
в "Солнечный", там угостился "Айгешатом", но взглядом по
залу, в котором кухни ароматы в час сей соединялись с
синевой прогорклой табачных заводей, напрасно шарил Швец-
Царев, вернулся в "Томь", где железы танцующих уже
работали вовсю, ингредиент последний добавляя тонкой
струйкой в коктейль миазмов заведения привычный. Не
появился.
Каждый день с завидной неизменностью сидел Сыр
там, в своем углу перед графинчиком с прозрачной
жидкостью, и в черных его хрусталиках ногами кверху плавал,
толкался, с ума сходил, сгорал в мерцании полярном
безумный зал.
Но сегодня, именно сегодня, тот круглый столик
маленький табличка "не обслуживается" одна лишь украшала.
"Южбасс"? Махнул туда. Последняя надежда.
И в холле, в дверях столкнулся с братом.
- Значит, не знаешь, как без шума ее заставить забрать
телегу? - за ухо Симе струйку дыма мутного пустив, с
ухмылкой скотской, Вадя рассказ балбеса заключил.
- А ты что, знаешь?
В ответ, все также гнусно скалясь, брат колечко
выпустил красивое, полюбовался нестойким бубликом из
тухлой окиси "ВТ" и тихо, тихо произнес:
- Пять тысяч, Сима.
ВЕЧЕР
Итак, горели фонари, шары, наполненные желтизной,
сходились где-то там, во мраке межпланетном (должно быть,
над троллейбусным кольцом), парили, зигзагом, вереницей
уходя вдоль бесконечного ночной порой Советского
проспекта в никуда. Под ними по серому с наждачною искрой,
еще прохладному, весеннему асфальту под взглядами
мооровских ударников и передовиков, бессменно обреченных
бдить на стендах пять на три среди еще нетронутой косилкой
зеленстроевской травы молоденькой газона разделительного,
по правой строне красивой улицы с домами желто-красными
брели - угрюмый юноша и длинноногая девица. Оба
нетрезвые.
Опять. Впрочем, сегодня Валера Додд вполне, так ей
самой, во всяком случае, казалось, владела, управляла
организмом, расслабленным слегка лишь телом, по крайней
мере, контролировала положение свое в пространстве. И тел
иных стремительно несущихся на битых "Жигулях" или же,
чем черт не шутит, на своих двоих, возможными параболами,
кривыми, огибающими, траекториями интересовалась. То
есть, известной бдительности не теряла, посматривала,
ресницы вскидывала, поводила носиком, окрест бросала
взгляды быстрые, и очень ловко (опыт!) как бы в тени
держалась кавалера своего.
Что же касается Ленчика Зухны, а это он шел с Лерой
параллельным курсом, то приближаясь к ее обласканному
бризом встречном бедру на ширину ладони теплой, то уходя
на метр, на два куда-то вправо (считать щербины? выбоины
гранитного бордюра инспектировать?), маневры девушки
чрезвычайно усложняя, бедняга трезвый-то с эмоциями не
справлялся, сладить не умел, а тут такое, сразу, после года
невезения тотального вообще, и с бабами, их род, в частности,
да еще в день... в день, который, определенно, не мягким
женским завершиться должен был, а острым, грубым и
мужским - кастетом, финкой, АКеэМом.
Я знаю, ты мне не поверишь,
Я знаю, ты смеяться станешь,
Если я скажу, что кайфа
Большего уже не будет.
Да, она шла рядом. Это создание в высоких сапогах и
джинсах голубых, ЭлЭй вумен, Ю гел, та, из-за которой
только лишь последних пару месяцев, поклясться можно, нет-
нет, а приходил Зухны туда, на Кирова, как-будто в гости, по
делу, мимоходом, к гнилому Кузнецу. Как медленно,
неторопливо он двор пересекал, входил в подъезд, у ящика
"для писем и газет", у Лериной двери стоял, старательно,
неторопливо сминая, укорачивая папиросы трубочку, курил,
посматривая вниз с площадки между первым и вторым, и
наконец зачем-то не ту, еще для маленького Толи на уровне
плеча (груди, пожалуй) Зуха долговязого прикрученную
кнопку нажимал.
Ни разу, ни разу, Боже мой, они не встретились,
нечаянно, так, как ему хотелось бы, в подъезде, где только
паучок, готовясь к летнему сезону над бездною качался
деловито, отчаянный верхолаз.
И вот сегодня, надо же, в постылом третьем корпусе
ЮГИ, в забытом всеми, кроме несчастных, обреченных ради
пометки - "уд" в графе "работа курсовая" чертить бредовые
узоры шариков и роликов каких-то тошнотворных коробок
передач, в унылом коридоре, она к нему сама шагнула, как
невозможное виденье из солнечного конуса возникла,
приблизилась и, улыбаясь хорошо и просто, спросила:
- Не скажете где дискоклуб?
Ну, как же мир устроен идиотски. Из всего
разнообразия людей на этом шаре, истоптанном и
унавоженном, в огромном городе, вселившим недавно с
положенною помпой обитателя полумиллионного в квартиру с
видом на химкомбинат, девчонка чудная, курносенькая,
славная, увидеть пожелала не кого-нибудь, а своего соседа со
второго этажа, Толю Кузнецова, барана, прожившего,
прокуковавшего над ней пятнадцать лет, и на вопрос приятеля,
расплющившего пальцев длинных подушечки шершавые о
подоконник:
- Скажи, а как ее зовут, не знаешь? - сумевшего всего
лишь равнодушно пожать плечами.
"С чего ты взял, что я фигней подобной могу вообще
интересоваться?"
Вот так, у него под носом непостижимым образом
каким-то нечто, еще казалось бы недавно в салазки лайку
запрягавшее, вдруг превратилось в мечту волшебную,
сошедшую с обложки удивительной, еще нераспечатанной
пластинки, а Толя, идиот, и не заметил.
- Не скажете где дискоклуб?
- В обмен.
- На что?
- На ваше имя.
Он мог коснуться ее губ, лица... он мог...
- Валера.
Итак, ей не пришлось в "уазике", зеленом ящике
редакционном в училище ремесленное ехать, дабы там снять
сюжет о том, как завсегдатаи недавние районной комнаты
милиции, путь исправления избрав, овладевают навыками
нужными швей-мотористок.
Не-а.
- Валерия, - ее начальница приветствовала голосом от
непрерывной ингаляции, вдыханья неумеренного дыма
ядовитого незнавшим, чудной, мелодичной середины тембра,
меж шелестом и писком смешно метавшимся и путавшимся в
мелких, не прочищавших глотку, увы, совсем, комочках
кашля.
- Все отменяется. У них вчера там эта отличница,
которую подсовывали нам, другую дуру исколола ножницами
так, что в областной полночи шили-зашивали.
Да.
Но ехать надо все равно. Правда, не на машине, ее
забрал с утра и возвращать не собирался отдел кондовый
сельской жизни, на автобусе предстояло Лере прокатиться до
центра. Домой вернуться, можно так сказать.
- Ты представляешь, - бычком пространство
протыкала Кира, прикуривала от жалкого, истлевшего и вновь
дырявила эфир, - они сами позвонили. Прямо сказка какая-то.
Отличное, сказали, начинание. Мы целиком и полностью за. А
главное, ну, надо же, как повезло, своевременно, сказали, и
актуально.
В общем, похоже, попала в точку Кира Лабутина со
своей "Студией Диско", а это помимо всего прочего означало
вот что, Валера Додд, должна была, конечно, неминуемо
звездой телеэкрана стать, ибо, ее, красулю нашу, предполагала
Кира Венедиктовна ведущей сделать популярной (ну, кто бы
сомневался) молодежной передачи.
Замечательно.
Не рукой, сующей в кадр микрофон, не голосом,
испорченным простывшим аппаратом, не ухом-носом,
мелькнувшим в какое-то мгновенье черной галкой, ей быть
отныне в центре, в фокусе, под светом плавиться юпитеров,
свой дивный морщить пятачок, в волненье приводя всю еще
годную к воспроизводству часть населения промышленного
края.
Ух!
Но прежде, прежде, надо было еще поработать,
потрудиться, засучить рукава, подоткнуть юбку.
То есть.
- Вот, Валера, координаты. Это коллектив горного.
Клуб "33 и 1/3". Лауреаты областного конкурса, между
прочим. С их программы нам рекомендовано начать. Поезжай,
разыщи, побеседуй, и обязательно узнай, когда у них
ближайший вечер, когда можно приехать посмотреть на них и,
кстати, заодно спроси, что эти дроби означают.
- Дроби... ну, это просто скорость вращения
долгоиграющей пластинки, - старался, лез из кожи в
конопушках Толя, перед нежданной гостьей суетился, не знал,
где усадить, чем угостить и как к себе расположить, - тридцать
три и одна треть оборота в секунду... простите, в минуту,
конечно же... придете домой, посмотрите, всегда на лейбе
пишется.
Ах, ах, ах, кого благодарить за столь счастливое
светил расположение небесных, благоприятное звезд
сочетанье и луны? Судьбу ли, свою невиданную
прозорливость или же лейтенанта Макунько, Толян, право, не
знал. Но склонен был, все больше укреплялся в мысли, да, что
это он, лично Кузнец, свою удачу выпестовал, выковал,
принес, как аист (буревестник?) всем кто ему поверил, за ним
пошел.
Короче, глаза Анатолия горели, уши алели, рука то
крошки мелкие катала в кармане чешских брючек плисовых,
то теребила значок вишневый на праведной груди, душа его
плясала, пела, как дура прыгала, вертелась, стучала пятками,
дышала часто, и Толя даже фигуру гнусную поэта,
посмевшего не только вновь сюда явиться, но так
непринужденно угол подпереть спиной, законам
распостраненья света вопреки не видел, игнорировал, не
замечал.
Но, впрочем, негодяй терпенье коллектива
