прегрешения и готовы будут возместить убытки.
Удивленные бедуины наблюдали, как Хант, в арабском бурнусе, с
ружьем и мольбертом, гнал белого козла к Мертвому морю. Козел был
написан прекрасно вернее два козла, так как первый сдох от чрезмерного
усердия и его пришлось заменить другим. Для большего эффекта привезли из
Содома верблюжий скелет и раздобыли козлиный череп, украсившие задний
план картины. Полотно несомненно создавало впечатление, что левиты были
люди жестокие (страдания животного были изображены очень наглядно) и
нечестивые, воображавшие, что козлиные страдания могут искупить
беззакония, творимые их народом. Холман Хант отвез картину в Англию, дав
вместе с Монком обет посвятить себя "восстановлению Храма, прекращению
войн и установлению Царства Божия на земле". Вряд ли жил когда-либо
другой художник, ставивший себе столь грандиозные цели, начиная писать
картину.
Монк, со своей стороны, написал "Простое объяснение Апокалипсиса"
("Simple Interpretation of the Revelation", London, 1857) и совместное
предприятие было, таким образом, успешно завершено; грешному миру
оставалось только раскаяться.
В этой своей первой книге Монк еще пытался сочетать левитские басни
с христианским учением. Исторически он стоял на твердой почве, правильно
отметив, что "десять колен израилевых" не могли исчезнуть бесследно и что
они все еще живут в общей массе человечества. Отсюда он пришел к выводу,
что "истинные израилиты" - евреи и христиане - должны переселиться в
Палестину и основать там образцовое государство (в этом, пункте он,
разумеется, резко расходился с сионизмом и рисковал прослыть
"антисемитом"). Дальнейшие его выводы были сплошной демагогией. Он
писал, что если будет создано такое государство, то все войны на земле
прекратятся. Главное же было (и кто знает, откуда ему это было внушено?),
что в Иерусалиме должно быть создано мировое правительство; это уже было
как раз то, что нужно сионистам.
Монк смог опубликовать свою книгу только благодаря знакомству,
которым он был обязан Ханту: знаменитый критик-искусствовед Джон
Раскин (Ruskin, 1819-1900) уговорил известного издателя Констэбля
напечатать ее. Ни книга, ни картина успеха не имели, но Раскин помог
"пророку" деньгами и другими средствами, и тем спас его от забвения.
Сам Раскин тоже пережил в молодости много лишений и
разочарований, слывя авторитетом в области искусства, но не пожав лавров в
области социальной критики. Он напоминал своего соотечественника Уилки
Коллинса (Wilkie Collins, 1824-1889), писавшего хорошие детективные
романы, но тщетно пытавшегося в области социальной критики превзойти
Диккенса. Как и Коллинс, Раскин не был удовлетворен своими успехами в той
области, в которой он пользовался заслуженной славой, но всегда был готов
выступить в защиту нравственных ценностей, не давая себе большого труда
проверить их содержание. В детстве его, как и Монка, усиленно обучали
Ветхому Завету; мать - строгая пуританка - подавляла его своим
авторитетом он был несчастлив в любви и ему пришлось пережить унижения.
Он вечно искал выхода своим нерастраченным чувствам, боялся жизни и
боялся будущего; слова нового пророка о грядущем возмездии пугали его,
немало способствуя его щедрости, его публичные выступления пользовались
успехом, и, подобно Монку и Ханту, он впал в грех нечестивого воображения:
по словам его биографа, Хаскета Пирсона, "как и все мессии, он впал в
заблуждение, принимая свои слова за слова самого Господа Бога". Под конец
Раскин потерял ясность мышления, но к тому времени "пророк" уже
приобрел с его помощью возможность путешествовать и проповедовать.
После неудачи с книгой Монка, Холман Хант сделал еще одну
попытку. Он принялся за новую картину, изображавшую Иисуса Христа в
синагоге с книгой в руках, читающего о мессианских пророчествах,
находящих свое исполнение в нем самом. Чтобы не было никаких сомнений,
он взял Монка моделью для Христа, так что негодование иудейских
старейшин символизировало неприятие миром пророка. Первоначальный
эскиз картины хранится в Национальной Галерее в Оттаве и изображает
Монка с Библией в одной руке, раскрытой на Книге Откровения, и номером
лондонского "Таймса" в другой. (Автор этих строк, - сам бывший
корреспондент "Таймса", - работал над своей книгой в Монреале, и его
громкий смех по обнаружении этого шедевра нарушил благоговейную
тишину зала, вызвав немалое удивление присутствующих).
В дальнейшем человеческая природа взяла верх над всем остальным.
Холман Хант продал картину "Христос в Храме" за громадную по тому
времени сумму в 5.500 фунтов, и его неприязнь к жизни и академистам
несколько смягчилась. Ему стало неловко приводить оборванного пророка в
столь изысканные дома, как например к пользовавшемуся всемирной славой
поэту Теннисону. Раскин же был в то время занят очередной неудачной
любовью, что также уменьшило его интерес к пророчествам. Тем не менее,
оба они, хотя и ставшие теперь более оседлыми, не забыли предостережений
пророка о грозящей гибели, если им не удастся скорейшим образом
переселить евреев в Палестину. Пророк неутомимо возвещал, что "день
близок", ссылаясь для большей убедительности на очередные военные
осложнения в Африке, Малой Азии, на Балканах или в Европе, как на
предвестники близкого конца, благо недостатка в подобных эпизодах никогда
не было. В конце концов Хант и Раскин нашли способ облегчить страхи,
успокоить угрызения совести и одновременно отделаться от надоевшего им
пророка; они посоветовали ему уехать в Иерусалим и (как в свое время
Саббатай Цеви) объявить там о близком приходе "Тысячелетия". Пророк был
уже готов к отъезду, когда разразилась новая война, приведшая его в немалое
смущение, поскольку возникла она вовсе не там, где, по его толкованию
пророчеств, должен был начаться конец мира. Наоборот, она началась в
стране, откуда, согласно его собственным писаниям должно было прийти
спасение: в Америке.
Справившись снова в соответственных источниках, пророк объявил,
что в его вычисления вкралась ошибка: гражданская война в Америке была, в
действительности, лишь великим предваряющим событием. Поэтому именно
теперь, без дальнейших отсрочек, нужно было что-то сделать для Палестины.
Джон Раскин немедленно отозвался, сказав, что если пророк был в самом
деле пророком, то ему нужно еще до поездки в Иерусалим, поспешить в
Америку и вызвать там подходящее небесное знамение, которое могло бы
остановить гражданскую войну. Раскин обещал финансировать предприятие,
и пророк собрался в путь.
В тогдашней Америке обычай требовал, чтобы любой гражданин имел
доступ к президенту, в результате чего Авраам Линкольн осаждался
посетителями три дня в неделю. В один из таких дней наш пророк втиснулся в
президентскую приемную вместе с толпой просителей и зевак. Его
необычный вид обеспечил ему несколько минут разговора с президентом
после того, как утомленные глаза Линкольна обнаружили чей-то пристальный
взгляд, скрытый за буйной растительностью. Он спросил, кто был посетитель,
и узнал, что это канадец, приехавший чтобы прекратить войну. На вопрос о
его предложениях пророк ответил, что Юг должен освободить рабов за
денежную компенсацию, а Север должен согласиться на отделение Юга, что
(согласно заметкам самого Монка) "показалось президенту довольно
забавным". Линкольн спросил: "не кажется ли вам, канадцам, что моя
прокламация об эмансипации - большой шаг вперед в социальном и
нравственном прогрессе?"
Монк сказал, что этого недостаточно: "Почему, вслед за эмансипацией
негров, не предпринять еще более необходимый шаг - эмансипацию
евреев"? Линкольн удивился, поскольку в Америке евреи всегда были
эмансипированы, и спросил: "Евреи, почему евреи? Разве они еще не
свободны"?
Монк ответил: "Конечно, господин президент, американский еврей
свободен, он свободен и в Англии, но не в Европе. Мы в Америке живем
далеко от всего и не видим, что творится в России, Пруссии и Турции. Не
может быть прочного мира на земле, пока культурные нации, во главе, как я
надеюсь, с Великобританией и Соединенными Штатами, не искупят того что
они причинили евреям, не искупят двухтысячелетнего преследования, вернув
их в их родной очаг - Палестину и сделав Иерусалим столицей
объединенного христианства".
Излишне упоминать, что Монк никогда не был ни в России, ни в
Пруссии, ни в Турции, представляя собой "либерала" именно того сорта,
который был описан нами выше. В России талмудистский раввинат всеми
силами противился эмансипации, а через немного лет после визита Монка к
Линкольну царь-освободитель Александр Второй был убит накануне
объявления им парламентской конституции; в Пруссии евреи давно уже были
эмансипированы, подвергаясь именно за это нападкам русских евреев;
турецкое правительство в равной степени угнетало все подчиненные ему
народы без всякого разбора, а турецкие евреи жили и без того в Палестине, и
"возвращать" их туда было незачем. Во времена Линкольна еще никому не
приходило в голову, что любая война, где бы и из-за чего бы она ни
начиналась, должна была способствовать созданию еврейского государства в
Палестине (в наш век, как показал опыт двух мировых войн, это стало
законом), и президенту все это, вероятно, тоже показалось "забавным".
Внимание Линкольна было, разумеется, приковано к войне в Америке,
наиболее жестокой из известных до того в истории Запада. Он был
находчивым человеком, привыкшим иметь дело с назойливыми
посетителями, и отделался от пророка добродушной шуткой: "Мой
педикюрист - еврей, и он так часто ставит меня на ноги, что я со своей
стороны охотно поставлю на ноги его соотечественников". Затем, напомнив
Монку, что идет война, он попросил пророка подождать ее конца: "после
этого мы сможем снова предаваться мечтам и сновидениям". Этот ответ
Линкольна мог бы составить интересную тему для клуба спорщиков: была ли
последняя фраза случайной или преднамеренной? Президенту, без сомнения,
было хорошо известно, как Ветхий Завет предписывал поступать с "ложными
пророками и сновидцами".
Монк возвратился в Лондон, и Раскин затем оплатил его расходы на
поездку в Палестину, откуда он был немедленно по прибытии в 1864 г.
выслан за нарушение общественного спокойствия. В крайней нужде он
записался матросом на быстроходный корабль, шедший в Бостон, а после
крушения клипера ему пришлось завершить остаток похода через
Атлантический океан вплавь. Его вынесло на берег окровавленного и почти
голого, а местный фермер в сумерках принял его за медведя и подстрелил,
потеряв память и рассудок, он кое-как добрался домой, но, оправившись через
несколько лет, вновь вернулся к своей навязчивой идее. Давно предсказанный
им конец мира к тому времени еще не наступил, и наша планета по-прежнему
оставалась на привычном месте. Вновь пересмотрев пророчества, он увидел,
что ошибка заключалась в рекомендованном им объединении евреев с
христианами во всемирном государстве, созданном в Иерусалиме. Теперь ему
стало ясно, что, согласно пророчеству, Бог должен прежде всего отдать
Палестину во власть евреев, а после этого создать всемирную организацию,
обладающую властью подчинить своему закону все народы земли.
Другими словами, к концу жизни Монк добрался до сути левитского
плана мирового господства, содержащегося в Ветхом Завете, по-прежнему
полагая, что помогает исполнению божественных пророчеств. В нашем
распоряжении нет указаний на то, чтобы он когда-либо вошел в связь с
инициаторами этого грандиозного плана. Известен только один случай, когда
ему были предложены еврейские деньги: благотворительные 5 фунтов "на
собственные нужды". Он всегда вращался в обществе несколько тронувшихся
нееврейских либералов, живя за их счет.
В 1870 году в Оттавской долине в Канаде произошел громадный
лесной пожар. Имя нашего пророка было к тому времени основательно
забыто, но он принял грозное событие за небесное предзнаменование
близкого конца мира. Добравшись в 1872 году до Лондона, он явился к своим
друзьям, Ханту и Раскину, давно уже считавшим его умершим. Раскин в это
