ней индийского мага, как она сама меня попросила, и только. Это
уж он ознакомил ее с опием. Но, в самом деле, не лучший ли для
нее это был выход?
Однако никакого опия мы еще не знали в те времена, когда ваш
Константин Птолл, оглядевшись кругом себя в канцелярии, произвел
переворот в письмоведении. Он завел особую утреннюю почту для
Императора, с которой он на медном подносе отсылал деловую
корреспонденцию. Вскоре он стал сопровождать оную
корреспонденцию короткими заметками от себя, ни о чем, право, а
так - как здоровье Императора? Заметки мои явно были читаны, в
чем я каждый раз убеждался по возвращении подноса. В дальнейшем
я даже стал снабжать мои отправления короткой изящной цитатой
откуда-нибудь. И - в один прекрасный день - получил шутливый
ответ. Отсюда и затеялась наша переписка, перешла на темы ученые
и превратилась в полезное и поучительное времяпрепровождение.
Потом он в один Божий день явился ко мне в канцелярию. С
инспекцией будто, и навел на меня, неискушенного, изрядный,
было, испуг. Но успокоил после нескольких минут притворной
строгости, сам себе расхохотался и завел со мной беседу. Так
годы и протекли первые. Мария его часто сопровождала, в
гуляньях, в выездах, даже в боевых действиях. Впрочем, какие
тогда, в ту пору луча и фолианта, были боевые действия. Русичи,
правда, приплыли под Константинополь, но были отражены. День был
больно погодистый, то солнце, то облаци, ветер пресильный дул,
суда в гавани все блестели, так что и сеча с нашего пункта
наблюдения носила праздничный характер. На холме над гаванью
Царь раскинул шатер, там мы все и сосредоточились, порой вверх и
вниз бегал посыльный, доставлял отчеты о событиях, а у нас на
холме был стол, на нем обильно имелось легких закусок, походных,
незатейливых, с позволения сказать, чтоб скоротать время,
порывами ветра морского нас обдувало, снизу доносило стуки,
звяки, а то и крики, солнце то бросится в глаза, то за облаком
спрячется, Мария щурилась и ладошку прикладывала козырьком,
чтобы разглядеть. Двое военных чинов ели яблоки, имея между
собой военный совет и простертой рукой с обкусанным фруктом
обводя позиции неприятеля. Внизу под нами, на берегу, сидело
около сотни гоплитов, на всякий случай, так когда русичей стало
прибивать к берегу, они не на шутку разошлись там, наскучались,
напеклись на солнце. Видно было, как вервиями русичей с челнов
опрокидывали. Царь тогда уже ушел, вместе с Марией, ибо было к
тому времени все ясно, и на горизонте уже дождевые тучи росли к
смене погоды, и ветер все крепчал, ну а мы досматривали. Особо
там смотреть не на что было, да и не разобрать - скучились они
больно. Сгрудились и все тыкали копьями - вверх-вниз. Флажки на
копьях хлополи на ветру. Особенно хорошо у меня запечатлелась
погода, как все были освещены прыгающим, разыгравшимся солнцем,
какие краски были на всем дневные, воздухоносные, сколько
фруктов было на столе, сколько неба было вокруг, и меня все
возносило чувство не то большого будущего, не то торжественного
настоящего.
Это было летом, в июле, а на следующий год Мария Авгирена
умерла. Перед этим в болезни чахла, Государя пугая и расстраивая
безмерно. Сказывали, он сам у ней дежурил по ночам, бабок
отгоняя. А по утрам выходил молиться, я слыхал его молитвы,
будучи по обыкновению своему в церквушке об это же время. Он
очень благодарил, что и эта ночь Марией пережита. Потом просил
ей еще времени, робко, плача. Пробормочет свое - и вверх взгляд
бросает, а потом, косовато так голову пригнув и в плечи втянув,
вновь бормочет. И кивает себе, как будто что-то слышит в ответ.
На некоторое время эта его манера сделалась источником
ежедневного трепетания для дворцовых жителей и - могу ли
позволить себе? - священного развлечения: сходились глядеть,
обмирать, разевать рты, приводили родных. Не всем был доступ во
внутренние палаты болезни, но все могли издали увидеть мелкие
рассеянные движения, моление, то громкое, то шепотом, рыданиями
прерываемое, и голову, странно склоненную набок, ухом
настороженную, плечами обороняемую. Видимо, Константину и впрямь
были видения и идеи, ибо он не раз носился с новым исцелением,
лекарей путая и отстраняя от дела. Помню, один раз все,
разодевшись в красное, носили Марию кругом дворца в закатный
час. Три раза обнесли, и я помню, как подрагивала ее голова на
подушке. Лучше ей, однако, не стало.
По смерти Марии я, пожалуй, сделался самым близким Государю
человеком. Много сил я положил на то, чтоб Государя повернуть
ликом обратно к солнцу. Но, после того как утрата перестала
отнимать все силы Государя, между нами воцарилась пора
отчуждения. Мы за месяцы не перекинулись и парой слов. Я тогда
много писал, а он ездил на охоту, по дворцу распространялись
неправдоподобные рассказы о победах над медведями. Он
лихорадочно учинял возведение зданий, разбивал сады. В отличие
от предпринятого ранее строительства храма Св.Георгия, которое
носило замедленный, даже нерешительный характер, новые проекты
были молниеносны. Что касается меня, я в это время через
попечительство Лихуда вносил посильный вклад в возобновление
Константинопольского университета, где и стал ипатом философов,
не бросая, разумеется, императорской канцелярии. Я работал над
курсом лекций, а у Константина возили туда-сюда десятки повозок
земли, срывали и насыпали холмы, ловили по всему Византию певчих
птиц и выпускали их из битком набитых клетей в едва посаженные
рощи. Это было впечатляющее, гигантское и хаотичное брожение,
это было живое существо, одержимое переменами, оно насаждалось и
сохло, заполнялось, уходило в землю, разлеталось и вновь
ловилось, передвигалось, что ни день, с места на место. Я
крючкотворствовал пером, а у Константина рыли пруд, я заострял
силлогизм, пруд крылся ряской, я мастерил энтимему, у
Константина боролись с лягушачьей икрой, осушали пруд, ставили
вместо него беседку, потом фонтан, потом розовый куст. Наконец,
брожение в константиновых садах улеглось, улучшения
прекратились, и сады застыли раз и навсегда, застигнутые
врасплох. А я написал курс лекций и небольшой трактат
медицинского характера.
Мог ли я усматривать общность? И не обманывал ли я себя?
Мне казалось, что и Константин создавал текст или даже слово
монументальными средствами, как и приличествует Императору.
Птицы, рощи, пруды и холмы были его алфавитом, перемены
объяснялись поиском правильного слога или знака. С тех пор я
невольно гадал: как читался сад? Что означал? Я подолгу смотрел
на сады из окон дворца. Теперь я иногда с тем же холодящим
ощущением гляжу из монастырских окон на гору и лес. Теперь даже
не тронутая человеком природа все более меня тяготит, как
нерешенная задача, пугает, как начертанное перед глазами слово,
в котором есть знакомые линии и символы, но смысл которого
остается закадкой.
4.
Над Зоей, стало быть, я возымел власть. И опий здесь ни при чем,
государи мои. Я над ней имел власть духовную. И все, что с ней
произошло, полагаю, к лучшему. И в самом деле, посудите сами. По
утрам у нас темень, лишь кое-где освещено, в кухнях, кругом
тихо, или в службах только орут или хохочут или шепчут. Утром
иногда слышно, как Царь кричит истошно от боли, и лекари со
спальниками и бабками бестолково носятся, тазы с водой таская.
Против воли слушая его, я гадаю, так ли болят у него суставы,
или, избаловавшись, он кричит со скуки. Я гадаю и напряженно
прислушиваюсь. Вот - снова - или это мне послышалось? Около
полудня начинается обед, Царь выходит, под руки сопровождаем.
Обед длится и длится, Царь возлежит, ибо сидеть порой не в
силах, то пьет, то ест, то разглагольствует, то басни слушает.
Приличный люд посидит - и стремится удалиться, исчезнуть с краю
стола незамеченным, только безудержные всякие людишки
высиживаются до вечера и доходят до хмельного безобразия, к
глубокой ночи кончается либо кутерьмой, либо приступом болезни.
Зоя и сестра ее, Феодора, бывают иногда в начале трапезы,
старуха Зоя выходит в своих не по-ромейски глядящихся белых
балахонах и полупрозрачных шарфах, степенно выходит, не видя
кругом себя. Иной раз наденет что-то и вовсе как у турок и
движется во всем этом чудном одеянии к своему месту. Однако
крестным знамением себя всякий раз осеняет, входя. Константин ее
за это величает мамичкой-царицей и славословит избыточно. Она
никогда не ответствует. Когда она умерла и ее погребли, из-под
могильной плиты вырос гриб. Государь, завидев это бледно-серое
растение, упал на колени, кричал о чуде и знамении и сзывал
зрителей засвидетельствовать. Я видел это. О, Господи.
Вот что осталось нам с тобой с годами, подумал я тогда, тебе,
отечному, - причитать на могильной плите старухи, сведенной на
нет опием (невольный навык, привитый другой, главной в твоей
жизни потерей), а мне - глядеть, помнить, сравнивать,
ненавидеть.
5.
Занятия науками и риторикой, которые я с таким тщанием
преподавал Государю, совместные чтения с комментариями по смерти
Марии были отменены. Что, возможно, пришлось кстати, ибо мне
удалось гораздо более времени посвятить своим трудам. Не могу не
упомянуть, что мои обязанности в канцелярии значительно
расширились, в том числе благодаря моему собственному желанию
навести наконец эпистолярный порядок и обеспечить
жизнедеятельность империи надежным письменным сопровождением.
Подумать только, сколь огромное число важных документов не имело
даже копий, - не вмешайся я, многое было бы со временем утеряно!
К примеру, если бы не сохраненная мною опись даров, сделанных
армянской миссией, факт дарения был бы забыт, намеки тамошнего
князя на продемонстрированную уже щедрость были бы поняты
превратно, и наши отношения с этим малым народом могли бы
сложиться совсем иначе!
Полагаю, что не преувеличу, если скажу, что распоряжение
документами нашей империи придает со временем распорядителю
некую неуловимую силу. В качестве иллюстрации приведу один или
два случая, когда, скажем, прибывает в столицу лицо из глуши,
обретшее изрядное влияние на тамошних просторных землях, и,
понимаете ли, предполагает, что тем же образом добьется своих
целей и в отношении администрации. Весьма кстати тут приходится
соответствующий документ, в котором отец или дед оного лица
собственноручно подписались в том, что принимают землю от Царя в
благодарное хранение и приумножение, но отнюдь, заметьте, не во
владение. Ввиду такого документа приезжие эти лица вынуждены
выбирать перед властью тон более сговорчивый, а власть, в свою
очередь, приосанивается и знает, на что нажимать в случае чего.
Благодаря таким казусам ваш покорный слуга заслужил уважение
среди властных чинов и даже внушил трепет малым людям дворца
сего. Таким я и предстаю перед вами через несколько лет после
поступления на службу: весьма незаменимый и осведомленный,
сдержанный хранитель слова написанного, кроме того, образованный
и пишущий в разнообразных областях. Уже не тот, не тот, что был
принят в канцелярию, и Лихуд, благодетель мой и первый советник
Царя, одним из первых узрел разницу и приблизил меня к себе
по-дружески. Уже и я, пользуясь неуловимым влиянием, перетянул
во дворец своего бывшего учителя Мавропода, за что тот был мне
благодарен. Место мое во дворце сделалось постоянно и особо.
С этим ли обстоятельством или еще с чем было связано
возобладавшее в то время всеобщее настояние оженить меня?
Доброхоты мои на то и указывали, что я-де остепенился, приобрел
соответствующее положение, и теперь самое время обзавестись
женой и домом. Удивительным для меня здесь является то, что я
каким-то образом дал себя уговорить. И не только был уговорен,
но некоторое время так и думал об этой ситуации: пора-де,
вероятно, так и нужно. Нашли мне весьма молодую девицу, только
что не ребенка, приложился тут же и дом. Кстати, опять-таки по
какому-то хитрому распоряжению судьбы ее тоже звали Мария.
Свадьбу сыграли роскошную, благодаря чему с самого момента
церемонии меня стало охватывать неприятное ощущение
невероятности происходящего. Сама церемония немало тому
