поворачивали длинные весла, выводя плоты на стремнину. Мутный темный
поток плескался и сдержанно рокотал, неудержимо стремясь вниз, к
далекому морю, деревья вдоль берегов стояли по колено в воде.
Неподвижные фигурки всадников некоторое время виднелись в отдалении,
потом исчезли за поворотом реки.
Веселый колдун тебе ворожил
До века не знать утрат.
Словца поперек тебе не скажи,
А скажешь - будешь не рад.
Богатство и удаль - залог удач,
А ты и богат, и смел.
А под ноги кто-то попался - плачь!
Когда ты кого жалел?
Отвага мужнин, девичья краса,
Едва пожелал - твоя!
Но все же нашла на камень коса:
Тебе повстречался я.
Тебе не поладить со мной добром,
Как водится меж людьми.
В гробу я видал твое серебро,
А силой - поди сломи!
Не будет пощады или ничьей,
Не кликнешь наемных слуг:
С тобой нас рассудит пара мечей
И Правда, что в силе рук.
Богатство и власть остались вовне:
Теперь отдувайся сам.
Кому из нас, тебе или мне,
Оставят жизнь Небеса?
В священном кругу лишь Правда в чести
И меч - глашатай ее.
Из этого круга двоим пути
Не быть. Кричит воронье.
15. ПРАВДА БОГОВ
Путешествие на плотах началось спокойно и мирно. Могучий Гирлим
плавно мчался меж берегов, заваленных сырым, рыхлым, ненадежным еще
снегом. Глубоко внизу оставались пороги, все лето скалившие из воды
гранитные зубы. Минуя такие места, плотогоны с привычной зоркостью
вглядывались в лес, черневший по берегам. Летом, когда неминуемо
приходилось разгружать лодьи и тащить их волоком, перекладывая катки,
здесь можно было напороться на лихие ватаги, охочие до чужого добра.
Особенно лютовали разбойники в пору сегванского расселения, прежде битвы
у Трех Холмов, когда не было порядка в стране. Благодарение Богам, с тех
пор многое переменилось, лиходеи частью утихомирились, частью сложили
головы под мечами добрых людей. А у порогов начали вырастать крепкие
городки. В городках селился народ: половина - воины с предводителями,
другая половина - работники, помощники гостям, прибывшим на волок. И в
обиду не дадут, и лодьи перенесут чуть не на руках. Только плати.
Минуя такие городки, плотогоны оповещали о себе рогом, приветственно
махали руками. С берегов отвечали, хотя и без особого воодушевления.
Обмен любезностями немногого стоит, если все равно твои услуги без
надобности, а значит, и денежек не заплатят.
В двух местах нашлись опытные стрелки, которые, прикрепив к стрелам,
перебросили на плоты письма в Галирад. Доброе дело!
Никто не посягал на путешественников. Смрадная Препона поглотила,
кажется, последних, кто мог быть опасен для такого большого отряда.
Минует еще несколько лет, и Гирлим из опасной тропы станет накатанным
большаком. Каковы-то будут перемены, несомые в здешний край союзом
Велимора и сольвеннской державы?..
Когда Гирлим добежал наконец до Матери Светыни и мягко выплеснул ей
на колени плоты вместе с людьми и конями, путники стали поглядывать на
берега вовсе без страха. И мечтать о скором возвращении домой.
Волкодав чувствовал себя никому особо не нужным. С ним рядом больше
не было ни мальчишек, нуждавшихся в наставлениях, ни госпожи, которую
они сообща охраняли. Выезжая из Галирада, он, помнится, ожидал всякого.
Что его прикончат по дороге убийцы, подосланные к госпоже. Что его,
признав за кровного врага, убьет или велит убить Винитар... Лишь одно
ему и во сне присниться не могло. Что его долг телохранителя оборвется
именно так.
Он перебирал в уме свои действия и поступки и вроде не находил ни
ошибок, ни недосмотра. Он совершил для госпожи все, на что был способен.
К тому же ей наверняка лучше было у ичендаров, чем у ненавистного
жениха. Что же грызло его?.. Он сам не мог разобраться. Он знал только,
что душа у него все равно была бы не на месте, даже если бы он
благополучно передал кнесинку с рук на руки Винитару. Который к тому же,
как он теперь понимал, приходился Людоеду сыном по крови, но отнюдь не
по духу. Может, узнав его любовь, кнесинка обрела бы счастье замужества
и напрочь забыла свое девичье увлечение?.. Все так, но смотреть ей в
глаза, когда она опять схватилась бы за его руки, моля одним взглядом:
оборони...
Неужели это ему за то, что убил Людоеда посреди ночи, не дав стервецу
поединка?..
Волкодав бродил по плоту, пытался разминать покалеченное ранами тело
и мрачно думал о том, что Боги все-таки оставили ему лазейку. И ведь не
в первый уже раз. Могли бы запереть его в подвале Людоедова замка - не
заперли. И у Препоны сохранили ему жизнь. И перед окончательным выбором:
кого предавать, кнесинку или себя? - тоже все-таки не поставили. Значит,
еще не до конца разуверились в нем, значит, был еще зачем-то Им нужен.
Вот только зачем?..
На вторую ночь после выхода в Светынь Волкодав, как всегда, устроился
под парусиновым пологом, у теплого бока закутанного в попону Серка.
Добрый конь поначалу пугался черной воды, журчавшей возле самого уха,
потом, ободренный присутствием хозяина, успокоился и привык. А может,
просто заговорила кровь; коней его породы сегваны исстари возили на
кораблях с острова на остров и даже за море...
Волкодав прислонился к уютному, мерно вздымавшемуся боку Серка,
поглубже натянул меховой капюшон, чтобы не холодил ветер. И подумал о
том, что больная рука, похоже, опять не даст ему как следует выспаться.
Сломанные кости все время ныли, порой так, что хоть прыгай в воду с
плота. Да. Укатали сивку крутые горки. Раньше на мне все заживало как на
собаке. Не тот стал, не тот. Волкодав поймал себя на том, что крепко
надеется на Тилорна и Ниилит, ждавших его в Галираде. Еще он успел
решить, что рука вовсе не даст ему нынче спать. Он примирился с этой
мыслью. И незаметно уснул.
Конечно, очень скоро его разбудило нечаянное движение, причинившее
боль. То ли сам пошевелился, то ли Серко. Волкодав открыл глаза и
посмотрел на палатку Дунгорма. Его отделяло от нее полтора десятка
шагов. Недреманный инстинкт телохранителя заставил обежать глазами
мягкие холмики там и сям возле палатки. Это спали воины-велиморцы,
укрывавшиеся от стылого ветра кто под одеялами, кто в спальном мешке.
Пес есть пес, невесело сказал себе венн. Уже и хозяйки нет, а я все
стерегу.
Он послушал сонное дыхание жеребца и опять подумал о том, сколько
всякого повидал его плащ. Довольно, чтобы из торжественного одеяния
стать просто одеждой. Потом еще раз открыл глаза, посмотрел на
палатку... и мгновенно насторожился. У собаки, которой он себя
наполовину считал, стала подниматься на загривке шерсть, а черные губы
поползли в стороны, беззвучно обнажая клыки. На плоту спали все, кроме
нескольких дозорных да плотогонов, неспешно орудовавших длинными веслами
по оба конца. Требовалось ночное зрение венна, причем помноженное на
немалую удачу, чтобы уловить неприметное движение одного из меховых
холмиков, чуть-чуть сдвинувшегося в сторону походного жилища Дунгорма.
Мыш, прятавшийся в тепле под плащом, немедля почувствовал, как
напрягся хозяин, и высунул наружу любознательный нос. Волкодав осторожно
передвинул здоровую руку и накрыл зверька ладонью. Мыш уразумел
привычный сигнал и затаился. Рука же Волкодава поползла дальше - к
поясу, к ножнам боевого ножа.
Человек, притворявшийся спящим, снова пошевелился, еще на полпяди
придвинулся к палатке, а Волкодав принялся лихорадочно соображать. Он
привык предполагать худшее и успел мгновенно решить, что на плот
затесался еще один из числа поклонявшихся Моране Смерти. Но если так -
что тот предпримет? Попробует зарезать Дунгорма? Чуть-чуть подрежет
уголок шатра и раскурит у отверстия крохотную кадильницу, наполненную
зельем без вкуса и запаха, способного предупредить?.. Пустит в дырку
хорька, обученного перегрызать спящему горло?.. Волкодав даже смутно
припомнил, что у одного из велиморцев был-таки при себе маленький
любимец. ...Или просто подберется ко входу и оставит на бревнах полоски
клейкою яда, убивающего даже сквозь одежду, даже сквозь толстые подошвы
сапог?..
А может, человек этот вовсе ни в чем не виновен и просто ищет
укромного местечка, недоступного порывам холодного ветра?
Волкодав посмотрел, как летели редкие снежинки, падавшие на бревна.
Нет, не то. Ветер дул совсем с другой стороны.
Венн вытянул нож из ножен, перехватил его для броска и стал ждать.
Надо было, наверное, вскочить и попытаться взять убийцу живьем, но этого
он себе сейчас позволить не мог. Едва затянувшиеся раны через два шага
уложили бы его наповал. А закричишь, поднимешь тревогу - и поди попробуй
потом что-нибудь докажи. Поклонники Смерти как раз и славились тем, что
никто не мог заподозрить в них убийц, пока не поймал с поличным. Значит,
оставалось только ждать. И молиться, чтобы не было слишком поздно.
Время тянулось медленно. Человек то придвигался к палатке еще на
вершок, то надолго замирал в неподвижности. Он тоже умел ждать. Волкодав
не спускал с него глаз. Когда неизвестный оказался в полуаршине от угла
палатки, из-под мехового одеяла появились руки и осторожно потянулись
вперед. Венн, которого убийца в этот момент видеть не мог, резко
приподнялся и сел, и в морозном воздухе свистнул брошенный нож. Волкодав
до последнего страшился расправиться с неповинным. Тяжелый нож,
способный расколоть череп, всего лишь пригвоздил к бревнам одну из
тянувшихся рук. И только услышав глухой звук втыкающегося лезвия,
Волкодав закричал. Закричал во все горло, зовя караульных. Он заранее
знал, во что обойдется ему резкое движение и этот крик. И точно. Под
ребра словно разом воткнулось несколько стрел, в глазах расплылась
чернота. Но дело было сделано. Обнаруженный убийца уже вполовину не так
страшен. А захочет оправдаться, пусть-ка объяснит, что он затевал
посреди ночи возле палатки Дунгорма. Ведь не силой, в конце концов,
Волкодав его туда затащил.
Испуганный Серко взвился на ноги. Волкодав потерял опору и тяжело
повалился навзничь, сокрушенный приступом кашля.
Он смутно слышал шум всеобщего переполоха, топот, крики и ржание
лошадей, а потом всплеск, словно в воду свалилось что-то тяжелое. Позже,
когда он отдышался, ему рассказали: подраненный им человек выдернул нож
из бревен и собственного тела и, не медля ни мгновения, перебежал на
край плота, туда, где ближе был берег. Бросился в темную ночную воду и
поплыл. Воины стреляли ему вслед, и кое-кто божился, будто слышал, как
стрела втыкается в плоть. Но никто не мог с уверенностью сказать, что
сталось с убийцей. Действительно ли его отыскали в темноте случайные
стрелы, или отняла силы ледяная вода, или все-таки встретил спасительный
берег - осталось неизвестным.
Еще некоторое время после этого Мыш с пронзительными воплями гонял по
плоту небольшого зверька, гибкого и зубастого, уже одевшегося в белую
зимнюю шубку. Ласка то пряталась, забиваясь в щели и под настил, то
взвивалась пружиной, пытаясь достать крылатого недруга. Мыш не
отваживался схватиться со свирепой маленькой хищницей, способной, как
известно, забраться в ухо лосю и закусать его насмерть. Он просто
неотступно висел у ласки над головой и истошно орал. Пока наконец та
гибким прыжком не вскочила на крайнее бревно плота и не уплыла вслед за
хозяином, по-змеиному извиваясь в черной воде, шершавой от падающего
снега...
Люди на плоту ходили как потерянные. Особенно Дунгорм: ночной
душегуб, как выяснилось, таился среди его велиморцев. Утром они
