упершись одной рукой в колено, он медленно распрямился.
- Да, - сказал он, задыхаясь. - Крысиные... - Неловко приставил
обломок к обломку - пальцы его не слушались, излом колотился об излом. -
Еще можно склеить, - беспомощно выговорил он.
- Можно, - ответил начальник объединенного космического командования.
- Только - зачем?
ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ДЕНЬ
ОТЕЦ
Перерыв обрывает работу, как смерть.
Перерыв сметает бьющий в мозг грохот, и в мозгу становится просторно
и пусто от распахнувшейся тишины, и кажется, будто проваливаешься и
падаешь. И действительно падаешь - там, где застала сирена, - и не думаешь
уже ни о чем, и долго не можешь шевелиться, говорить, даже пить - только
тупо смотреть, как тонет свет в медленных перекатах каменной пыли, как
растворяются, убегая во мглу, тусклые рельсы узкоколейки, как, стиснутое
узостью штольни, мерцает исчезающее пятнышко света - у выхода, над постом
охраны.
В перерыв можно слышать кашель. Вблизи, вдали. Он ходит мертво
хрустящими волнами - немощно кашляет мгла, старчески кашляет эхо.
Профессор сидел, привалившись к борту вагонетки. Рядом хрипел
напарник - живот его, раздвинув полы лишенного пуговиц пальто, судорожно
ходил вверх-вниз. Бессильно ворочая глазами, напарник следил, как
профессор, отпив глоток, завинчивает флягу.
В перерыв можно разговаривать.
- Я человек без воли, - просипел напарник. - Вечно все... выхлебаю с
утра. А потом загибаюсь.
Профессор молча протянул ему флягу. Запекшиеся в черную корку губы
дрогнули, рука шевельнулась и бессильно замерла.
- Нет... я не...
- Берите-берите, - профессор подождал еще. Напарник закрыл глаза. -
Ну, ничего, - сказал профессор, убирая флягу. - Скоро воды будет вдоволь.
Напарник вдруг застонал, словно от мучительной боли, и перекатил
голову лицом вверх.
- Молчите уж, - просипел он, - раз ничего не понимаете.
Сердце успокаивалось. Кровь перестала лопаться в глазах и в пальцах.
- Знаете, чем отличается человек разумный от человека
дрессированного? - вдруг спросил профессор. - На вопрос, как достичь
благоденствия, портной сказал бы, что нужно шить больше красивой одежды,
спортсмен - что нужно больше бегать, писатель - что нужно слово в слово
публиковать все, что он пишет, а, например, больничный врач - что нужно
увеличить число коек в палатах. И все были бы правы. Но эта правота не
имела бы никакого отношения к ядру проблемы.
Напарник выждал. Затем спросил с беспокойством:
- Зачем вы это сказали?
- Не знаю, - помедлив, ответил профессор. - Понимаю: это естественно.
Но так обидно. И так безнадежно. Вот и приходит в голову...
- Вам еще что-то приходит в голову?
Профессор смолчал.
- Мне тоже иногда... приходит в голову, - напарник со свистом вдохнул
серый сироп. - Я спать не могу от ужаса. Я отпилил бы себе эту голову,
чтобы в нее ничего не приходило!
Профессор чуть улыбнулся - губы лопнули сразу в трех местах. Он
слизнул капельки крови и примирительно сказал:
- Здесь это не трудно, по-моему.
- Ах, так вы издеваетесь надо мной! - Напарник резко повернулся к
нему и на миг сморщился от боли в мышцах. - Вы меня провоцируете! - почти
выкрикнул он.
Профессор смолчал.
- Маркшейдер, значит, передал вам мои слова!
Профессор смолчал, не понимая. Только опять слизнул кровь.
- Вас подослали ко мне!
Профессор чуть пожал плечами.
- Если бы вы и впрямь думали так, вы бы так не говорили.
Напарник исступленно расхохотался.
- А я вас не боюсь! Нет! Не боюсь!!
Профессор взял флягу, отвинтил колпачок и протянул ее напарнику. Тот
схватил и присосался к горлышку, вызывающе и гордо кося профессору в
глаза. С клекотом задергалась короста курчавой бороды на короткой шее, по
ней потекли струйки.
- И я вас не боюсь, - сказал профессор. - Для подвига маловато...
нет? Пейте аккуратнее.
Напарник, утираясь грязным рукавом пальто, вернул ему почти пустую
флягу.
- Я так и знал, что вы пожалеете мне этих несчастных трех глотков, -
сказал он с торжеством. Профессор смолчал. - Да! - задыхаясь, сказал
напарник. - Да!
Профессор не ответил.
- Да! Я геолог, вы правы. Был. Имел честь и удовольствие. Я помню
карту района, как таблицу умножения. Знаете, какое давление там! - Он
ткнул рукой в сторону рабочего конца штольни. - Кто составлял план работ?
Он не сдал бы у меня ни одного зачета! - Напарник снова перевернулся на
спину и снова лицо его перекосилось, сквозь зубы прорвался короткий стон.
- Без дальнего бурения, без распорок... Я все время жду, когда скала
лопнет и как из пушки ударит твердый кипяток! Понимаете? Всей кожей,
каждую секунду - жду!
Он замолчал, мертво глядя вверх, в слоящийся воздушный кисель.
Профессор подождал, потом тихо спросил:
- Вы говорили кому-нибудь об этом?
- Н-нет.
- Почему?
Напарник усмехнулся хрипло.
- Вы... боитесь? - осторожно спросил профессор.
- Я маркшейдеру сказал, - вдруг выдохнул напарник, скосив на
профессора белые глаза. - Маркшейдеру. А его взяли, вы же знаете, его
взяли! Если он там обо мне скажет... ведь с их точки зрения я паникер и
клеветник и все. Я каждую секунду жду, что за мной придут.
- Ну чего вы так боитесь? - мягко, успокаивающе проговорил профессор
и тронул напарника за плечо. - Подумайте, что вам - после всего этого -
могут еще сделать?
- О, вы не знаете! - исступленно зашептал напарник. - Мы здесь даже
не представляем, что они нам могут - там! - сделать. Могут! Могут!! Они
все могут!
Хлипкий кашель вяло встряхнулся неподалеку. Ему ответили из темной
глубины, и минуты три взад-вперед летали ломкие, как сухие листья, хлопья
звука.
- Завтра еженедельный обход, - задумчиво сказал профессор. - Можно
попытаться переговорить с техническим директором прямо здесь.
Напарник только плотнее закутался в пальто.
- Это единственный шанс. Хотите, я попробую?
Напарник напрягся, но тут же обмяк.
- Нет, - с сожалением сказал он. - Вы не специалист... - его вдруг
заколотило. - Умоляю, нет! Вас спросят, откуда вы это взяли, и все равно,
все равно выйдут на меня! - Вдруг он будто что-то вспомнил. С недоверием,
как на сумасшедшего, уставился он на профессора. - Погодите. Что вы мне
голову-то морочите. Какое, к черту, завтра. Сегодня бы пережить! Вы разве
не знаете, что завтра... - Его глаза вдруг съехали куда-то в сторону,
дыхание стало рваться. - Я так и знал. Он рассказал им.
Профессор обернулся. Из глубины штольни, постепенно заслоняя горящие
у шлюза огни, постепенно прорисовываясь сквозь переливы мути, постепенно
вырастая, шагали, клацая в тиши перерыва сапогами по бетонным шпалам, два
стражника в респираторах.
Напарник вскочил, метнулся прочь.
- Я ничего не гово!.. - взрыв кашля переломил его с треском;
захлебываясь, пытаясь что-то кричать, на подламывающихся ногах он
засеменил слепым зигзагом, едва не падая через серые мешки безучастно
лежащих людей, - словно бы там, совсем близко, не ждал его тупик.
А это шли не за ним.
- ...Нет, - сказал профессор.
- Вы губите общину. Я уважаю ваши взгляды, но они несколько устарели.
Я же не предлагаю вам работать на оборону... то есть я предлагаю вам
работать именно на оборону, в самом чистом, первозданном смысле этого
слова! Я прошу вас спасти нас всех!
Профессор молчал.
Начальник спецслужбы поднялся и не спеша подошел к прозрачной
перегородке, наглухо отделявшей его от профессора. Оперся на нее обеими
ладонями.
- Я понимаю вас, поверьте, - снова прозвучало из-под потолка. - Глупо
отрицать, что администрацией допущен ряд серьезных просчетов, что доверие
к ней широких масс выжившего населения в значительной степени подорвано.
Глупо и недостойно. Но вы же интеллигентный человек, умница... в сущности
- цвет нации, представитель ее истинного авангарда. Авангарда духа. Вы-то
должны понимать, что не допускает просчетов лишь тот, кто ничего не
делает. А мы делали и делаем очень много. И могли бы делать еще больше -
чего бы мы только не сделали! - если бы удалось вновь спаять нацию в
единый, четко функционирующий монолит! Мы должны быть вместе! Плечом к
плечу! Ведь мы же все в одинаковом положении, в одинаковой опасности. Кому
как не вам взять на себя благороднейшую задачу восстановления единства!
Профессор молчал.
- Хорошо, - сдерживаясь, сказал начальник спецслужбы и даже
пристукнул ладонями по прозрачной толстой стене - микрофоны донесли до
профессора отдаленный двойной хлопок. - Это все мораль, - начальник
спецслужбы сделал отстраняющий жест, - это все мораль. В своем озлоблении,
в своей, что греха таить, интеллигентской заносчивости вы можете даже
счесть это демагогией. Но когда перекрытия над убежищем будут взломаны
испепеляющим лучом, - он поднял руку, указывая вверх, - и расплавленный
металл хлынет на голову вам и вашей супруге, - это будет уже не демагогия!
А катастрофа! Которую вы могли бы предотвратить - и не предотвратили,
руководствуясь сомнительными вашими принципами, хорошими для
послеобеденной беседы, но плохими для борьбы!
Профессор молчал.
- С другой стороны, - сменив тон, сказал начальник спецслужбы, - зная
вас, я могу представить себе, как привязались вы и ваша супруга к тому
странному мальчугану, который жил у вас несколько месяцев. У меня у самого
трое детей, все они со мной здесь, младшему нет еще и пяти - я прекрасно
понимаю, как близки становятся малыши. Особенно когда долго болеют. В
пустыне вы наверняка встретите вашего приемного сынишку... потолкуете с
ним... может, и он будет рад вас видеть.
- Вы неверно поняли меня, - произнес вдруг профессор. Начальник
спецслужбы встрепенулся. - Я отклонил ваше предложение вовсе не по
каким-либо принципиальным соображениям. Я не могу оставить жену.
- Мы переведем ее сюда! - облегченно воскликнул начальник спецслужбы.
- Она дождется вас здесь, в отдельной, комфортабельной секции!
- Я не могу ее покинуть, - поколебавшись, признался профессор. -
Сегодня день ее рождения.
- Это несерьезно! Это мальчишество, профессор! Из-за семейного
торжества! Вы прекрасно отметите его завтра или послезавтра, и, смею вас
уверить, праздник ваш только выиграет, если вы и ваша супруга будете
знать, что вы в безопасности и угроза удара ликвидирована. И не
кем-нибудь, а именно вами! С нашей же стороны я обещаю вам искреннюю
признательность, участие в подготовке праздника - вина, консервированные
фрукты, закуски... музыка... Ваша супруга, кажется, ведь очень любит
музыку?
- Нет-нет, благодарю вас. Мы никогда не переносим этого праздника.
Плохая примета, простите.
- Что ж, - холодно сказал начальник спецслужбы. - Возвращайтесь к
себе... веселитесь... если уверены, что угрызения совести и страх
ежеминутно вероятной катастрофы не подпортят вам праздничного настроения.
- Профессор повернулся к двери, где его ждал конвоир в гермокостюме. - И
все-таки, профессор. Давайте договоримся так. Возвращайтесь к себе.
Расскажите супруге о нашей беседе. Посоветуйтесь. Я уверен, что, как ни
тяжело это будет для любящей женщины, она примет мою сторону. - Профессор
чуть пожал плечами, стоя вполоборота к выходу. Конвоир нетерпеливо
похлопывал затянутой в пластик ладонью по прикладу автомата. - Через...
ровно через два часа я позвоню вам в блок. Идет?
