думают соблюдать.
3.
Одним из "вечных" сюжетов фольклора, мифов, сказок
является сюжет об этическом орудии.
Говорят, что человек - это животное, использующее
орудия. Задолго до того, как человек становится человеком,
складывается в его еще почти животном мозгу важнейшая, едва ли
не основополагающая матрица сознания, ограничить проявление
которой, в сущности, и призвана этика - грандиозный реликт
животного отношения к миру, матрица употребления. Взял,
использовал, выбросил. Миллион лет спустя она трансформируется:
сделал, использовал, отложил до следующего раза. Здесь она
усложняется, в нее вторгается выстраданное понятие
"моего". Из этого вторжения следует, во-первых, что раз
я сделал, значит, и буду использовать я, и, во-вторых, что в
кругу орудий приоритет становится очевиден: самым важным и
ценным для меня является то орудие, которое сделал я и которое
намереваюсь использовать я. С ним так просто. Оно так надежно.
Оно всегда послушно мне. Оно - единственное, что не грозит
и не изменяет в грозном изменчивом мире; лежит и ждет моей воли,
и я над ним единственный господин, и оно - единственное,
над чем я действительно господин. Можно быть вполне этическим
индивидуумом, то есть в кругу тех, кого считаешь ближними,
предпочитать благо ближнего своему, но в кругу орудий
предпочитать благо своего орудия благу любого другого.
Орудие - это средство для того, чтобы я мог более свободно
вести себя, а уж буду я себя вести этично, или нет -
орудия это не касается.
И уже тогда, вероятно, человек ощутил вопиющую несправедливость
и неправильность устройства мира, в силу которых "мое"
безропотное орудие именно по своей безропотности могло быть
использовано не "для меня" или даже "против
меня". Моей мотыгой раскроили мне череп. Моим топором
срубили не для меня дерево. Нестерпимо хотелось, чтобы эта
неправильность могла быть как-то устранена; чтобы меня и не
против меня мотыга слушалась, а у того, кто против меня, сама
собой вырывалась из рук. В самом общем виде фольклор
сформулировал это так: хорошего человека слушается,
плохого - нет. Упрощающей модификацией этого принципа
является "кому я подарил - того слушается, кто у меня
отнял или украл - того не слушается"; упрощающей и в
то же время указывающей на самозащитные корни этой мечты:
слушается того, кому подарил, кто, следовательно, является моим
ближним и морально не в состоянии применить полученное против
меня. Элементарная этика давала определенную защиту от произвола
окружающих, то есть являлась способом косвенного управления
ближними в сфере обеспечения личной безопасности - но эту
задачу она в состоянии была выполнять только благодаря тому, что
другие люди способны сами формировать свое поведение, а
управлять ими жестко и однозначно, как мотыгами или топорами, не
может никто. Человек грезил о дистанционном управлении вещами с
помощью человеческих норм морали, желая обезопасить себя в
ситуациях, когда прямое управление этими вещами невозможно, как
невозможно прямое управление людьми. Сам создавая для своего
удобства мертвые и потому абсолютно покорные предметы, человек
вскоре начал тосковать среди их мертвенно бессовестной
покорности; он мечтал, чтобы и они соблюдали правила этики, но
сам уже понимал, что этика и покорность далеко не всегда
совместимы. Орудие, имеющее моральную блокировку, то есть
выполняющее только этические команды, по определению не должно
было повиноваться командам, нарушающим правила этики. Причем,
согласно первому этическому принципу, не только когда кто-то
отдает такую команду против меня, но и когда такую команду
против кого-то отдаю я.
4.
Концентрированным и предельным выражением идеи этического
орудия является идея бога.
Она развилась из идеи отвечающих за те или иные силы природы
божеств или духов, отношения с которыми поначалу строились по
обычному внутри племени принципу заимообразности: я тебе
жертву - ты мне погоду; я тебе другую жертву - ты
мне удачу на охоте; я тебе еще жертву - ты мне погибель
врагов моих. Дух, сколь бы он ни был грозен, мыслился лишь
орудием, на котором, при соблюдении выраженных в донельзя
уважительном ритуале правил техники безопасности, можно работать
посредством отдельных актов управления.
Однако многотысячелетний опыт постепенно убедил, что
отношения с высшим миром не столь просты и что попытки управлять
им, как миром мотыг и топоров, то и дело терпят крах. Одни и те
же действия, предпринимаемые в отношении богов, приводили к
совершенно различным результатам - точно так же, как в
мире людей. Да и мир людей усложнялся, меняя стереотипы -
заимообразность уступила место классовой неравномерности.
Но для мира людей путь к косвенному управлению друг другом был
уже нащупан - этика. И единственный путь к преодолению
аморальности орудий тоже ощущался: хорошего человека слушается,
плохого - нет. Управление богом, очевидно, требовало не
отдельных, предпринимаемых лишь в случае необходимости
актов - оно могло быть достигнуто только путем этической
организации всего поведения и, поскольку бог наблюдает постоянно
и контакт с ним непрерывен, даже поведения наедине с собой, даже
поведения внутри себя. А успех или неуспех управления богом, то
есть осуществление или неосуществление желаний, стал знаком
успеха или неуспеха этической организации поступков и движений
души. Неуспех стал означать недостаточную этичность поведения;
стремление к успеху требовало этического совершенствования.
Но желаемая точность управления не достигалась никогда. И
отчаянная погоня за полным подчинением бога вела к развитию и
усложнению этических конструкций и их поведенческой реализации.
Можно сказать, что отсутствие жестких связей между поступками и
реакцией свыше - то есть между поведением и его
результатом - явилось толчком к развитию всей духовности
человечества.
А когда стало ясно, что конкретному человеку до самой смерти
не дано узнать, эффективным ли было его управление богом и что
жизнь - это игра вероятностей, и бог, следовательно,
вероятностная машина, успешность работы которой не может быть
точно измерена и интерпретирована; когда, как следствие,
возникла упрощающая идея о том, что воздаяние за ориентированное
на бога поведение достанется другому "я" ("я" за
гробом, "я" в перевоплощении, "я" в детях),
начала складываться другая великая матрица сознания -
матрица цели, более высокой, нежели личное существование,
матрица жизни для. Биологически она опиралась как на инстинкт
самосохранения, так и на инстинкт продолжения рода, и духовно
как бы сплавляла их воедино. Жизнь для - это
благороднейшая из методик управления. По сути, высокая цель тоже
есть лишь орудие, этичное срабатывание которого ожидается в
форме неопределенной благодарности, в форме признания целью
грандиозной важности для себя жившего для нее человека. Но
установка на благодарность, именно в силу неопределенности этой
благодарности, практически не осознается и не влияет на
поведение; благо цели постепенно занимает все помыслы и при
конфликте блага цели с благодарностью человек нередко отдает
цели приоритет, в том числе самым решительным образом -
жертвуя своей жизнью для. Всякая же попытка наладить наконец
жесткое управление, потребовав благодарности впрямую,
свидетельствует о том, что "жизнь для" была корыстным
лицемерием или недолгим детским заблуждением, и обязательно
кончается крахом: цель либо наказывает неблагодарностью, либо
становится управляемой и теряет свою высокую функцию обогатителя
души.
Отношение человека ко всем без исключения явлениям мира
колеблется между двумя пределами: отношением, как к средству для
себя (животная матрица употребления) и отношением как к цели
себя (человеческая матрица жизни для, подъема к). За первой
стоит поддержание статус-кво, за второй - развитие. Язык
запечатлел эту альтернативу: по сей день мы склонны называть
"своим" то, что более менее бездумно употребляем, и
"божественным", или, мягче, "священным" то, с
чем связываем самые существенные перспективы бытия, но отнюдь не
уверены в прочности связей и потому все более строим свое
поведение с ориентацией на божественный объект.
Но главная перспектива, главное благо, которое он
дарит - и не когда-то впоследствии, а непрерывно -
это наше духовное развитие, происходящее как бы само собой
вследствие непрерывных и уже не вполне произвольных попыток
отладить управление. Причем устоявшаяся структура матриц
обуславливает и обратный факт: чем легче даются управление и
употребление, тем более склонно сознание рассматривать
управляемое явление всего лишь как средство; чем более
непредсказуемы результаты попыток управления, тем более данное
явление занимает место цели духовной и материальной
деятельности.
Прагматическое "преимущество", "удобство" бога
как цели по сравнению со всеми реальными целями (ребенок; другой
человек; общность людей; страна) очевидны. Бог находится внутри
индивидуума и, хотя и дает возможности для нравственного поиска
и духовного развития - чего никогда не дает структура
"я - цель, мир - средство", при которой
"я" всегда оценивается законченным и совершенным -
он не подвержен никаким превратностям внешнего мира. Его реакции
на поведение индивидуума всегда могут быть истолкованы этим
индивидуумом более или менее выгодно для себя, с богом-целью
всегда можно договориться, он не предаст. В случаях же с реально
существующими целями человек всегда ходит на грани духовной
катастрофы. С одной стороны такое напряженное
самоодухотворение - а тем более,
взаимоодухотворение - дает подчас радости, не сравнимые ни
с какими другими, дает обостренное, никак иначе не достижимое
ощущение смысла и ценности своего бытия. Но, с другой,
обязательно существует риск столкнуться с действительной или,
тем более, мнимой "неблагодарностью" - которая, на
самом деле, является лишь окончательным и очевидным провалом
попыток наладить управление. Такой крах полностью аннулирует,
выкорчевывает из духовного мира все, чем этот мир, благодаря
жизни для данной цели, обогатился, и разрушения зачастую
оказываются настолько велики, что для выбора новой внешней цели
и новых попыток подняться до нее уже не хватает сил. Сознание,
как за соломинку, хватается за безопасное и бесхлопотное
"я - цель, мир - средство", или же, в лучшем
случае, за изможденное отсутствие целей вообще или за
истеричное, а порой и фиглярское "я - средство,
цель - бог (или какая-либо иная идея)".
5.
Парадоксально то, что этические орудия существуют реально и были
известны человеку издавна. Они, правда, не осознавались
таковыми, поскольку не отвечали точно требованию "хорошего
человека слушается, плохого - нет", но являлись
машинами с не вполне предсказуемыми результатами попыток
управления. Поэтому управление ими закономерно перерастало из
отдельных актов в построение системы ценностей, в выработку
мировоззрения, в организацию поведения. В силу этого они всегда
в той или иной степени обожествлялись и воспринимались уже не
только как средства для деятельности, но и как ее цели.
Этическая ориентация поведения адресовалась не только тем людям,
для которых проводилась работа на этих машинах, но в
значительной степени самим этим машинам. Управление ими
неизбежно требовало введения их в круг "ближних", а их
хорошего или плохого состояния - в круг "блага"
или "зла" в мире. Они в большой мере являлись, как все
высокие цели, обогатителями душ людей, связанных с ними, но,
будучи объективно одинаковыми для многих людей сразу, обогащали,
не разнообразя, а наоборот, нивелируя и унифицируя.
В первую очередь речь может идти здесь о земле.
Действительно, легко увидеть, что работа с землей
кардинально отличается от работы с любым другим орудием
производства. Следование матрице употребления, как правило,
приводит к катастрофическим последствиям. Земля независима, как
любое сложное явление природы. Землю не отложишь "до
