наслаждением подставляя его солнцу.
- Но у ребенка должен быть отец...
- Естественно, он у него будет.
- Я хочу сказать: настоящий отец.
- Ну конечно, настоящий, не из папье-маше.
- Я не желаю быть замужем теоретически и довольствоваться мужем,
взятым напрокат.
- Какая муха тебя укусила? - спросил я.
- Никакая муха меня не укусила, и ты прекрасно понимаешь, что я имею
в виду. Нельзя же всю жизнь ждать и дрожать в страхе за тебя.
- Мне кажется, мы обо всем уже договорились... - мягко ответил я,
подавляя чувство досады.
- Жаль только, что у тебя дальше разговоров дело не идет.
- Не понимаю, о чем ты?
- О том, что ты найдешь себе другую работу.
- На это ты не рассчитывай. Чтобы зря не терять времени, подыщи лучше
себе другого отца для своего будущего ребенка...
- Ну что ж, за этим дело не станет! - вызывающе произнесла Маргарита.
Но этой репликой она не добилась желанного эффекта. Тогда она пускает
в ход другой аргумент:
- Если я тебе не дорога...
- Ты прекрасно знаешь, что ты мне дорога. Но я дорожу и своей
профессией.
- Вот именно. Можно подумать, что других профессий не существует! С
твоим знанием языков, с твоими связями ты давно бы мог найти место
поспокойней - например, в дипломатии или в торговле...
- Как Тодоров.
- Хотя бы. Чем его работа хуже твоей?
- Я этого не говорил.
- Знаю, что ты хочешь сказать. Ну уж если я захочу уйти к Тодорову,
то у тебя не спрошусь. И если в один прекрасный день это случится, то
знай, виноват в этом только ты...
- Каждый человек сам отвечает за свои поступки. Я - за свои, ты - за
свои. Не понимаю, какая тебе надобность говорить, на кого падет вина. А
что касается профессии, то мой выбор окончательный. В отношении же
замужества - тебе решать.
- Вот это я и хотела услышать, - сухо сказала Маргарита. - Пойдем,
если не возражаешь.
Я проводил ее до дому, и это было последнее наше свидание. Маргарита
очень скоро сделала свой выбор и ушла к Тодорову.
По аллее ко мне приближаются два маленьких существа - девочка и
собачонка. Впереди бежит девочка с надкусанной булочкой в руке, следом за
нею - собачонка. Время от времени девочка останавливается, подносит к
морде собачонки булочку, чтобы подразнить ее, и бежит дальше. Собачонку,
как видно, не волнует булочка: она гонится за девочкой, потому что ей
хочется поиграть. Два маленьких существа останавливаются у моей скамейки.
Девочка залезает на скамейку и кладет рядом с собой булочку, чтобы тут же
ее схватить, если к ней потянется собачонка. Но, животное, понюхав
булочку, отводит морду в сторону и навостряет уши: за кустарниками
раздается женский голос: "Эвелина! Эвелина!"
Ребенок что-то кричит в ответ и бежит обратно, преследуемый
собачонкой. Оглядевшись, словно вор, я беру надкусанную булочку и иду в
другую сторону. Булочка для меня - настоящая роскошь, однако ею сыт не
будешь. И все же благодаря булочке суббота прошла значительно легче, чем
воскресенье.
Весь воскресный день, терзаемый голодом, я брожу по окрестностям
города. Вначале держусь подальше от шоссе, довольствуюсь полевыми тропами,
потом, не устояв перед искушением, начинаю обследовать придорожные рвы в
надежде на то, что мне попадутся какие-нибудь остатки пищи, выброшенные из
проходящих автомобилей. Но, по-видимому, люди в этой стране либо не едят
во время движения, либо съедают все дочиста, потому что я нашел лишь
несколько бутылок из-под пива.
Когда этот бесконечный день все же подходит к концу и спускается
густой сумрак, я направляюсь к заранее облюбованной ферме, обхожу ее и
пролезаю сквозь ограду из колючей проволоки в фруктовый сад. Яблоки на
невысокой яблоне крупные и тяжелые, я сую их за пазуху, вздрагивая от
холодного прикосновения плодов. Пазуха сильно отяжелела, но я торопливо
рву плоды. Из темноты доносится собачий лай. Возможно, собака лает не на
меня, однако я не намерен проверять, на кого она лает, и снова пролезаю
сквозь колючую проволоку, прикрывая одной рукой вырез комбинезона, чтобы
не высыпались драгоценные плоды.
Не успев очутиться на поле, я пробую яблоки и убеждаюсь, что они
ужасно кислые и твердые, как дерево. Но пусть они будут во сто раз кислее,
это все же пища, это можно есть, и я грызу яблоки всю дорогу, а потом и в
бараке, словом, до тех пор, пока не начинаю чувствовать тяжесть в желудке.
Мне кажется, что я переел, но тем не менее насыщения не испытываю. "Все же
обманул голод", - успокаиваю себя и в ту же минуту чувствую, как мой
пищевод заполняет ужасная кислота, меня тошнит, и я выбегаю из барака.
Первую половину ночи я борюсь с отвратительным чувством тошноты, а
вторая половина проходит в борьбе с пробудившимся снова чувством голода.
Как только наступает рассвет, я иду к городу. Ноги у меня дрожат, и я ясно
понимаю, что еще два дня без еды я не выдержу.
В наиболее подходящий момент, то есть за несколько минут до начала
рабочего дня, я приближаюсь к намеченной цели. Передо мной то самое
мрачное складское помещение, унылый вид которого привлек внимание Грейс.
Рядом с ним находится отель "Кодан". Чтобы не идти мимо отеля, я захожу в
складской двор с противоположной стороны. Сторож сидит у своей каморки и
читает газету.
- Я слышал, будто вам нужны грузчики... - тихо говорю я, приближаясь
к нему.
Оторвавшись от газеты, тот, как и подобает сторожу, окидывает меня
внимательным взглядом.
- Документы у вас есть? - спрашивает бдительный страж.
- Есть.
- Тогда ступайте в канцелярию, там вас оформят. Вот сюда, сюда!
Прохожу по бетонной дорожке, на которую указал сторож, за угол
здания. Вход в канцелярию сразу же за углом, но я шествую мимо, по
направлению к порту. Документы... Как будто я мечу в директора... Мои
документы на дне канала. И слава богу, потому что ничего, кроме
неприятностей, мне от них ждать не приходится.
Иду вдоль причалов. То тут, то там появляются грузовики и
электрокары, а над туловищами торговых судов колдуют портовые краны. В
порту обычная деловая суета. Я думаю, что уже упустил возможность
включиться в эту суету, но вдруг вижу, что у входа в один из складов стоит
очередь. Я пристраиваюсь в конец и пять минут спустя оказываюсь у стола,
где веснушчатый парень в очках пополняет список поденщиков.
- У нас работают поденно, - предупреждает веснушчатый, окидывая меня
взглядом, чтобы определить, на что я способен.
Он это говорит по-английски, зная по опыту, что люди, говорящие
по-датски, едва ли пойдут сюда таскать ящики.
- Жалко, - говорю, хотя меня это вполне устраивает.
- Ваша фамилия?
- Бранкович.
- Югослав?
- Серб, - уточняю я.
- Двадцать пять крон, - сообщает парень и кивает следующему.
Работа на первый взгляд пустяковая. Подъемный кран вынимает ящики из
трюма корабля и ставит на платформу электрокара. Электрокар доставляет их
на склад. А люди вроде меня должны разносить ящики по определенным местам
и складывать в штабеля.
Единственное неудобство состоит в том, что каждый ящик весит около
пятидесяти килограммов. В нормальных условиях это меня нисколько бы не
смутило. Правда, в нормальных условиях я не стал бы таскать ящики. А
сейчас, когда я так истощен, груз давит на меня вдвойне, от тяжести дрожат
ноги; к тому же меня еще давит страх оттого, что я в любой момент могу
упасть и меня тут же прогонят.
Перетаскивая четвертый или пятый ящик, я замечаю, что за мной
наблюдает какой-то молодец в матросской бескозырке. Он идет за мною
следом; я ставлю ящик на место и слышу сзади его голос:
- Так, так... Осторожненько... Ставь его сюда. Ну вот!
Как только я расправил плечи, он меня спрашивает:
- Какой национальности? Итальянец?
Я отрицательно качаю головой.
- Испанец?
Я снова качаю головой и, чтобы молодец угомонился наконец, брякнул:
- Серб.
- А, югослав! Прекрасно! - добродушно кивает незнакомец. Потом,
упираясь кулаком мне в грудь, рычит: - А теперь убирайся
подобру-поздорову!
Его тон меняется столь разительно, что я поднимаю на него удивленные
глаза, как будто мне не ясна эта команда.
- Убирайся, слышишь?.. Такие вот типы, как ты, для нашего брата все
равно что еж в штанах! За двадцать пять крон согласится пойти сюда только
такое отребье, как твоя милость. Ну-ка, марш, пока не началась кадриль!..
При иных обстоятельствах можно бы и на "кадриль" согласиться, чтобы
прощупать, чего стоит этот молодец, но, как уже говорилось, в иных
условиях я бы, наверно, находился в другом месте. А пока что я больше
всего боюсь скандала и неизбежной при всяком скандале полиции. Поэтому я
поворачиваюсь к нему спиной и, ни слова не говоря, покидаю склад.
Весь день сижу в глухом закутке пристани и жду, пока достаточно
стемнеет, чтобы можно было отправиться в обратный путь. Вполне прилично
пригревает осеннее солнце, и, развалившись на теплых камнях, я время от
времени забываюсь в дремоте. Наконец солнце скрылось, и гордость моя
смирилась настолько, что я решаюсь заглянуть на базар на Фредериксброгаде.
Неудобство этого базара в том, что он находится слишком близко к центру. А
базар богатый. Под вечер, когда торговля кончается, в местах, отведенных
для мусора, можно найти немало испорченных продуктов. Съев два
полусгнивших персика, я вооружаюсь большим кульком, чтобы набрать побольше
про запас. Делаю запасы и тут же утоляю голод. Невольно вспомнились слова
одной моей знакомой, которая не была лишена житейской мудрости: "Если
жизнь предлагает тебе зрелый плод, но с одного боку уже подгнивший, зачем
же его выбрасывать, не лучше ли, отбросив гнилое, остальное съесть?"
Совершенно верно, дорогая Дороти. В данный момент спорить с тобой не
приходится.
Наполнив до отказа и кулек, и желудок, я уже пробираюсь на соседнюю
улицу, но, выглянув из-за угла, замираю на месте и пячусь назад. Из
элегантного черного "плимута", стоящего метрах в двадцати от меня, выходят
Грейс и Сеймур и направляются в бар, над которым сияет красная неоновая
вывеска: "Техас". Сеймур, как всегда, нахмурен, а его секретарша снова
обрела прежний вид - она в темном костюме, в очках, волосы собраны в
пучок.
Сделай я еще шаг, и они бы меня заметили. К счастью, этого шага я
сделать не успел. Они входят в бар, а я бреду обратно, прижимая к груди
увесистый кулек. В общем, все в порядке. Вот только неприятный шепот
Сеймура несколько раздражает меня:
"Питаться объедками? Стыдно, Майкл! Вы предпочитаете объедки ужину в
"Техасе"?!"
"Мне это не впервой, со мной и не такое бывало, Уильям, - отвечаю. -
В нашей профессии без этого не обойтись".
"Только это уже не наша профессия, - продолжает Сеймур. - Вас
дисквалифицировали, вычеркнули из списков, прогнали, предали анафеме".
"Меня тогда вычеркнут из списков, когда я перейду к вам. А этому не
бывать. Так что катитесь, мой дорогой, ко всем чертям!" - продолжая свой
путь, мысленно шлю ему дружеское пожелание.
Обильный ужин, хотя и не в "Техасе", благотворно влияет на мой сон, и
на другой день я просыпаюсь в своем бараке довольно поздно. А то, что я
обнаруживаю в кульке еще несколько гнилых персиков и раздавленный кусочек
сыра, придает мне жизненные силы. Но особенно радует меня то, что сегодня
вторник. Опять вторник. Наконец-то!
Полный томительного безделья день подходит к концу. Два часа я
осторожно брожу по городу и в семь без трех минут выхожу на Вестерброгаде,
