занимает людей в нашей стране в наше время.
По утрам, пожимая пятерню приятеля, каждый спрашивает, что нового в этой
области придумал министр финансов. Он, как вы помните, малый
изобретательный!
Его конек - налоги! Чем больше он выдумывает, тем сильнее худеет чулок со
сбережениями француза.
Осматриваю выпивох, но Турка не видать. Меня охватывает тревога. А вдруг
этот достойный господин сделал ноги? Может, он подхватил коклюш и врач
порекомендовал ему сменить климат?
Покупаю первый на сегодня выпуск "Франс суар", но о деле там пока ничего
нет. Чтобы убить время, читаю "газетку, потягивая скотч.
Проходит четверть часа. Клиенты отваливают домой есть антрекот.
Скоро остаются только две молоденькие продавщицы, которые жуют сандвичи в
глубине зала. Я ощущаю, как по ногам у меня начинают бегать мурашки. Только
бы эта падла Турок не прослышал о моем приходе...
Мои тикалки показывают час десять... Заказываю второй скотч, и тут
являются звезды Службы, то бишь Пинюш и Берю... Два добрых черта!
Как мы и договаривались, они делают вид, что не знают меня, садятся на
два столика дальше, заказывают беленького с сиропом и просят принести им
доску для "421".
Через минуту кабачок превращается в заповедник азартных игр. Прямо
Монте-Карло какое-то! Они начинают орать друг на друга, как два грибника,
одновременно увидевших огромный белый. Пинюш уверяет, что Берюрье смухлевал,
а тот, отвергая это обвинение, требует дисквалифицировать своего противника,
потому что он сделал лишний ход.
Бармен, увлеченный спором, подходит с намерением призвать стороны к
примирению. В этот момент входит человек, увидеть которого я уже и не
надеялся,- Джо Падовани, он же Турок. Ошибиться нельзя, я узнаю его
приветливую физию. Когда смотришь на нее, то не сомневаешься, что человек
произошел от обезьяны. Кроме того, понимаешь, что некоторые так и
остановились на полпути.
Он маленький, но жутко широкий. Огромные мускулы натягивают костюмчик
цвета бордо, который ему сумел пошить его портной. Его голова имеет точно
квадратную форму. Волосы коротко острижены, огромные кустистые брови, нос,
украшенный несколькими шрамами, кривой рот и странные глаза, светлые и
холодные.
Он подходит к стойке, заказывает большой стакан красного и выпивает его
со сверхзвуковой скоростью.
Я принимаю решение. Подойдя к нему, я кричу:
- Да это ж старина Падовани! Как дела, Турок? Он резко оборачивается и
меряет меня холодным взглядом.
- Я вас не знаю!- заявляет он.
Он уверен в себе. У этого малого безупречная память, и если он решил
кого-то не узнавать, то упорствовать бесполезно.
- Ничего страшного,- отвечаю.- Сейчас познакомимся.
Я достаю стальные браслеты и пытаюсь надеть их на него. Обычно эту
операцию я провожу за четыре секунды, но сегодня меня ждет кровавое
поражение. Турок отступает на шаг и выбрасывает ногу мне в низ живота. Этот
тип все делает основательно. Я чувствую жуткую боль в ушибленном месте и
падаю на колени.
Мои игроки в "421" делают прыжок к Падовани. Пинюш поспевает первым, как
раз вовремя, чтобы попробовать хук в челюсть, от которого отлетает в другой
конец бара, к даме, продающей сигареты... Настает черед Берю. Он отвешивает
удар в пузо Турка. Но - увы!- это производит такой же эффект, как удар
дамским веером. Берю останавливается, оглушенный собственным ударом. Турок,
который, можете мне поверить, полностью заслужил репутацию силача, отвечает
ему ударом в нос, и Толстяк начинает обливаться кровью, как недорезанная
свинья.
Не теряя времени, Падовани отвешивает ему апперкот по зубам, и рот Берю
становится похожим на кусок сырого мяса. Красивое родео. Стоит жуткий шум.
Девочки в глубине зала издают пронзительные крики. Кабатчик совсем белый; из
осторожности он убегает за стойку, чтобы между ним и разрушителем было
препятствие.
Продавщица вопит: "Перестаньте, господа!" - но полицию не зовет, потому
что знает клиента и догадывается, что, если подложит ему свинью, возмездие
не заставит себя ждать.
Я выхватываю свою пушку.
Думаете, "П-38" производит на Турка впечатление? Хренушки! Он бросается
на меня и ударом по запястью вышибает шпалер из моей руки. Этот гад
уделывает нас, как щенков, что мне совершенно не нравится. Берю, а он самый
упрямый, вновь вступает в драку. Ему удается садануть гориллу в брюхо, но
Падовани очень легко переносит удар.
Он хватает Берю за ухо, дергает, и кончик мочки отрывается... Берю воет,
словно волк на луну. Поскольку я подхожу ближе, то получаю право на новый
удар ногой. И нет никакого способа скрутить этого сукина сына! Надо было
вызвать взвод спецназа и запросить помощи армии. Это не человек, а
взбесившийся бульдозер... Он бьет, набрасывается, разделывается с любым.
Одной клешней он прикладывает Толстяка башкой об стойку, а другой лупит меня
по правой руке.
Полный провал. Сейчас он от нас уйдет... Но тут вмешивается здоровенный
мужик. Назовем его Пино и не будем больше об этом. Старый лис, поняв, что
силой нам Турка не взять, решил действовать хитростью. Пока мы с ним
возились, Пинюш обошел стойку, схватил сифон, и я вижу, как он поудобнее
берет его правой рукой.
Я изо всех сил толкаю Падовани к стойке, чтобы сделать его более
доступным для Пино, который от всей души шарахает Турка штуковиной для
газированной воды по башке. В удар он вложил все свои силы, можете мне
поверить. Слышится громкое "бум!". Сифон раскалывается. Падовани замирает...
и медленно сползает на пол. Просифонило, так сказать!
Его череп венчает открытая рана... Пино бросает горлышко сифона в бак для
мытья посуды, поправляет свой грязный галстук и умиротворенным голосом
говорит мне:
- Помню, в двадцать восьмом я находился в Тулоне в связи с делом
Рагондена...
Его никто не слушает, и он продолжает разглагольствовать перед пустыми
стаканами.
Берюрье, прислонившись к стеклу кассы, вытаскивает вставную челюсть,
чтобы оценить нанесенный ей урон. Он трогает свои туфтовые зубки на
пластмассовом нёбе... Клыки сказали "прости-прощай" в полном составе и
вываливаются из ячеек, как зернышки риса из дырявого мешка.
Толстяк рычит через помятые десны.
- Эту челюсть мне сделали как раз по размеру,- хнычет он, как будто эти
штуки кто-то покупает готовыми в супермаркете.
- Не волнуйся,- успокаиваю я его,- это будет записано как
производственная травма... Тебе возместят урон, Толстяк, погоди немного... А
сейчас убери свои клыки и помоги мне погрузить месье в машину...
- Куда его повезем?
- В контору...
Когда Берю теперь говорит, это похоже на ходьбу по лужам в дырявых
сапогах. Кровь продолжает медленно течь из его разбитого рта и
полуоторванного уха. Самую толстую струйку он вытирает полотенцем хозяина
бара.
В тошниловке никто не рыпается. В этом районе такие сражения не в
новинку.
Тут подваливают два ажана, которых позвала сумевшая ускользнуть одна из
двух кисок.
Эти господа являются с дубинками наготове. Они бы начали ими колотить,
если бы я не показал мои документы. Их отношение сразу меняется, и именно
они волокут нашего быка ко мне в тачку. Из предосторожности мы упаковываем
его по полной программе. Пинюш садится рядом с ним, Берю и я впереди.
И мы трогаемся в путь.
Приезд в управление ознаменован приходом в чувство Турка. Он выглядит
таким же довольным, как парень, прикуривший сигарету от выигрышного билета
лотереи. Он бы хотел прямо сейчас начать матч-реванш, но, к счастью,
браслеты держат его крепко. Дружище Берю, к которому вернулась большая часть
его способностей, выдает ему большую порцию успокоительного своим кованым
башмаком.
Мы волочим Турка в мой кабинет, дверь которого Пино запирает с настоящим
наслаждением.
Берюрье кладет свою шляпу на наиболее подходящее для нее место, то есть
на пол, потом делает то же самое с пиджаком. Он в полном спокойствии, какого
уже не встретишь ни на Олимпе, ни на Олимпийских играх!
Я, знающий его, могу вас уверить, что некоему Жозефу Падовани скоро будет
очень больно. Толстяк закатывает изношенные рукава рубашки, потом немного
ослабляет подтяжки, чтобы удобнее себя чувствовать. Наконец он развязывает
галстук, сует его в штаны и идет к своему шкафу опрокинуть рюмашку божоле.
Пока идут эти приготовления, Пино садится за стол, предварительно толкнув
гориллу в плетеное кресло.
Я чувствую, что дрожу, как жеребец, собирающийся бежать на больших
скачках.
Возвращается Берюрье.
- С чего начнем?- осведомляется он непринужденным тоном.
Я поворачиваюсь к Турку.
- Полагаю, этот подонок не заговорит сразу. По-моему, ему надо подать
закуску, чтобы заставить сесть за стол. Падовани нагло смеется.
- Вы что, серьезно держите меня за бабу? Ах вы...
Он долго перечисляет эпитеты, которых мы, по его мнению, достойны. Мы его
слушаем, как будто он дает нам рецепт приготовления цыпленка или колбасы.
Когда он замолкает, истощив свое воображение, Берю подходит к нему. Несмотря
на браслеты, Падовани сжимается и бросается на Толстяка. Берю получает удар
плечом в витрину и летит на пол через стол.
Я бросаюсь на Турка и шарахаю его кулаком по кумполу. Ему становится
плохо. Опрокидываю его в кресло и очень ловко прикрепляю к нему при помощи
ремня, никогда не покидающего нижний ящик стола.
Берю красный, как на грани инсульта, что предвещает большой взрыв.
Он возвращается, выпучив глаза... Полуоторванное ухо свисает на его
физиономию. Он похож на толстого кролика.
Он внимательно осматривает Падовани. Кинг-Конг плюет ему прямо в морду.
Толстяк терпеливо стирает слюну. Вдруг его физиономия освещается, как
церковь при полуночной мессе. Он копается в шкафу и достает початую банку
консервов - мелко рубленной свинины в сале. Берю выгребает массу обеими
руками, всей пригоршней, и размазывает по роже корсикашки. Месье Громила в
шоке! Он унижен до самых дальних глубин своей души... Берюрье, всегда
любивший пошутить, размазывает консервы по щекам своего мучителя, забивает
ему нос, набивает в уши, залепляет глаза...
- Кушай, малыш,- приговаривает он.- Ты расходуешь слишком много сил и
должен хорошо питаться. Пино, сходи за разбитым зеркалом, которое висит в
туалете.
Он подставляет Падовани зеркало, как это делает хороший парикмахер,
закончивший добросовестную стрижку...
- Какой симпатичный уркаган,- смеюсь я.- Больше не трогайте, сейчас
сделаем снимок на память. Звоню в лабораторию фотографу.
- Бери твою вспышку,- говорю я ему.- Надо сделать семейный портрет.
Меня осенила гениальная идея. Эти крутые парни куда более уязвимы в
психологическом плане, нежели в физическом. Горилла начинает беситься.
- Очень смешно!- шипит он.
До прихода фотографа мы его не трогаем. Рыжий Бертран привык ничему не
удивляться. Амбал с рожей, вымазанной салом, для него обычный сюжет, не хуже
остальных. Он настраивает свой аппарат и делает несколько снимков месье
Сокрушителя.
- Быстренько напечатай,- говорю я.- Это пойдет в последний выпуск "Франс
суар"... Снимки мне нужны через несколько минут.
- Будет сделано, господин комиссар. Я поигрываю пилочкой для ногтей.
- Ну что, красавчик Падовани,- обращаюсь я к корсиканцу,- мне кажется,
весь блатной мир помрет со смеху, увидев твою физию в газете. Хорошо еще,
что за убийство тебя отправят на гильотину, а не то тебе пришлось бы
эмигрировать...
Он пожимает квадратными плечами и тоном, который хотел бы сделать
презрительным, хотя в нем сквозит тревога, шипит:
- Как будто брехаловки станут печатать эту хреноту! Я разражаюсь хохотом.
