доводит ее до слез. Родители учеников считают себя вправе бестактно
давать преподавательнице указания, по часам контролируют время ее
прихода и ухода. "Зачем же вы, Мария Лазаревна, - спросила я ее, -
писали в Бельцы, что живете в Израиле превосходно? Ведь ваши письма
ходили по рукам и губили людей!" Учительница побледнела и схватилась
за сердце: "Мне было стыдно перед своими земляками. Помните, в Бельцах
я была человеком, я ходила с поднятой головой. И ученики и родители
приветливо улыбались мне. В Израиле я стала ничтожеством. Никому я
здесь не нужна. Я опустилась. Я в полной мере ощутила комплекс
неполноценности - тот самый, который на советской земле представлялся
мне невозможным, придуманным. И мне было стыдно признаться в этом..."
Другие, отвечая на мой вопрос, объясняли свою роковую ошибку
стадным чувством.
Двадцативосьмилетний Абрам Питилашвили, ранее работавший в
Тбилиси радиотехником, так и сказал мне: "Видели, как иногда в горах
бегут бараны? Один за другим спешат, один за другим пробираются в
ущелье, один за другим валятся в пропасть. Нас молодых, погубили
старики. Письма из Израиля разворошили в них националистические и
религиозные чувства. Но перекладывать свою вину на стариков тоже
несправедливо: тем и в голову не могло прийти, что эти
письма - подложные, написаны под диктовку, что большинство
их-заурядные фальшивки".
Были, впрочем, и письма отнюдь не восторженные. Но попробуй
разберись, каким верить, а каким не верить! Ведь многим не верили. Но
каким?
Уехавшая из Латвии Рива Москович, пробыв в Израиле несколько
месяцев, пишет сыну, что не надо ему приезжать к ней, что здесь он
жить не сможет. Но сын уже до предела напичкан сионистскими посулами.
И смысл его ответного письма таков: мать, которая хулит "священную
землю отцов", мне не нужна! И он уезжает в Израиль. Но матери там не
застает: ей удалось бежать.
Лейзер Шайкевич получает от жившего в Израиле брата письмо. Брат
недвусмысленно советует оставаться в родной ему Буковине. Но
"дальновидного" Лейзера на мякине не проведешь. Он так комментирует
письмо соседям: "Брат всегда хитрил со мной. Я понимаю, ему там
хорошо, и он не хочет, чтобы и мне было хорошо. Дураков нет - я таки
поеду!"
Третьи не отвечают на мой вопрос, они просто не решаются сказать,
о чем думали, отказываясь от советского гражданства. Ведь, уезжая из
Советского Союза, они откровенно разглагольствовали об ожидающих их в
Израиле меде и млеке. И с большим опозданием Моисей Матусович Гитберг,
инженер-металлург, оставивший в Днепропетровске жену и
пятнадцатилетнего сына, понял теперь: "Один известный западный юрист
сравнивал посылку враждебной информации на территорию иностранного
государства с посылкой артиллерийского снаряда. Какая правда в этих
словах!"[Гитберг, очевидно, имеет в виду высказывание видного
американского юриста-международника С. Биро, сделанное еще в 1945
году.]
Многие очень поздно постигли эту правду. Механик Абрам Гиршович
Гец, бывший рижанин, сейчас сокрушенно восклицает:
- Будь проклят этот "Голос Израиля" и другие брехливые
радиоголоса! Сколько несчастья приносят они людям!
Но тут же грустно добавляет:
- Конечно, чужие голоса - поганые голоса, однако надо иметь свою
голову на плечах. А я на какой-то момент потерял ее...
Итак, о чем же все-таки думали эти люди, покидая родную страну?
Из ответов на этот простой вопрос мне запомнились слова одесского
обувщика Рувима Львовича Блувштейна, бежавшего из Израиля с
восемнадцатилетним сыном, которого собирались призвать в израильскую
армию:
- О чем я думал, покидая Одессу? На свое горе, я тогда не думал.
Думать я начал поздно, только в Израиле, когда моему сыну объявили: ты
будущий солдат нашей армии и обязан воспитать в себе ненависть к
арабам. И я впервые с ужасом подумал: что я наделал, куда я привез
своего сына!
Рассуждения о "второй родине", на которые так щедра сионистская
пропаганда, напомнили мне слова Льва Абрамовича Кассиля,
замечательного писателя и советского патриота:
- Для тех, кто воспитан советским строем, не может быть никакой
второй родины. У советского человека может быть только одна родина.
Понимаете, только одна!
Прошло немало лет с того дня, как в Англии я услышал эти слова
Кассиля. Но до сих пор помню, как твердо и безапелляционно отчеканил
их писатель, обычно высказывавшийся мягко и даже с какой-то долей
застенчивости. Непримиримость и страстность, прозвучавшие в голосе
взволнованного Кассиля, сразу заставили стушеваться и замолкнуть того,
к кому он тогда обращался. И почтенный английский господин еврейской
национальности по фамилии Бук, один из самых богатых жителей города
Сандерленда, уже не посмел больше и заикнуться насчет того, что откуда
бы, мол, ни приехал еврей в Израиль, он ощутит эту страну как свою
вторую родину.
Впрочем, самому себе сандерлендский коммерсант отводил только
роль сионистского проповедника. Он и не помышлял об отъезде в Израиль,
ибо почитал се6я обязанным перед потомками добиваться дальнейшего
расцвета своей торговой фирмы в Англии. Но евреи, менее связанные с
собственностью, обязаны были, по мнению мистера Бука, немедленно
воспользоваться сионистским "законом возвращения на землю отцов". По
этому, с позволения сказать, закону любой еврей может претендовать на
жилище близ священной горы Сион.
- А не еврей, родившийся и живущий близ горы Сион, - гневно
воскликнул Кассиль, - обязан очистить место для новоприбывшего? Какое
варварство! Ведь это же перепев антисемитской политики нацистов: они
считали, что евреям нет места в третьем рейхе, в покоренных им странах
- это место займут арийцы...
И сейчас, терпеливо выслушивая жалобы и стенания бежавших с
"земли обетованной" людей, я часто вспоминал гневные слова Льва
Кассиля о "второй родине". Я еще и еще раз убеждался: все беды и
горести этих людей - закономерный результат того, что они предали свою
Родину.
...С некоторыми из тех, кого я встретил в Вене, мне пришлось
беседовать дважды и трижды. Многие просили меня ознакомиться с их
записями и, как они говорят, исповедями. Все они - каждый по-своему,
каждый на памятных и подчас жестоких примерах - воочию убедились, что
капиталистический уклад жизни, сдобренный теориями расового
превосходства, не для них, не для их детей.
Но я покривил бы душой, утверждая, что все без исключения стали
жертвами одной только лживой и разнузданной сионистской пропаганды.
Нет, некоторые оказались жертвами прежде всего собственных иллюзорных
представлений о капиталистическом обществе. И прежде всего те, кто
мечтал "сделать карьеру". Мечтал о "свободном предпринимательстве".
Роман Кацобашвили, бывший повар "Рицы" - одного из самых
популярных ресторанов на Черноморском побережье, - обуян желанием
вернуться в Грузию. Его многочисленные заявления - письменные и устные
- полны грустных фактов и подробностей, сделавших для него жизнь в
Израиле мучительной и бессмысленной. Склонен даже поверить и пылким
словам Кацобашвили о тоске по жене, с которой он, однако, мгновенно
разошелся, чтобы облегчить себе возможность уехать в Израиль. Но не
может он утаить роившихся тогда в голове и подтачивавших сердце
всяческих эфемерных планов. Ему мерещилось, как он, замечательный
кулинар, пышущий здоровьем человек, энергичный работник, вовсю
"развернется за границей".
А двадцатипятилетний московский музыкант Михаил Бранзбург убедил
себя, что только за границей он сможет в совершенстве овладеть
ударными инструментами и стать выдающимся оркестрантом. Решив оставить
жену и дочурку, он шепнул уезжавшему в Израиль тромбонисту Александру
Кофману: "Устрой мне вызов от липового родственника". Вызов
незамедлительно прибыл с загадочной для Бранзбурга подписью:
"Сомполински Загава" - мужчины или женщины, мифического двоюродного
брата или несуществующей троюродной сестры.
Правда, все находящиеся в Вене беженцы из "земли обетованной"
считают, что Бранзбургу повезло: он встретил бежавших из Израиля людей
и, побеседовав с ними, отказался туда ехать. С трудом сдерживая
раздражение, я слушал лицемерно кроткие рассуждения наглого музыканта:
"За ребенка я спокоен - в Советской стране никогда, что бы ни
натворили папа или мама, девочку из детского садика не отчислят".
Кое-кто из моих собеседников, желая проявить предельную
откровенность, рассказывает мне о накапливавшихся у них "обидах" на
советское общество. Теперь с роковым для них опозданием эти "обиды"
представляются им смехотворными.
Для бывшего киевлянина Николая Фавелевича Петрова-Штейна начало
"обидам" на Советскую власть положило недостаточное внимание дирекции
завода к написанным им, как он выражается, рабкоровским сигналам.
Правда, сейчас Николай Фавелевич понимает, что некоторые из его
сигналов дурно пахли клеветой.
Более подробно и с нескрываемым самоосуждением рассказывает о
своих "обидах" зубной врач Александр Исаевич Каганов:
- Мое падение, да, именно падение, началось с того, как я
отреагировал на оскорбительную грубость управдома соседнего дома, где
я прогуливался со своей собачкой. Сейчас я кажусь себе сумасшедшим! Но
тогда, предварительно обработанный всякого рода слушками и
радиопередачами враждебных станций, я оказался достаточно "созревшим",
чтобы отождествить грубияна управдома с... Советской властью! И когда
на следующий день мне близ синагоги предложили устроить вызов в
Израиль, я согласился...
Кстати, именно "близ синагоги" встретили многие из моих
собеседников услужливых людишек, предложивших им "устроить вызов" в
Израиль. Об этом рассказывали мне и бывший москвич Каганов, и бывшие
рижане, кишиневцы, львовяне.
КРУШЕНИЕ ИЛЛЮЗИЙ
Кое-кто уезжал в Израиль уже с репутацией убежденного сиониста.
Такие мнили себя "борцами" и даже "победителями", гордясь тем, что не
скрывали от Советских сограждан своих враждебных взглядов и открыто
распространяли сионистскую клевету на наш образ жизни. Еще по дороге в
Израиль взахлеб торопились публично заявить о выпавшем на их долю
счастье - отъезде из Советской страны. Для них, своих идейных
единомышленников, израильские власти создавали более или менее
благоприятные условиям даже досрочно выдавали им постоянные паспорта -
"кавувы".
Их в Израиле принято именовать "идеалистами" в отличие от
"материалистов" и так называемых "промежуточных". "Идеалисты" вначале
даже как-то свысока смотрели на откровенно жаждавших роскошной жизни
"материалистов" и особенно "промежуточных", намеревающихся и капитал
приобрести и невинность соблюсти.
Однако и недавние "идеалисты", причем самые отъявленные, тоже
обивают пороги советского консульства в Вене. Назову, например, бывших
ленинградцев - юриста Григория Соломоновича Вертлиба и его жену
математика-программиста Софью Моисеевну Вайсман, помпезно встреченных
в марте 1971 года "братьями во Сионе". Израильское радио присвоило
Вертлибу титул "руководителя еврейской общины", ибо он стоял во главе
нескольких сионистски настроенных евреев, желавших выехать в Израиль.
Эта возглавляемая им группа, как признал Вертлиб, "занималась
распространением литературы, убеждающей евреев, что их место в
Израиле".
Вертлиба, естественно, встретили в Израиле подчеркнуто радушно: в
числе нескольких избранников он был на продолжительном приеме у самой
