теперь они намеревались запереть меня в бельевой - несомненно они
подготовили эту штуку еще вчера. Они решили, что нервы мои не выдержат
всех этих проволочек и я сломаюсь. Но тут они дали маху. Разумеется, я
знал, где скрывается Грис. Он прятался у своих двоюродных братьев, в
четырех километрах от города. Так же хорошо я знал, что не выдам его
убежище, если только они не начнут меня пытать (но, кажется, они об этом
не помышляли). Все это было для меня стопроцентно ясно, не вызывало
сомнений и, в общем, нисколько не интересовало. И все же мне хотелось
понять, почему я веду себя так, а не иначе. Почему я предпочитаю сдохнуть,
но не выдать Рамона Гриса? Почему? Ведь я больше не любил Рамона. Моя
дружба к нему умерла на исходе ночи: тогда же, когда умерли моя любовь к
Конче и мое желание жить. Конечно, я всегда его уважал: это был человек
стойкий. И все-таки вовсе не потому я согласился умереть вместо него: его
жизнь стоила мне дороже моей - любая жизнь не стоит ни гроша. Когда
человека толкают к стене и палят по нему, пока он не издохнет: кто бы это
ни был - я, или Рамон Грис, или кто-то третий - все в принципе равноценно.
Я прекрасно знал, что он был нужнее Испании, но теперь мне было начхать и
на Испанию, и на анархизм: ничто больше не имело значения. И все-таки я
здесь, я могу спасти свою шкуру, выдав Рамона Гриса, но я этого не делаю.
Мое ослиное упрямство казалось мне почти забавным. Я подумал: "Ну можно ли
быть таким болваном!" Я даже как-то развеселился. За мной снова пришли и
повели в ту же комнату. У ног моих прошмыгнула крыса, это меня тоже
позабавило. Я обернулся к одному из фалангистов:
- Гляди, крыса.
Конвойный не ответил. Он был мрачен, он все принимал всерьез. Мной
овладело желание расхохотаться, но я сдержался: побоялся, что если начну,
то не смогу остановиться. Фалангист был усат. Я сказал ему:
- Сбрей усы, кретин.
Мне показалось смешным, что человек допускает еще при жизни, чтоб
лицо его обрастало шерстью. Он лениво дал мне пинка, я замолчал.
- Ну что, - спросил толстяк, - ты надумал?
Я взглянул на него с любопытством, как смотрят на редкостное
насекомое, и ответил:
- Да, я знаю, где он. Он прячется на кладбище. В склепе ил в домике
сторожа.
Мне захотелось напоследок разыграть их. Я хотел поглядеть, как они
вскочат, нацепят свои портупеи и станут с деловым видом сыпать приказами.
Они действительно повскакали с мест.
- Пошли. Молес, возьмите пятнадцать человек у лейтенанта Лопеса.
- Если это правда, - сказал коротышка, - я сдержу свое слово. Но если
ты нас водишь за нос, тебе не поздоровится.
Они с грохотом выскочили из комнаты, а я остался мирно сидеть под
охраной фалангистов. Время от времени я ухмылялся: забавно было
представлять, как они мчатся во весь опор к кладбищу. Мне казалось, что я
поступил очень остроумно. Я живо представлял, как они распахивают двери
склепов, приподымают могильные камни. Я видел все это сторонним взглядом:
упрямый арестант, вздумавший корчить из себя героя, солидные усатые
фалангисты и люди в военной форме, шныряющие среди могил, - поистине
уморительная картина. Через полчаса толстяк вернулся. Я подумал: сейчас он
прикажет меня расстрелять. Остальные, очевидно, остались на кладбище. Но
офицер внимательно поглядел на меня. Он вовсе не выглядел одураченным.
- Отведите его на главный двор, к остальным, - сказал он. - После
окончания боевых действий его судьбу решит трибунал.
Я подумал, что не так его понял. Я спросил:
- Как, разве меня не расстреляют?
- Во всяком случае не сейчас. И потом это уже не по моей части.
Я все еще не понимал.
- Но почему?
Он молча передернул плечами, солдаты увели меня. На общем дворе
толпилось около сотни арестованных: старики, дети. В полном недоумении я
принялся бродить вокруг центральной клумбы. В полдень нас повели в
столовую. Двое или трое пытались со мной заговорить. Очевидно, мы были
знакомы, но я им не отвечал: я больше не понимал, где я и что. К вечеру во
двор втолкнули дюжину новых арестантов. Среди них я узнал булочника
Гарсиа. Он крикнул мне:
- А ты везучий! Вот уж не думал увидеть тебя живым.
- Они приговорили меня к расстрелу, - отозвался я, - а потом
передумали. Не могу понять почему.
- Меня взяли в два часа, - сказал Гарсиа.
- За что?
Гарсиа политикой не занимался.
- Понятия не имею, - ответил Гарсиа, - они хватают каждого, кто
думает не так, как они.
Он понизил голос:
- Грис попался.
Я вздрогнул.
- Когда?
- Сегодня утром. Он свалял дурака. В среду вдрызг разругался с
братцем и ушел от него. Желающих его приютить было хоть отбавляй, но он
никого не захотел ставить под удар. Он сказал мне: "Я бы спрятался у
Иббиеты, но раз его арестовали, спрячусь на кладбище".
- На кладбище?
- Да. Нелепая затея. А сегодня утром они туда нагрянули. Накрыли его
в домике сторожа. Грис отстреливался, и они его прихлопнули.
- На кладбище!
Перед глазами у меня все поплыло, я рухнул на землю. Я хохотал так
неудержимо, что из глаз хлынули слезы.
1939
Перевод Л. Григорьяна
