можно открыть хоть с той, хоть с этой стороны...
- Остался "Херес" наверху, ты будешь?
- Давай.
- Один момент, только без глупостей, договорились? Щеколда щелкнула.
Минута выиграна. А эта парочка столов зачем в углу там друг на друге?
Разминку проводили? Репетировали танцы? Или же просто развернуться было
негде? Теперь не важно, главное - поставить на попа тяжелый верхний... так,
так... еще... еще... чуть ближе к подоконнику... огонь!
Эх, только-только члены и кандидаты в члены политбюро, работы
исключительной издательства "Плакат", в полном составе, дружно стали для
улучшения обзора и конвекции расстегивать партийный шевиот, девка-оторва
опрокинула, в окно столкнула двухтумбовый и вместе со стеклом стальную
халтуру, тяп-ляпство из гнутых прутьев высадила.
Пока-пока-покачивая перьями на шляпах, Судьбе не раз шепнем, - на
теплый, пыльный суглинок мая приземляясь, колени выпрямляя и отряхиваясь:
- Чао!
* СУББОТА часть третья *
ЛЕРА
Он позвонил в субботу. Валера только-только закончила беседу глупую и
утомительную со свиньей, внезапно объявившимся и алчущим общения
немедленного, тесного, подонком Симой Швец-Царевым.
- Ну что, кинозвезда, должок-то будем отдавать? - прохрюкал, прочавкал
претендент очередной на обладанье прелестями девичьими.
- Или ты думала, забуду и прощу? Ась? Плохо слышу, повтори-ка? - был
жеребец наредкость нагл и по обыкновению решителен, Бог знает каким образом,
с чего и почему, ей отрицательное, красное выведя сальдо.
Себя же он явно чувствовал в плюсах. Еще бы. Вчера за ужином в
"Южбассе" под молодецкие коленца "Мясоедовской", под коньячок со вкусом
неутраченным исходного продукта, который шкуркою лимонной и то не сразу
перешибешь, брат Вадик выдал младшенькому Диме, извлек из накладного
пижонского кармашка и бросил через стол бумажку неказистую, измятую, однако,
купленную Симой, тем не менее, за деньги настоящие.
Для ощущенья жизни полноты, помучал чуточку, но отдал. Кинул. Бери,
сопляк. Скажи, спасибо.
Конечно, угодил в тарелку с шашлыком, но не испортил этим настроение и
аппетит единокровного, родного. Наоборот, необычайно возбудил, взбодрил и
даже окрылил наследника традиций героических до степени, потребовавшей
скорейшей смены общей залы предприятья общепита на узкую кабинку мужской
уборной заведенья. Там оказавшись, впрочем, Сима не стал рвать молнию и
пуговки, в зеленых бликах малахитовых щербатой плитки он почерком зазнобы
"мама мыла Машу" насладился, затем движеньем резким отделил придаточные
неуклюжие от главных безобразных, отнял у подлежащих, пусть мерзкие, с
ошибками чудовищными, но все-таки сказуемые, смешал приставки, суффиксы и
корни, сложил на край фаянсовый, подошвами изгаженный, бумажек мелких
стопку, и сжег. Смахнул ботинком пепел в вазу неопрятную и утопил в водице
рыжей. Вот это помнил. Отчетливо и ясно. А далее - ком, муть, ерунда
зеленая. Пил все со всеми. Размахивая вилкой, обещал лишить врача команды
первой лиги внешности приятной, пытался забодать его чуть теплого, прижать к
столбу фонарному железным ситом передка тупого жигулевского, блевал в окно,
с педали газа ногу не снимая, на развороченном асфальте у Щетинкиного лога
подвеску чудом не разнес, но потерял колпак, остановился, подобрал, стал
надевать, да от усилий непомерных сомкнулись очи, и к пыльному, горячему
крылу припав, уснул, забылся бедолага. Короче, милость Творца в том
непостижимая, что утро встретил не распотрошенным трупом в морге, а ссадин и
синяков происхожденья неизвестного в расчет не принимая, живым и невредимым,
у открывающейся всем страждущим на радость ровно в семь, железной шайбы,
пивной точки при речном вокзале.
Кровь разогнал, разбавил, охладил парочкой кружек. Свел горизонта линию
с воображаемой границей неба и земли, твердь под ногами ощутил, на
кожемитовое плюхнулся, дух смачно отрыгнул ячменный и порулил домой.
Нажрался пирога вчерашнего, распухшего от осетровых нежного филе, и
завалился в люлю. Баю-бай.
Спал, до двенадцати подушку обнимал, дышал в атлас, лен слюнкой
увлажнял. Сон славный вторничный, вторженьем смеха вадькиного прерванный
столь безобразно, счастливо досмотрел в субботу, и пробудился, будто бы и не
было трех этих гнусных дней, в отменном духа расположении, готовый жизнь
продолжить с той минуты, когда несчастная едва не прервалась.
А закачалась дивная на волоске в миг сладкий смены мягкого и круглого
на гладкое, упругое, прохладное. После того, как первой, витаминами, солями
минеральными богатой травушки откушав, попер бычок, расталкивая стадо,
прочь, к черту, двинулся от опостылевшей пеструхи к маячившей там, с краю,
гордой, тонконогой, черненькой.
Му-уууу-ууууу!
- Что значит, не получится сегодня?
Дурная Лиска, добраться до сахарных берцовых, большой и малой,
вознамерившись, щенячьими, но остренькими зубками хозяйку заставляла быстро,
очень быстро соображать.
- Так у меня же съемка, Сима.
- В субботу?
- В том-то и дело, что в субботу. Поедем в "Юность", будем там
записывать для передачки новой программу дискоклуба Горного.
- Хо, хо, гы-гы! Пойдет. Ништяк. Мы это любим, танцы-шманцы. Когда
заехать за тобой-то? За час намазаться успеешь?
- Уже в порядке, не волнуйся, за мной послали полчаса назад со студии
дежурку, вот жду с минуты на минуту.
- Ну, тоже катит. Значит там встречаемся. Начало-то во сколько? В
шесть? Ну, все, замеряно. Чулочки красненькие не забудь надеть.
Ню-ню-ню-ню.
Козел. Счастливо наловить тебе впотьмах каких захочешь, красных, синих,
черных, заштопанных вчера и разошедшихся сию минуту в аллюре страстном.
Похоже кинула, так просто. Еще бы одного неплохо так же точно оставить
с носом, в луже, на бобах. Или ни в коем случае? Перекреститься, что в день,
когда Алешка сделал дурой, он, кстати так, вонючка, нарисовался, мосье
Курбатов, можно сказать, руку протянул?
Нет, подождем, пока что подождем, не станем пачкаться, спешить, просто
не выйдем в понедельник на работу, во вторник тоже не пойдем, приветик,
голубой экран, терпенье, рано или поздно, отец за ужином ли, за обедом
скажет сам:
- Ты, Валя, вот что... Василий завтра трудовую принесет, пойдешь...
Куда теперь? Распространителем билетов в Филармонию, учительницей
кройки и шитья в Дом Пионеров? Какая разница? Он все равно придет, какой бы
ни был, чтобы ни было, придет, придет, и пусть он будет виноватым, а я
прощу, прощу и никуда уже не отпущу...
- Не стыдно? - Валера присела, за холку подняла звереныша смешного,
лайку Лиску (вчера отец от дядьки притащил племянницу трехмесячную попавшей
в этом феврале под колесо уазовское Белки).
- А? Не слишком ли здоровый тебе попался заяц для первого-то раза?
Может быть, лучше пузо почешем для начала?
Одно другому не мешает, похоже, полагала псина. Едва лишь ласковые
пальцы перестали пух ерошить, малышка тотчас же за недоеденную, вкусную
лодыжку принялась. Ну, в общем, самая игра у них с собакой началась, веселье
самое, когда на коридорной тумбочке вновь дернулся и запросил ботинка в
голову, опутанную проводами, телефон. И кто же? Сима, неведомым титаном
мысли надоумленный, с контрольною проверкой? Малюта, куда-то забурившаяся,
пропавшая, исчезнувшая на неделю:
- Валерка, забери меня отсюда!
- Ты где?
- Не знаю. Ничего не знаю, забери меня отсюда.
Или же.
- Анна Витальевна? Алло? Это "Жаворонок"? Алло, бухгалтерия?
Ззззз - телефон. Тик-тик - часы. Ззззз - телефон. Тик- тик - часы.
Взять?
(День-конь? Или день-птица? С отметиною черной или белой?) - Да.
И ничего. То есть, сердечной мышцы сокращение без расслабления,
физически, как близкое удушье, ощущаемое напряжение молчанья. Что лопнет
первым, перепонка, мембрана, жила медная или же губы разомкнуться? О, Боже,
неужели? Так скоро?
- Ты?
- Я.
Алексей, ее Алеша, вот, знайте, знайте, как это происходит, случается,
ха-ха, звонит с вокзала: - Ты что там делаешь? Меня ждешь? Надо же. Давно? -
и просит, смеша суровостью внезапно оробевшего балбеса, приехать к нему
немедленно, сейчас же.
- А ты, ты сам-то почему не можешь, мой хороший?
- Я объясню, я объясню тебе.
И надо ему должное отдать, он попытался.
- Понимаешь, она бы никогда нам не дала, не то что вместе быть, жить не
дала бы, - Алеша повторял, на гнутой спартанской деревянной скамейке пустого
зала ожиданья жд вокзала сидя:
- А теперь... она никто, ноль, ее нет.
- Серьезно?
- Да, я уезжаю, перевожусь в Запорожье, - его чудесные, но темные
глазища смотрели не на Леру, от фрески оторваться не могли эпохи
алюминиевого романтизма во всю стену, с расставленными там и сям, серой
ракете параллельно, головастиками, что карты звездные заправивши в планшеты,
в раздумьях проводили предстартовые неизменные одиннадцать минут.
Собственно, уже можно считать, перевелся, во всяком случае, сдал сессию
досрочно и документы во вторник, среду ближайшую на Украину отошлет, а
там... там не должно быть никаких проблем.
А проблем, препятствий, неожиданностей от судьбы не ждал Алеша Ермаков
постольку, поскольку несложным делом томского студента, там, на днепровских
берегах заняться обещал не кто-нибудь случайный, посторониий, равнодушный,
нет, напротив, его собственная теща, доктор биологических наук, профессор,
проректор ВУЗа уважаемого и авторитетного Елена Сергеевна Костырева.
Впрочем, Валере подробность эту любопытную, деталь, нюанс не выложил
Алеша тут же, не бухнул, с плеча не рубанул, умолк в очередной раз и сидел
решительный и бледный, двухмерным, плоским покорителям галактик и
туманностей сродни. А Лера, его чудная девчонка, все просчитавшая заранее,
все, как казалось ей понявшая, простившая уже, лишь улыбалась, "ну же, ну,"
- любуясь нежным и чуть вздрагивавшим золотом. Он волновался, он не решался,
смешил забавно заострившимся и удлиннившимся как-будто носом, и так хотелось
миг борьбы его с самим собой (начало сдачи, отступления продлить) купаться,
фыркать в нем, нырять, но жалость и любовь сильнее оказались эгоизма
победительницы:
- Ага, а мне, так надо понимать, пока что лучше здесь побыть?
- Тебе... тебе тут лучше оставаться, - померкли несравненные, опали.
- А, вот как.
- Да, Валера, я женился...но... но, в общем-то, не в этом дело.
"Конечно, конечно же, мой славный дурачок ,"- дочь следопыта-скорняка
смотрела ласково, неправильно, не так как надо, как всегда, короче, -" Ты
говори, я слушаю, чего держать все это, говори, давай, пока смешно не станет
самому." Ах, Господи, зачем, зачем он клятву, данную стеклу вагонному,
линялой шторке позавчера, нарушил и позвонил, за три часа до отправленья
электрички на Тайгу не выдержал, набрал ненужный номер в будке телефонной.
Хотел быть честным, объясниться. С кем? С незнающим унынья сгустком задорной
плоти? О чем? О чем он говорить хотел с рекою, ветром, цветущим лугом? Смысл
жизни - смех. Цель, планы - рожица. Страх, ужас, безысходность - язык в
развратных розовых сосочках.
Можно подумать, не отрезал он, не отрубил, две майские недели тому
назад, десятого гвардейского числа, когда в руке ладошку пряча Лены
Костыревой, сестренки младшей ваятеля и живописца, кивнул распорядительнице
ЗАГСа, толстухе с замазанными пудрою прыщами:
- Согласен. Да.
Он снова погибал, он снова возвратился в канун проклятый бесшабашной,
шумной ежегодной стрельбы по люстрам полупрозрачным пластиком, в пору, когда
