и ни то, и ни се, ни русский (который когда-то великолепно знала), ни
украинский (которому так и не выучилась, как следует); а торговки только на
этом укрусском и переругиваются между собой. На нем очень удобно
переругиваться.
И ведь забыла себя за эти годы, привыкла к тому, что давно уже
не женщина и только чуть-чуть мать и бабушка, а то все просто - старуха.
Скелет разбудил. Вот только - зачем?
- Не плачь, пожалуйста. Не нужно. Лучше дай мне, если есть, тряпочку.
Она молча поднялась с кресла и отыскала в шкафу какой-то старый, но не
грязный вязаный платок. Тогда она еще могла себе позволить вязать и не
распускать связанное.
- Спасибо. Знаешь, сегодня учительница биологии говорила, что меня
нужно заменить. Я с трещиной, вот здесь, прямо на лбу.
- Как же тебя угораздило?
- Упал. Скользко. Туда теперь грязь забивается, так я промою, может,
будет не так заметно.
8. С тех пор скелет приходил почти каждый вечер. Он рассказывал о том,
как постепенно осваивается в этой жизни; старуха молчала.
Однажды она спросила у него:
- Ты так и не выяснил, почему ты такой? И откуда взялся?
Он покачал черепом:
- Нет. Но как раз сегодня был один случай. Такое и раньше, если честно,
бывало, но я не мог разобраться. Мне кажется, я совсем не тот, каким ты меня
видишь.
- А какой? - спросила старуха.
- Не знаю, - шевельнул лопатками скелет. - Обычно меня не замечают -
люди. Собаки иногда смотрят в мою сторону, некоторые даже лают. А люди не
замечают. Наверное, потому, что я не трогаю их, не вмешиваюсь в их жизни.
- Даже в школе?
- В школе - другое дело. В школе меня видят, но только когда я играю
роль скелетного муляжа. А так - нет. ...И вот сегодня на улице я увидел
очень маленького мальчика, который переходил дорогу. А там ехала машина -
понимаешь, она бы сбила его, и водитель попал бы в тюрьму. Поэтому я помог.
Вмешался. Я подбежал и оттолкнул мальчика. И машина проехала мимо. А он
заплакал и закричал на всю улицу: "дядя с белыми крыльями, дядя с белыми
крыльями"! Потом прибежала его мама и забрала его, а он кричал и кричал. И
смотрел на меня.
- Уходи, - сказала старуха. - Сейчас же. Немедленно.
9. Ей было очень плохо. Она снова познала, что такое одиночество, и
поэтому звонок Риты старуха приняла с благодарностью.
- Мама, помнишь, ты обещала?
- Что, доця? Что обещала?
- Прийти на Славкин спектакль. Придешь?
Она посмотрела на пустую комнату, на кружку с засохшими розами.
- Приду.
- Записывай...
Кем он был? Куда теперь делся? Почему не приходит? Раньше он не
обижался на грубые слова, так что думать, что он обиделся теперь, старуха не
могла. Но - думала.
Какие силы выбросили его в этот мир? Кто он? "Дядя с крыльями" - ангел?
Черт-искуситель? Но... он не искушал - да и как искусишь старуху в ее то
возрасте?! - чушь собачья; он просто помагал. Сострадал. Кто же он?
- Так придешь?
- Приду, доця.
- Тогда пока. До завтра. Славка тебе привет передает.
Что-то ломалось внутри. Что-то очень твердое и холодное.
10. Ехать в школу было далеко и непросто, но старуха выбралась загодя -
и правильно сделала. Троллейбус попал в пробку; она висела между небом и
землей, зажатая со всей сторон чьими-то локтями, сумками, дипломатами и
только время от времени через боковой карман щупала содержимое кармана
внутреннего: "Не потерять бы!"
Рита ждала ее в пустом вестибюле. Взяла под руку, внимательно
посмотрела:
- С тобой все в порядке?
- Да, доця. Все в порядке. А где Славик?
- За кулисами. Пойдем.
Как оказалось, она все-таки опоздала - спектакль уже начался. Они сели
с Ритой с краю, где оставались свободные места, и стали смотреть.
На сцене стояло несколько надгробий, около свежевырытой могилы
разговаривали четверо мальчиков. В одном старуха с удивлением признала внука
- он очень вырос за последнее время. И голос у него тоже изменился,
погрубел.
Сейчас на сцене пел тот старшеклассник, что играл могильщика:
- Но старость, крадучись как вор, взяла своей рукой...
Он наклонился и откуда-то из-за надгробия вынул череп - и швырнул его
на сцену.
Славик покачал головой и обратился к своему спутнику:
- У этого черепа был язык, и он мог петь когда-то; а этот мужик швыряет
его оземь, словно это Каинова челюсть, того, что совершил первое убийство!
Ее внук перевел дух - а у старухи что-то встало в горле противным
склизким комом и не желало уходить. На сцене продолжали говорить.
- ... разве нет? - спрашивал Славик.
- Да, мой принц, - кивал его спутник.
- Вот именно; а теперь это, - он показал на череп, - государыня моя
Гниль, без челюсти, и ее стукает по крышке заступ могильщика; вот
замечательное превращение, если бы мы только обладали способностью его
видеть. Разве так дешево стоило вскормить эти кости, что только и остается
играть ими в рюхи?
- Мама, тебе плохо? - склонилась над ней Рита. - Что-то не так?
- Все... - сказала старуха. - Все... так.
Она знала ту трещину, которая была на лбу у черепа, валявшегося теперь
на сцене. И она знала, почему скелет не приходил.
И больше не придет.
- Чуть не забыла, - сказала она, судорожно хватаясь за потайной карман
пальто. - Вот, принесла Славику.
Она протянула Рите варежку - всего одну. Ниток больше не было, поэтому
получилась только одна.
- Вторую я сделаю позже.
- Спасибо, мама. Я завезу тебе ниток.
- Нет! Не смей! - что она скажет дочке, когда та увидит квартиру? - Не
смей! Я сама куплю себе ниток, - а что, в самом деле? заработает и купит. И
свяжет Славику вторую варежку. Хоть какая-то память у внука останется.
- Хорошо, мама. Не буду.
- Вот и славно, доця. Вот и славно.
11. На этом, собственно, история со скелетом и старухой закончилась.
Нет, она не умерла через день после спектакля, в котором играл ее внук и...
еще один ее знакомый. Она даже стала чувствовать себя значительно лучше, чем
раньше. Старуха по-прежнему торгует цигарками на Лукьяновской, только
теперь меньше ругается с Филипповной и частенько приглашает ее в гости. Или
ходит к ней в гости сама.
А еще она потихоньку копит деньги на нитки, чтобы связать внуку вторую
варежку. И над кроватью... в общем-то, я не уверен, но мне почему-то
думается, там больше не висит черно-красный рушник с человеком в
кепке.
И... Ну, я понимаю, это совсем из области фантастики, а все-таки...
Знаете, в те минуты, когда день перетекает в вечер, в сумерках рядом с
желтым киоском для продажи троллейбусных билетов можно заметить высокую
худую фигуру. Люди бегут мимо нее и не замечают, а если и бросают мимолетный
взгляд, тот тут же забывают об увиденном. Вернее, о не-увиденном,
ведь, согласитесь, здравый человек вряд ли сможет увидеть на троллейбусной
остановке скелет... - или белого мужчину с крыльями, или волосатого рогача с
хвостом и копытами, или коротышку в шутовском колпаке, или... В общем,
ничего они там не видят. Наверное, потому что там ничего нету.
А все-таки.
Владимир Пузий.
Возвращение
Когда старика притащили в камеру, он уже не сопротивлялся, только
смотрел на стражников сощуренными подслеповатыми глазами. Неправильно так
смотрел. Словно обиженный ребенок, который все исполнил, как было велено
отцом, а тот вместо сахарного пряника взял да высек.
Стражники буквально на руках внесли тощее тело и швырнули пленника на
пол. Он упал и моментально почувствовал во рту солоноватый привкус.
Где-то сзади, за пеленой вязкого тумана, провернулся в замочной
скважине ключ. Один из стражников, тот, что держал пленника за правое плечо,
- толстый, с обгорелой, шелушащейся кожей на щеках, - шумно выдохнул:
- Послал же Бог сумасшедшего!
Второй промолчал - цеплял на пояс ключ. Через минуту оба удалились,
громыхая подкованными каблуками сапожищ.
Старик к этому времени немного пришел в себя, подтянул под худое,
изломанное тело руки и стал потихоньку подниматься. Туман перед глазами уже
рассеялся - стал виден грязный, весь в рыжих клочьях соломы, пол, пучок этой
самой соломы в дальнем углу, две спальных полки у противоположных стен,
маленькое окошко наверху. С правой полки свешивалась чья-то нога,
болтавшаяся в широкой латаной штанине, словно пестик в колоколе. Короткий
сапог вальяжно опустил вниз краешек оторванной подошвы.
Старик поднялся и тут же сел, не удержавшись на ногах. ...Били сильно.
Но хуже всего, когда швыряли камнями... От одного лишь воспоминания он
задохнулся и закашлялся, вздрагивая всем телом. Длинная, сбившаяся в клочья
борода раскачивалась причудливым маятником.
Когда приступ миновал, к первой ноге на полке присоединилась вторая.
Потом обе спрыгнули на пол и отошли вбок. Послышалось жестяное звяканье - и
неожиданно близко перед лицом старика оказались две руки в подранных
перчатках. Руки протягивали кружку.
Старик наклонился всем телом вперед, потянулся к поцарапанному краю
губами; вода тонкой прохладной струйкой смочила рот, постепенно обретая все
тот же солоноватый привкус.
Напившись, он благодарно кивнул, затем снова попытался встать.
Обладатель рваных перчаток вернул кружку на прежнее место и поддержал
старика за плечи. Вдвоем они добрались до соломы, кое-как сокамерник усадил
старика на нее, прислонив к стене.
Потом опять забрался на полку и уже оттуда спросил ленивым тягучим
голосом:
- За что посадили?
Этот, вполне резонный вопрос породил в старике целую бурю чувств. Он
попытался подняться - это у него не получилось, и он снова рухнул на солому,
яростно мотая головой и тихонько рыча, словно пойманный зверь, увидевший
своих добытчиков.
- Ладно, ладно, - успокаивающе проговорил человек на полке. - Отдохни
немного, потом расскажешь.
Он зевнул, ноги в дырявых сапогах скрылись из вида, и очень скоро с
полки донесся храп.
Старик закрыл глаза и попытался успокоиться. В конце концов, не к лицу
ему - ему! - вести себя, как какой-то простолюдин. Но он знал, что это
слабое утешение, к тому же, весьма далекое от действительности. Потому что
сейчас, после всего, он был именно простолюдином - и ничем больше. Ах да,
еще самозванцем!
Перед глазами сами собою возникли грязные лица, перекошенные то ли от
злобы, то ли от страха; в воздух взлетели камни, и криком хлестнуло по ушам:
"Самозванец! Глядите-ка, великий Мерлин вернулся! Ну, зачаруй нас, преврати
в мерзких жаб! Не можешь? Глядите, он не может! Камнями его, камнями, пускай
знает, как хаять великое имя!"
И так было почти везде. Почти на всем пути к столице. И только здесь, в
городе, за спиной внезапно выросли стражники, заломили руки: "В тюрьму его!
В тюрьму!"
Он мог бы прикинуться нищим, но после того, первого раза, когда над ним
смеялись, что-то щелкнуло внутри, ощутимо и громко, и он уже не был способен
пересилить собственную гордость. Наверное, причиной этому был ядовитый крик
в спину: "Если ты нищий, то и будь нищим, а не суйся в Мерлины! Иначе
станешь, как и Мерлин, - мертвым!"...
Соленый привкус во рту не исчезал. Старик снова попытался подняться -
на сей раз удалось. Держась за стену, он подошел к пустующей полке, на
которую владелец порванных перчаток поставил кружку. Как, в общем-то, и
надеялся старик, там, кроме кружки, лежал еще глиноподобный кусок хлеба. Он
протянул руку, впился пальцами в мякоть и выдрал немного.
На вкус это напоминало мох. Да, ему приходилось пробовать и мох. И
