- Хватаит. А як у вас?
- Тоже все хорошо. Славка вон в драмкружок записался - я и не знала,
что они до сих пор существуют, драмкружки. Пьесу какую-то репетирует. Велел
тебя пригласить. Придешь на премьеру?
- Приду.
- Ну, мам, все. Прости, я тороплюсь - до завтра еще нужно...
- Понимаю, доця. Ну, все.
- Пока.
Гудки.
Старуха немного послушала их и положила трубку. Оставалось еще вымыть
пол и приготовить на завтра чемодан.
Хотя нет, завтра она на работу не пойдет. Устала. Вот как раз и
займется чемоданом - все равно сегодня с ним не управиться.
Устала.
5. На следующий день старуха приводила в порядок чемодан: мыла его
снаружи и изнутри, вклеивала новые коробки. Закончила только к обеду.
В обед позвонила Филипповна.
- ПривЁт, женщина! - сказала она. - Ну як, перебЁсилася? Чому
не прийшла?
- Завтра приду, - пробурчала старуха.
- А я хотЁла ще вчера позвонЁть - не вишло. Так придеш?
- Приду.
- Приходь-приходь. А то...
Связь прервалась.
Потом старуха сидела в кресле и вязала. Так и не заметила, когда
заснула, а проснулась уже от лязганья дверного замка. "Воры. Нашли куда
лезть."
Она поднялась и с кряхтеньем направилась в сторону кордора, чтобы как
следует выбранить этих идиотов. Почему-то сейчас забылись все страхи,
связанные со смертью - и в самом деле, чего им ее убивать?
- Здравствуй, - сказал скелет. - Я вот пришел. Ты же говорила, что
можно.
Старуха расхохоталась и хохотала долго, сухим злобным смехом.
Отсмеявшись, кивнула:
- "Говорила, что можно"? Ну, заходь, гостем будешь.
Скелет чопорно поклонился, прикладывая к ребрам пальцевые кости:
- Спасибо.
- Заходь, заходь, - она зашаркала в комнату. "Гость" последовал за ней.
Здесь давно уже не было никого, кроме самой старухи, и теперь она с
невесть откуда взявшейся суетливостью присматривалась: все ли в порядке?
Одернула краешек желтоватой от времени салфетки, посмотрела на
незаправленную мятую кровать и подумала, что надо бы прибраться. Потом
разозлилась сама на себя: для кого прибраться, для костяка что ли? Дура!
Скелет стоял в дверном проеме и глазел, медленно поворачивая череп
справа налево и обратно.
У окна с помятыми шторами, покрывшимися по верху паутинными нитями,
стоял буфет, древний, как и все в этой квартире. На нем шагали, выстроившись
по росту, белые слоники - мал мала меньше. Среди них не было ни одного
целого: у того не доставало бивня, у этого - правой передней ноги, и у всех
- хвостов. Позади слоников, у стенки, стояли высокие массивные канделябры,
тоже с отколотыми частями (вернее, без них).
В буфете было сиротливо и пусто, и уж совсем не к месту там смотрелась
массивная металлическая кружка с вмятым боком. По углам забились мутные
рюмки на высоких граненых ножках и опасливо косились на эту громадину. Еще в
буфете лежала кипа рваных по краям тетрадных листков, покрытых
полустершимися клеточками и расплывшимися чернильными пятнами.
Напротив буфета стоял платяной шкаф, черный и высокий, так что своим
боком он заслонял окно. Левая дверца шкафа не закрывалась и поскрипывала в
такт старухиным шагам.
У дальней от окна стенки, рядом с дверью в прихожую, распласталась
низкая плотная кровать. В углу над ней, в красно-черном рушнике висел
рисованный портрет неизвестного скелету человека. Человек был в кепке и
пиджаке, с небольшими усиками и хитро прищуренными глазами. Он топорщил
подбородок и внимательно следил за старухой.
Та опустилась в кресло, которое стояло подле кровати и махнула "гостю"
рукой:
- СЁдай, в ногах правды нет.
Но скелет еще не досмотрел до конца, поэтому садится не стал. Он
повернул череп вправо и вниз, где и обнаружил - рядом с собой - низенький
упершийся в пол ножками столик, на котором чернел пластмассовый телефонный
аппарат с треснувшим диском. Позади же, за лопатками, на стенке висел еще
один портрет, на сей раз фотографический. Портрет изображал молодого
смеющегося человека в форме летчика.
- Кто это? и это? - спросил скелет, показывая на изображения людей.
Старуха посмотрела на фотографию так, словно увидела ее в первый раз,
потом обозленно поднялась с кресла и пошаркала на кухню:
- Пойдем-ка, я лучче чай себе сделаю.
- Пойдем, - сказал скелет. Видимо, он многому научился за последние
сутки и теперь уже не спешил с извинениями.
- Росказуй, - велела старуха, наливая в чайник воду. - Як
живеш.
Она то ли забыла, что только вчера повстречалась с ним, то ли... А кто
ее знает, старуху?
- Да так, - сказал скелет. - В школу вот пошел.
- Куди?
- В школу, - повторил он. - Надо же как-то учиться.
- Приняли?
- Приняли.
- Приняли?! Як кого?
Он смущенно потер носовое отверстие.
- Ну!
- Скелетом приняли. Им как раз не хватало в биологическом кабинете
муляжа. Теперь я там... работаю. И заодно учусь.
Старуха удивленно покачала головой:
- Що придумав. Оно тобЁ надо?
- А как же жить?
"Смех и грех!" - подумала она. "Куда тебе, костяку, жить? Ты и
умереть-то не смог как следует! - шляешься вон по миру, людей баламутишь".
- Шо ж ти будеш робить?
- Людям помогать, - не задумываясь, ответил скелет. - Я пока ходил,
видел: у вас очень много таких как ты. Мне даже кажется, что почти все
вокруг - несчастные. Они смеются, хлопают друг друга по плечу, желают
здоровья, а... знаешь, в глазах у них - пустота. Ничего живого, ничего
настоящего.
"Можно подумать, ты настоящий. И где твои глаза?"
Они посидели в молчании, ожидая, пока закипит чайник. Потом старуха
пила чай, а скелет рассказывал про школу.
За окном стемнело, одиноко завыл пес.
- Я пойду, - сказал скелет. - Страшно уже, темно.
Старуха хотела засмеяться, но почему-то не смогла.
Он обещал приходить еще.
6. Утром следующего дня старуха пошла на работу и отстояла положенный
срок. Торговки кивали головами, вспоминая то происшествие, но говорили о нем
мало. Не о чем говорить.
Покупатель был нынче какой-то вялый, изрядно примороженный мартовскими
снегами и озабоченный грядущим праздником. По всему городу стояли огромные
рекламные щиты, где молодые люди поздравляли "дорогих женщин с их
праздником, желали счастья, здоровья" и так далее. В троллейбусах над
дверьми и окнами желтели наклейки, где тощий петух с половником улыбался
подушкообразной курице. Улыбки были повсюду, среди них все чаще попадались
настоящие.
Странно, раньше старуха относилась ко всей этой суете с безразличием:
какая ж она женщина? смешно, ей Богу! А теперь что-то переменилось в ней, и
эта перемена очень не нравилась старухе. Она злилась на себя за эту
перемену, стала без видимых причин ругаться с торговками и вообще вела себя
отвратительно. На скелет, приходивий, кстати, почти каждый день, тоже
ворчала и говорила, чтобы больше не являлся. Он кивал, но не обращал на
грубые слова внимания. Как будто их не произносила вовсе.
Шестого числа он не пришел. Старуха, конечно, не ждала костяк
специально, сидела себе и вязала. Кому он нужен? только нервы портит.
Седьмого она распутывала нитки - что-то там у нее перемешалось. Не
заметила даже, как все испортила, и теперь варежку приходилось начинать
почти с начала. Очень сердилась и ворчала.
Зазвонил телефон.
- Здравствуйте, Илья Миронович здесь живет? - спросили на том конце
стариковским голосом.
- Нет, не здесь, - она злобно швырнула трубку и вернулась к вязанию.
Легла спать поздно и долго ворочалась - не могла заснуть. Впрочем, в
последние дни бессонница не была для старухи чем-то непривычным, скорее,
наоборот. И дело-то совсем не в том, что это вот "Илья Миронович" пробудило
в ней какие-то старые, давно похороненные воспоминания - нет, совсем даже
нет.
Утром разболелась спина, и старуха решила не идти на работу. Сделать
себе выходной день. Тем более, что праздник.
7. - Спина? - с участием спросил скелет.
Старуха насупленно промолчала.
Она высыпала в кастрюльку крупу и упорно старалась не замечать того,
что держал в костяном кулаке ее гость.
- Вот, с праздником тебя, - сказал скелет.
- Откуда это?
Он неловко пошевелил ключицами.
- Ну?
- Сегодня в школе дети поздравляли учительниц, - сказал он после долгой
паузы. - Они принесли много цветов, а потом все сложили в большое
громыхающее ведро. И я подумал, что они не обидятся... они, наверное, даже
не заметили.
- Не люблю розы, - старуха отставила кастрюльку в сторону и положила
цветы на табурет. - Терпеть их не могу.
Скелет глазел.
Она пошла искать вазу или хотя бы что-нибудь подходящее, заранее зная,
что ваз в доме давно нету. Последнюю, кажется, разбила еще прошлым летом,
когда неожиданно прихватило спину.
Старуха вернулась на кухню с большой металлической кружкой - той самой,
из буфета. Она взяла нож и стала обрезать длинные колючие стебельки, роняя
их прямо в мусорное ведро. Укороченные таким образом цветы поставила в чашку
и набрала туда воды. Затем вернулась к приготовлению каши.
- Знаешь, - сказал скелет, - я сегодня видел дерево.
Старуха хмыкнула:
- Шо, вперше?
- Нет, я и раньше их видел. Просто это было необычное дерево.
- Шо ж в нем такого необычного?
- Оно было похоже на тебя. Оно невысокое и тонкое, растет рядом с
крышей. С крыши вчера весь день капало - прямо на дерево - а сегодня стало
холодно, и эта вода на нем замерзла. И теперь оно стоит, как будто в
хрустале, и ему очень холодно и очень одиноко, но снаружи оно очень твердое.
Какой-то мальчик шел мимо и тоже удивился. Он захотел потрогать дерево, но
неожиданно веточка, за которую он взялся, отломалась. Наверное, потому, что
дерево стало твердым. И - хрупким. Знаешь, из разлома текла кровь...
кажется, вы называете это древесным соком - медленно капала и замерзала. И в
конце концов замерзла. Страшно, правда?
Старуха засмеялась.
Скелет глазел.
...Пока варилась каша, они пошли в комнату, и там он снова показал на
фотографию:
- Кто это?
- Муж, - сказала старуха. - Если б не разбился в сорок третьем, был бы
мужем. А так... - она махнула рукой и села в кресло. Спина продолжала
болеть.
- И с тех пор ты одна.
Старуха кивнула.
Она не стала рассказывать скелету о том, что рано или поздно любое
одиночество заканчивается. Либо смертью, либо... Она была тогда слишком
молодой, чтобы думать о смерти. А после войны мужчины ценились на вес
золота. Тот тоже ценился... хороший, добрый. Буйный, правда, немного,
но это у него после контузии. А так... Дочку вон ей оставил. А сам помер от
припадка. Эпилепсич... Эплептич... Она так и не научилась выговаривать это
слово. Зачем?
Старуха - в те годы совсем еще не старуха - верила в то, что умер ее
муж достойно. Он защищал Родину и завоевания. Как недавно выяснилось, зря
защищал. Не было никаких завоеваний. Может, и Родины тоже...
А ей, к тому времени выростившей дочку, оставшейся один на один с
мертвой квартирой, чтобы не мешать жить ребенку, - ей, скажите Бога ради! ей
во что было верить? В Господа? - страшно. И не потому, что самой тогда
гореть в пекле, а потому, что и другим, родным и близким, выходит, путь в то
же самое пекло. Кто ж не грешил?
Пускай уж лучше этот, в кепке, висит. Авось времена изменятся. Хотя
нет, это было бы еще страшнее... наверное. Все равно, пускай висит -
привыкла она к нему. При-вык-ла. И к языку этому дурацкому привыкла, который
