Он стоит несгибаемо-прямой, строгий, представительный, довольный собой,
своей работой и дюжиной детишек, которых еще сделает своей бедной жене и
которых наградит вычурными именами.
- Я сконцентрировал мои воспоминания,- продолжает он.
"Как помидоры",- мысленно говорю я себе, глядя на лицо человека,
страдающего запорами.
- И что?
- Я вспомнил, что слышал, как старик говорил своему спутнику: "Запишите
адрес..." Остальное я не разобрал... Я повторяю вам, господин комиссар, что
выполняю свою работу, не разглядывая клиентов.
Ему бы хотелось, чтобы я его поблагодарил, назвал бы героем и мучеником
труда, но я остаюсь холодным.
- Это все?
- Еще я вспомнил, что человек в кожаном пальто что-то нацарапал на
корешке чека, который я ему вернул. Но он сделал это, только чтобы старик
отстал от него, "для понта", как говорит мой сын Эрве-Ксавье.
Доказательство: он взял только часть этой записки, раз вы нашли ее.
Не дождавшись его приглашения, я опускаю задницу на диван.
Адрес...
- Человек в кожаном пальто воспользовался промокательной бумагой,
предоставленной в распоряжение клиентов,- продолжает он.
Одран делает шаг назад, чтобы иметь возможность описать широкий и
благородный жест рукой.
- Вот она,- говорит он, протягивая мне бледно-розовый листок.- На ней не
очень много отпечатков.
Этим он подчеркивает, что дает не какой-нибудь паршивый товар.
Я беру промокашку, подхожу к украшающему камин зеркалу и без особого
труда разбираю:
На помощь.
А сразу под этим - написанное той же рукой:
Улица Лаффит, дом 30.
То, что я принял за сообщение и что стало отправной точкой всего
расследования, оказалось всего-навсего названием и адресом большой страховой
компании. Парьо записал это, а потом оторвал кусок корешка чека, на котором
был адрес.
Я разражаюсь смехом.
- Спасибо, месье Одран. Вы выполнили свой гражданский долг. В вашем лице
полиция нашла умного и преданного помощника.
Он слушает меня, соединив каблуки, с повлажневшим взглядом и благоговейно
пожимает мои пять пальцев, которые я ему протягиваю.
- Как хорошо, что ты все-таки пришел, сынок. Фелиси просто сияет.
- Я знала, что ты поужинаешь дома, и все-таки потушила баранью ножку.
- Гм!
- Ты знаешь, матери чувствуют.
Должно быть, это действительно так. Лично я думал, что буду до последней
минуты бегать по улицам. Но тайна рассеялась, и история теряет весь свой
шарм. Осталось только найти в Париже преступницу. Убийцу, чье имя известно,
чье описание и отпечатки пальцев имеются в полиции. Да, я думал, что... Но
матери обладают даром предчувствия. Доказательство: Фелиси все-таки
приготовила баранью ножку.
Она получилась просто великолепной.
- О чем ты думаешь, сынок?
- Об одной девушке, ма... Она хотела поиграть в искательницу приключений
и ни перед чем не останавливалась. Она довела до самоубийства своего бедного
отца. Убивала людей. Не слишком хороших, но все-таки людей.
- Какой ужас!- вздыхает Фелиси и переходит на другую тему:- Хорошенько
следи за собой... Говорят, американцы употребляют много льда, а это вредно
для желудка. И остерегайся гангстеров,- добавляет она, вытирая слезу.
Я знаю, что она думает: "Гангстеры вредны для жизни полицейского..."
- Ну, ма, не надо хандрить!
- Не буду, не буду,- уверяет она.
- Помнишь, что я тебе обещал? Поездка в Бретань, как только вернусь.
- Конечно.
- Я скоро вернусь.
Я начинаю обдумывать задание, которое мне поручил босс, и решаю, что
совсем в этом не уверен.
- Я тебе привезу оттуда подарок. Знаешь, американцы делают обалденные
штуки для домашнего хозяйства. Например, утюг, который гладит сам по себе,
или машину для резки морковки в форме атомной бомбы. Ну, чего тебе привезти?
- Возвращайся живым и невредимым,- вздыхает она.
Глава 20
Громкоговоритель выплевывает:
"Пассажиров, вылетающих в Нью-Йорк, просят пройти к автобусу компании
"Эр-Франс", который доставит их в Орли..."
В аэровокзале "Энвалид" нас толкается целая толпа. Я занимаю место в
комфортабельном автобусе компании и в тот момент, когда он уже трогается,
вижу бегущую к нему изо всех сил женщину.
Я быстро надвигаю на глаза шляпу и спешу вытащить из кармана газету,
потому что это не кто иная, как малютка Изабель. А знаете, женщиной она
выглядит очень даже ничего.
Может быть, вы воображаете, что я подпрыгиваю от радости? Что я безумно
веселюсь? Ничего подобного, остаюсь каменным. То, что произошло, это не
чудо, это Судьба - Судьба с заглавной буквы!
Я совершенно случайно заинтересовался этим делом, и теперь случай
добросовестно доводит его до конца. Случай - это утешение для нас,
полицейских. А еще это люк под ногами преступника.
Девица элегантно одета, в руке у нее большой чемодан. Все это
подтверждает мою правоту: она задумала это уже давно и сейчас уезжает
начинать новую жизнь. Если бы я прислушался к себе, то выдал бы длинную
тираду на эту благодатную тему. Задавал себе вопросы о совести, морали. Да
кучу всяких вопросов. Но полицейский не прислушивается к себе; он знает, что
преступник не может начать новую жизнь. Никто и никогда не может начать
новую жизнь!
Изабель садится прямо передо мной.
О чем она мечтает?
Представляет себе небоскребы, супермаркеты, негров.
Я увижу все это через несколько часов, если самолет не сваляет дурака, а
она - никогда!
Я мог бы взять ее прямо сейчас, приказать остановить автобус и сдать ее
первому же полицейскому патрулю. Нет, я даю ей маленькую отсрочку. Это
проявление моей галантности и гуманизма. Ведь если ты полицейский, ты не
перестаешь быть человеком. Знакомая песенка!
Мы едем по моему старому Парижу, по которому я уже начинаю скучать. Порт
д'Итали... табличка: "Фонтенбло 60 км".
Грустные и добрые парижские предместья.
Шоссе.
Где мысли Изабель? Далеко от ее убийств, в каком-нибудь штате с
завораживающим названием? Небраска... Миссури... Арканзас...
- Всем просьба выйти!- внезапно объявляет водитель.
Перед нами расстилается огромная взлетно-посадочная полоса, прочерченная
огоньками.
Я вынимаю револьвер и приставляю его к затылку Изабель.
- Не рыпайся, красотка, ты попалась. Пассажиры просто каменеют.
- Полиция!- говорю я.- Предупредите полицию аэропорта, что я должен им
передать опасную преступницу. Изабель не оборачивается.
- Это вы?- просто спрашивает она.
- Да,- отвечаю я.
И она произносит слова, слышанные мной только что от Фелиси:
- Я это чувствовала.
- Да,- говорю я,- женщины чувствуют такие вещи. -
- Жаль...- шепчет она.
- Обидно,- вздыхаю я.- Так близко от цели, от новой жизни, Изабель! И
добавляю:
- Но что поделаешь! Я не просто человек, я еще и полицейский!
