прянула, выпав из его устало повисших рук. Он откинулся на стену спиной и
затылком. Часто дыша, трепеща, девочка стояла перед ним на коленях.
- Удалось... - совсем обессиленно проговорил он. - Надо же... Как мы
похожи. Как мы все-таки похожи...
- Что ты сделал? Так горячо внутри... и хорошо, ясно... Пульс даже в
пальцах слышно...
- Поднял фильтрацию.
- Что?
Он помолчал, вяло прикидывая, как объяснить. Сказал:
- Теперь ты - как я.
Обеими ладошками она захлопнула себе рот, а потом схватила его руку и
прильнула к ней губами.
- Совсем-совсем?
Он не ответил.
- Ты кто?
Он не ответил. Его знобило. Он сидел с закрытыми глазами, коротко и
тяжело дыша, распластавшись по стене спиной и плечами. Тогда она снова
уткнулась в его ладонь и перепугалась, поняв, какой эта ладонь стала
теперь немощной и холодной. Некоторое время она дышала на его пальцы,
робко и беззвучно пытаясь их согреть. Минут через десять его дыхание стало
глубже и реже. Она спросила едва слышно:
- Ты спишь?
- Нет, - ответил он безжизненно. - Просто очень устал. Прости, малыш.
- Поспи.
- Очень устал. Не уснуть.
Она прыснула и тут же, словно извиняясь, опять прижала его ладонь к
губам. Потом все же пояснила:
- Я, например, когда устала, засыпаю буквально пока ложусь.
Он усмехнулся. Рука его постепенно отогревалась.
- Я люблю спать, - призналась она. - Сны так люблю... Тебе снятся
сны?
- Конечно.
- Про что?
- Про Землю.
- Про что? - не поняла она.
Он не ответил. Она подождала, потом вздохнула:
- Как странно все...
Он встрепенулся. Жадно полыхнув на нее глазами, спросил
скороговоркой:
- Все - будто чужое, да? Не такое, как должно?!
Она опять вздохнула и пожала плечами.
- Да нет... не знаю. Какое есть.
Он сник.
- Я не то сказала? - испугалась она. Он не ответил. - Ты обиделся?
- Нет, что ты.
- Ты не обижайся на меня, пожалуйста. Я и так все время боюсь, - она
запнулась. - Знаешь, мне так хорошо никогда не было. Будто снова с мамой,
с папой - только еще смелее. Но такое чувство, что карабкаюсь уже
высоко-высоко, и сил нет держаться, и отпустить нельзя, потому что если
упадешь - разобьешься насмерть... Понимаешь?
Она была как на ладони перед ним. Он покивал, чуть улыбаясь: конечно,
понимаю. Ласково и молча погладил ее по голове.
- Ты добрый... У меня просто слезы наворачиваются, как я чувствую,
какой ты добрый. Ты еще кому-нибудь откроешь шарик?
Он сгорбился.
- Не знаю, малыш. Не знаю, что делать. Спасти от радиации и мора? Но
до войны не было ни того, ни другого - и что с того? Позвать звездолеты?
Мы помогать любим... Но вы-то что станете делать? Пять миллиардов вас
было!!
Затаив дыхание, она ждала, что он скажет еще. Он молчал. Тогда она
попросила несмело:
- Тетеньке открой, пожалуйста. Она тоже добрая.
Он засмеялся неприятным, беззвучным горьким смехом, и сейчас же у нее
болезненно вырвалось:
- Опять не то?..
- По знакомству, да? - зло спросил он.
- Господи, ну что теперь-то? Ты прямо весь в каких-то... в больных
гвоздях. Не знаешь, где зацепишь. У тетеньки, - добавила она возмущенно, -
таких капризных мужчин ни разу не было!
Он долго смотрел на нее с отстраненным изумлением, словно увидел в
первый раз. Затем холодно отчеканил:
- Все достойны спасения! Понимаешь? Все!
Осадил себя. Снова откинулся спиной на стену.
- Прости, малыш. Ты лучше не заводи меня.
Она перевела дух. Ей показалось, что сейчас он ее ударит.
- Буду заводить, - с отчаянной храбростью сказала она. - А ты говори
все-все. И я тебе.
Он помедлил, испытующе глядя ей в глаза. Она кивнула несколько раз,
не пряча взгляда.
- Я... считал себя лучше вас, - сказал он, стараясь говорить спокойно
и мерно. - Но оказалось, что не подличал и не врал только потому, что мне
ничего не надо было. А когда понадобилось - ого! Значит, если бы нуждался,
как вы, то подличал и врал бы, как вы? А ведь... ведь... триста лет
коммунизма у меня за спиной! Три века! Это, что ли, ничего не значит?!
Значит!! Значит, отдельный человек ни в чем не виноват! Просто на краю
люди сходят с ума! Это как боль, как туман. Невозможно побороть!! - он
вдруг понял, что кричит, и снова попытался овладеть собой. Вздохнул
медленно. - Люди такие разные... сложные... ты не представляешь. А на краю
людьми остаются только те, кто махнул на себя рукой. На краю остаются
только святые и мерзавцы. Одни махнули рукой на себя и стали святыми.
Другие махнули рукой на все, кроме себя, - и стали мерзавцами. А
остальные... то ли случая выбирать не представилось, то ли махнули на все
вообще... они никем не стали. И суть одна - беспомощность... Нет, надо
увести людей с края.
- Так ты нас уведешь? - зачарованно выдохнула она, наконец дождавшись
этих слов.
Стало тихо. Удивительно тихо. Ночь, как громадная вода, неслышно
текла над детскими головами.
- Просто не знаю, - пробормотал мальчик. - Просто не знаю, как
подступиться.
У нее опять слезы горячо наполнили гортань и переносье - такое
страдальческое лицо сделалось у него.
- Но ведь он же смог... - глухо сказал мальчик.
Она хотела спросить, кто смог и что, но он резко поднялся и -
взметнулась сзади, отставая, рубашка - подошел к вышибленному в звездную
ночь окну. Стоячее пламя над огарком вздрогнуло и заплескалось.
Рубашку-то извозил - страх, подумала девочка. Давно стирать пора, да
прокипятить бы с порошком... Прокипятишь тут, как же.
- Свеча догорает, - негромко сказала она.
Интересно, он бы обрадовался, если б я выстирала? Наверное, нет.
Наверное, даже бы не заметил. Наверное, его вообще ничем обыкновенным не
обрадуешь. Ой, мамочки...
Опершись ладонями на подоконник, мальчик смотрел в мерцающую пустыню.
- Во всяком случае, не убегу, - сказал он.
ЭПИЛОГ. УТРО
Прямая и тонкая, как камышинка, она потянулась, запустив пальцы в
волосы на затылке, и, медленно переступив, окунулась в алое сияние,
стоявшее в окне.
- Как хорошо, - умиротворенно произнесла она, подставляя свету лицо с
зажмуренными глазами. - Солнышко... Солнышко красное, и давно же я тебя не
видала... - она приоткрыла глаза, и лицо ее вздрогнуло и смерзлось.
Секунду она все еще смотрела в окно, потом, присев, стремительно
обернулась: - Они все пришли.
Их было без малого шесть тысяч. А год назад было без малого пять
миллиардов. Все они в меру сил и разумения жили, заботились о себе,
заботились о своих близких, исполняли то, чему их научили. И наконец убили
друг друга. Ни для чего. Убили - и впервые почувствовали, что что-то
неладно. Но продолжали в меру сил и разумения жить и убивать друг друга.
Потому что были вещами друг для друга. Потому что за восемь тысяч лет так
и не научились организовывать себя иначе как принуждая и убивая. Друг -
друга.
И наконец в равной мере ощутили тупик. В равной мере познали
безнадежность. Министры, и шахтеры, и стражники. Такие разные. Такие
одинаковые. Такие немногочисленные. Все они теперь стояли здесь.
- Уведи их.
- Здесь некуда идти, - мальчика била дрожь.
- Уведи их, пожалуйста. Ты такой умный. Такой сильный.
- Здесь ваше место! - бешено выкрикнул он и стиснул кулаки. - И
гибель, и спасение! Здесь!!
- Ну, просто поведи куда-нибудь!
- Ты думаешь, тяжелой дорогой можно искупить то, что совести нет?
Перетащиться на сто километров в сторону и прикинуться обновленными?
- Не знаю. Это слова. Сначала надо уйти, - она опять прижала его
ладонь к губам, к щеке. - Хоть куда-нибудь! Как ты не понимаешь? Хоть
куда-нибудь отсюда! Ну обмани их. Только не отнимай надежду.
- А если б я обманул тебя?
Она отчаянно тряхнула головой.
- Подумаешь!
Он дико, свирепо зыркнул на нее из-под свесившихся на лоб волос.
- Да что вы за люди!! Только бы бегать взад-вперед! Спасение - это не
суета! Это - работа! Послушай. Ваши ученые давно доказали, что нужно
создать строй, который уведет людей с края. Мало того - нужно успеть его
создать! Так хоть палец о палец бы кто стукнул! Конечно! Каждому кажется,
что вокруг все плохо, но сам-то он - ого! Какой надо! Каждому хочется,
чтобы вокруг все изменилось, но сам он - остался прежним. Оставшись
прежними, вам не выжить, поймите наконец!
Она бессильно выронила его ладонь и упавшим голосом выговорила:
- Ты все-таки злой.
Он остолбенел. Воздух тяжелой медузой заткнул гортань.
- Ты нас ненавидишь! - с отчаянием и ненавистью закричала она. - Ты
нас за людей-то не держишь даже!
И сама испугалась. Зажала рот себе ладонями, затравленно, беспомощно
глядя на мальчика.
- Лучше бы мне сгореть сразу, как Александр, чем биться здесь головой
о стену, - тихо сказал мальчик. Неловко помялся еще, потом двинулся к
выходу - с нарастающим ужасом девочка провожала его взглядом.
Оставшись одна, она несколько секунд стояла неподвижно, исступленно
кусая ладонь. Затем вылетела вслед. И снова по громадной, продрогшей,
безликой толпе прокатилась волна. И укатилась. Так они стояли: шесть тысяч
в противогазах, комбинезонах, шлемах, балахонах, автоматах - и напротив
двое детей с открытыми лицами и глазами.
Гигантский алый пузырь солнца всплывал все выше над грядой туманных
курганов.
И мальчик сказал еще одно главное:
- Мне вас очень жалко.
Опять прошел вздох. Но девочка уловила скользкий серый отблик посреди
человеческой каши. Не успев даже крикнуть, она прыгнула вперед, заслоняя
мальчика, - и ее плечо, как раз на уровне его сердца, расплеснулось,
словно на миг стало жидким. С изумлением всхлипнув, она косо упала на
песок.
Толпа дрогнула иначе. Необъятно и всевластно, как подземный толчок.
Кто-то истошно крикнул, тут и там ударили и сразу захлебнулись короткие
очереди. И снова все замерло. И в этой стылой тишине девочка, сидящая на
песке, засмеялась и ликующе крикнула:
- Совсем не страшно!
Толпа раздалась, сдержанно и немного тщеславно показав исковерканные
трупы в армейском.
- Видите! - отчаянно крикнул мальчик. - А ведь мы - еще не спасение.
Мы просто не врем! Когда спасение придет - вам снова захочется стрелять. -
В стоячем морозном воздухе простые слова наливались медью, летели далеко и
чеканно. - Это ведь так легко! Повзрывать все мосты через пропасть, а
потом развести руками - пропасть, некуда идти!
Он перевел дыхание - горло заклокотало слезами. Негромко спросил:
- Вы правда хотите спастись?
Плотный, розово мерцающий пар медленно уплыл в зеленое небо.
Девочка попыталась подняться; мальчик легко взял ее на руки. Она
заглянула ему в глаза и повторила:
- Совсем не страшно.
И улыбнулась побелевшими от боли губами.
