"Неустроенная, должно быть, у него жизнь, раз нет сетки", - подумал я.
Позже выяснилось, что он подвергся нападению рыбинспекции и остался без
орудия лова. Благо рыбы здесь изобилие и на пропитание запросто можно
наловить удочкой.
Кроме удочки, у Паши, похоже, не было никакого хозяйства и даже ружья.
А между тем к нему каждый вечер наведывается медведь, и сегодня тоже должен
прийти.
Только мы развели костерок и собрались сварить уху из щуки, как вдруг
Паша встрепенулся и начал внимательно прислушиваться. Я ничего не слышал, а
Паша - слышал.
- Лодка, - сказал Паша.
- Нет никакой лодки, - напрягая слух, ответил я.
- Точно лодка, - каким-то образом убедившись в своей окончательной
правоте, сказал Паша и от возбуждения совершенно без всякой надобности начал
ворочать дрова в костре.
Через некоторое время я тоже услышал звук мотора. Вдали показалась
маленькая точечка - источник звука. Точечка все увеличивалась, пока не
превратилась в лодку. Паша опять вскочил и начал щурить глаз.
- Миха, друган- зарадовался Паша и заметался по берегу, просто так
расходуя силу, останавливаясь иногда лишь затем, чтобы в очередной раз
сощуриться на приближающийся объект.
Проходя на значительном удалении от берега, посудина изменила курс на
нас с Пашей, и через несколько минут я мог разглядеть допотопное плавучее
средство, сколоченное кое-как из досок при помощи одного топора. Шаланда
была загружена тремя мужиками подозрительного вида. Смотрелись мореплаватели
так, будто год прожили на необитаемом острове, питаясь чем попало.
Старшим среди них, действительно, был Миха. Лет ему было непонятно
сколько, физиономия его была страшно помята и находился он в предсмертном
состоянии от жуткого похмелья. Ходить и говорить Миха не мог. Он вывалился
из лодки и приготовился отдать концы, но Паша таких мелочей не замечал и не
переставал радоваться появлению кореша. Остальные два мореплавателя
выглядели не менее колоритно и тоже мучились похмельем, но помирать пока не
собирались.
Откуда они здесь взялись, куда и зачем держат путь, я не сразу
догадался. Лишь только когда сварилась уха, и они, похлебав юшки, слегка
отошли и были способны складывать слова, узнал, что, оказывается, они в
отпуске и всего несколько дней назад покинули родное село Байкальское, что
недалеко от Северобайкальска. Вышли с запасом продовольствия и водки на
месяц, но по пути зарулили на турбазу, где за пару дней прикончили весь
водочный запас. На следующий день вышли на своей шаланде в море и устроили
пожар, который еле удалось потушить. И вот в таком обгоревшем состоянии они
приехали сюда к нам с Пашей в Боолсодейскую губу.
Ребята совершенно не представляли, куда едут. Курс держали на юг до
встречи с первым приключением. Никто бы не догадался, что это отпускники.
Выглядели они, как беглые каторжники, спасающиеся от погони. Как бы здорово
они смотрелись в курортном Крыму - заткнули бы за пояс всех московских
панков и хипарей.
Все пошли спать, а я остался сидеть у костра, пока не услышал треск
ломающихся веток из лесу. Вспомнив про медведя, который повадился ходить в
гости к Паше по вечерам, поспешил скрыться в зимовье.
Места на нарах мне не досталось, и я завалился на полу под дверью.
Ночью проснулся Миха, и его потянуло на задушевные разговоры. Рассказал обо
всех своих бедах и о том, какая тяжкая нынче жизнь пошла. БАМ работает
еле-еле, колхоз развалился, народ занялся выживанием. Миха видит только один
выход - забирать семейство и уходить в тайгу, где всегда можно прокормиться,
лишь бы власти не мешали.
- Вот Паха, он молодец. Вовремя в лесники подался. Ему бы сюда корову,
тогда бы вообще лафа, - говорит Миха.
- С коровой мне не сладить, больно хлопотно, - ответил Паха.
- А ты жену заведи. Пусть приглядывает за скотиной.
Я вспомнил, что у Пахи из хозинвентаря одна только удочка, и подумал:
пожалуй, одной коровы и даже жены для комплекта будет маловато.
К делу Миха подходил по-хозяйски и по-сибирски основательно,
целесообразно: нужда в жене возникала из-за неудобства обращения с коровой в
одиночку. Очень, по-моему, грамотный подход.
Мы проболтали до утра. За это время я был заживо съеден комарами,
потому что лежал голый поверх спальника из-за страшной духоты от
перенаселения маленького зимовья.
С утра для затравки Паша дал мне съесть вяленую щуку длиной 0.7 метра.
После еды в руках у меня остался рыбий скелет, похожий на пилу, и я не знал,
куда его кинуть. Все-таки мусор.
- Дай собаке, - подсказал Паша (у него на иждивении жили два пса
непонятной породы).
- Подавится, - вспомнил я наставления собаководам-любителям. Правила
кормления категорично запрещают давать собакам куриные и рыбьи кости.
-А я их цельной рыбой никогда не кормлю, - удивился Паша, - только
костями. Если проголодаются, сами чего-нибудь в тайге сыщут.
Слышали бы Пашу члены московского клуба любителей-собаководов - ошалели
бы. Я вспоминаю своих друзей, которые дома держат собак, и то, чем они их
кормят. Сами так не едят, как их питомцы-любимчики.
Бросил собаке щучий остов, который мгновенно исчез в пасти.
На завтрак снова уха из щуки. Мне не надоедает - всю жизнь бы так
питался.
Через полчаса я распрощался с Пашей и его
корешами-мореплавателями-отпускниками и уплыл в направлении мыса
Кательниковский. У основания мыса - губа Хары, откуда просматривается пик
Черского: на вид ничем не примечательная вершина. Ее особенность в том, что
она самая высокая на Байкальском хребте (2588м) и самое главное - имеет имя.
Практически все остальные вершины и пики Байкальского хребта не называются
никак, несмотря на то, что они торчат вверх очень высоко. Может быть, у них
и были имена когда-то, как и у множества безымянных речушек, впадающих в
Байкал, но об этом никто не знает. На карте горы пронумерованы собственной
высотой, как заключенные в концлагере. Бедные незамеченные горы!
Начиная с того места, где я ночевал с Пашей и его друганами-мореманами,
горы постепенно отодвигаются на запад подальше от берега. Вместо гор -
бугристая земля, заселенная хвойными деревьями. Пейзаж становиться менее
веселым.
На мысе Кательниковском - прямо на берегу радоновые источники.
Раздеваюсь и погружаюсь погреть кости в одну из вырытых в прибрежной гальке
ванночек. Тело покалывает и голова немного кружится - приятно.
Пытаюсь идти под парусом. Ветер дует очень странно - струей, ширина
которой, наверное, метров сто. Вне струи - штиль. При перемене галса
вывалился из потока и остановился, а рядом, всего в десяти метрах -
сильнейший сквозняк, но чтобы попасть в него надо сначала опустить весла и
убрать парус, а потом все эти операции проделать в обратном порядке. Не хочу
возиться: складываю парус и иду на веслах - так надежней. Через некоторое
время добрался до мыса Толстый, где обнаружил спрятанное в чаще зимовье.
Чуть было его не проскочил. Решаю остановиться на ночлег.
Силы на исходе. Не смог даже полностью вытащить лодку на берег.
Существовать просто так еще пока можно и вполне сносно, но предпринять даже
среднее усилие - не получается.
Зимовье похоже на сарай - маленькое, старенькое, неуютное, нары
короткие, но мне все равно, хочется только спать и увидеть сон про жаркие
экзотические страны, где как в раю.
Тропический сон посмотреть не удалось. Я закрыл глаза, разогнался,
быстро проскочил все те места где показывают сны, и через мгновение попал в
хорошо мне знакомое помещение, где ничего нет - только темень. Там я и
просидел до утра.
Утром меня разбудил комар. Я старался как можно дольше не просыпаться
совсем, но насекомое оказалось ужасно упрямое, и ему очень хотелось
побольней меня укусить. Я его убил и расхотел спать.
Ночью по всей видимости приходил медведь. Вещи, оставленные на улице
валяются не там, где лежали вчера. А может, это и не медведь был, впрочем,
какая разница? Мне совершенно все равно. Даже если бы из лесу появилось
что-нибудь из ряда вон, слон, например, или птеродактиль, я бы не
среагировал должным образом. Наверное, просто молча стоял бы и с
любопытством разглядывал чудовище.
Не могу шевелить пальцами, любая попытка ужасно болезненна. С трудом
удается почистить зубы и развести костер. Опустил руки в Байкал, потом
погрел на костре, и так несколько раз - полегчало.
Самый изнуряющий день. Прошел всего 5 километров до мыса Красный Яр и
выдохся. Дунул попутный ветер. Ставлю парус и продолжаю идти на веслах.
Ветер усилился и стал порывистый. Лодку временами и очень неожиданно
начинает опасно кренить. Убрал парус, и, как оказалось, очень вовремя. За
считанные минуты ветер усилился до штормового, наверное, до 25 м/с. Волны
выросли моментально. Они с шипящими гребешками, которые то и дело сдуваются
ветром, обдавали меня брызгами.
Хорошо, что я на лодке, а не на байдарке, иначе бы несдобровать. Море
выглядит очень свирепо, но иду достаточно уверенно, не смотря на крутую
волну.
Байкальская волна коварная, легче было бы находиться в штормовом
океане, чем бороться здесь с волнами всего до полутора метров высотой. Я
знаю, что такое настоящий океанский шторм.
Промокший от брызг, подошел к устью реки Рель. Глубины около устья на
карте указаны неверно даже приблизительно. Напротив устья - мелководье,
которое вынужден обходить лагом к волне - кошмарный труд.
На последнем издыхании дошел до Слюдянской губы и выбросился на берег.
Поставил палатку. Собрался развести костер и приготовить ужин. Не тут-то
было! Со стороны гор приползла жуткая черная туча и начала метать молнии,
громыхать и поливать меня дождем. О горячем ужине можно было только мечтать.
Я залез в палатку и доел последние полпачки печенья вместе с тушенкой.
Ночью разразилась гроза со страшным порывистым ветром. Палатку срывало
несколько раз и я бегал голый вокруг нее, пытаясь установить снова. Наконец
удалось. Забрался в наполовину промокший спальник и заснул. И снился мне
дивный сон, но скорей всего это был не сон, а нечто более важное. Сильная
вспышка молнии сверкнула в моей голове, после чего развернулась в сознании
бессловесная мысль-идея вселенского масштаба. Кажется, она сообщала мне обо
всем самом интересном на свете. Мысль-идея просуществовала лишь миг, оставив
меня недоумевать среди черноты пустого пространства сна.
Потом начал собираться в дальнюю дорогу, как вдруг обнаружил, что лодки
моей нет совсем - подевалась куда-то. Она где-то очень далеко в связи с
какими-то скучными обоснованными причинами, и я не могу отправиться в путь.
И в одно мгновение до меня дошло, что потерял в жизни все. Я оказался
настоящим пустым местом, и незачем стало жить. Я начал исчезать у себя на
глазах.
Точно так чувствовал себя в далеком Вьетнаме, когда собирался отдать
концы от неизвестной тропической болезни. Я лежал на твердой медицинской
кушетке, покрытой казенной простынью без домашнего запаха, и видел себя со
стороны. В какой-то момент обнаружил, что не могу говорить. Пытаюсь
закричать и ничего не получается. Удалось не сразу а только, когда собрал в
себе все желание жить. Я перестал летать под потолком и продолжил земное
существование.
Что-то подобное происходило и сейчас, только мне показалось, что вместо
души из меня может вылететь мой путь, а это куда страшней, чем умереть.
Животного страха не было. Это было чувство другого плана, более сильное,
