участием вносили бодрость и поддерживали угасающий дух. Я помню, как
находчивость женщины и ее заступничество спасли от неминуемой смерти не одну
жизнь.
И я думаю, что за все это святое самопожертвование и человеколюбие, проявленное
русской женщиной в жуткие дни борьбы с большевиками, ее имя будет занесено в
историю большими золотыми буквами на одном из самых видных мест.
Скоро, после занятия Новочеркасска, большевики объявили регистрацию офицеров и
грозили за уклонение от нее смертной казнью. К сожалению, надо сказать, что на
грозный окрик советских заправил, незамедлительно откликнулись почти все
офицеры, бывшие тогда в Новочеркасске. Печальное зрелище представляли они, когда
одетые, кто в военную форму без потом, кто в полувоенном одеянии, кто в штатском
платье, офицеры составили бесконечно длинную и пеструю вереницу, робко стоя в
очереди у здания Судебных установлении, где происходила регистрация. Недалеко от
них образовалась другая группа. То были матери, жены, сестры, дочери. Тревожась
за участь близких, они .пришли без зова и со скорбными, заплаканными лицами, с
135
тоской и гнетущим беспокойством, не спуская глаз, наблюдали за своими,
томительно ожидая решения и в душе моля Бога за благополучный исход. "Вышел,
свободен, задержан или временно задержан, приказали явиться еще раз, предложили
службу, арестовали. . ." Такие восклицания с быстротой молнии облетали
собравшихся, вызывая то чувство радости, то сомнения, то зависти, то отчаяния и
слезы. И тяжело и больно было видеть страдания этих несчастных людей. Вот когда
сказалось, думал я, привычка офицеров повиноваться. Вышел строгий приказ новой
власти, той власти, которая не постеснялась уже расстрелять и Атамана и
нескольких генералов и большое количество офицеров и партизан и подавляющее
большинство, без явного ропота и наружного недовольства, бросилось его
выполнять. А там, внутри, в здании Судебных установлении, какие-то наглые,
полуграмотные субъекты, буквально издевались над офицерами. Кого хотели
арестовывали, других пьяным: окриком выгоняли прочь, приказывая через два-три
дня вновь явиться, дабы опять повторить ту же унизительную процедуру. Не лишено
интереса то обстоятельство, что с офицерами генерального штаба большевики
обращались довольно вежливо. Больше того, они всячески стремились склонить их на
свою сторону, обещая в виде компенсации, большое жалование, бесплатную квартиру,
автомобиль и другие жизненные блага. На эту большевистскую приманку попалось
несколько человек45) и большевики немедленно возложили на них составление плана
о защите Дона на случай возможного восстания контрреволюционеров или вторжения
"белогвардейцев" извне. В этих случаях существенное значение, конечно, имел
страх, побуждавший многих забывать иногда и былые традиции, и идеалы прошлого, и
мириться с издевательствами и покорно исполнять большевистские веления.
Моя жизнь текла довольно тревожно. Главное внимание, я сосредоточивал на том,
чтобы не быть случайно узнанным на улице. Но однажды мне посчастливилось -- я
встретил моего дядю, которого узнал с трудом. Меня поразило и его солдатское
одеяние и наличие винтовки. Уверенный, что он никогда не мог воспринять
большевизм, я обрадовался этой встрече. Мы разговорились. Человек немолодой,
далеко за пятьдесят лет, но еще довольно бодрый, невоенный, все время
занимавшийся хозяйством, он, в свое время, отозвался на призыв Атамана Каледина
и, оставив дом, с двумя сыновьями-юношами, поступил на службу добровольцем. Дети
ушли в партизанские отряды, а он, в виду преклонного возраста, попал в местную
городскую команду, где и нес службу охраны. В критический день поспешного
оставления Новочеркасска 12 февраля, он, вместе с другими, такими же старцами,
был в карауле у интендантских складов. В части второй моих воспоминаний, я
подробно описывал паническую растерянность и преступную нераспорядительность,
проявленную в этот день штабом Походного Атамана Ген Попова, вследствие чего
многие офицеры были брошены на произвол судьбы, забыли снять и караулы.
-- "Еще не начинало смеркаться" -- продолжал он свой рассказ "когда я, стоя на
посту, увидел едущую мимо нашего склада, большую
45) Генерального штаба подполк. Рытиков, Дронов.
136
кавалькаду всадников. Их окружала толпа оборванцев, что-то дико кричавших и
бросавших шапки вверх. Ничего не зная о бегстве из города Походного Атамана и не
понимая причину радости толпы, я с любопытством наблюдал это зрелище. От толпы
отделились несколько всадников и подскакали к складу. Один из них, в казачьей
форме, без погон, грубо спросил меня: "Кто ты и что здесь делаешь?" Недоумевая и
крайне ошеломленный грубостью его тона, я ответил, что я часовой и охраняю
склады, а затем спросил его, а кто -- он? Но не успел я окончить фразы, как
казак закричал: "так значит, ты белогвардейская сволочь". Его выкрик сразу же
рассеял мои сомнения и я понял с кем я имею дело. Дабы выйти из положения, я,
сохраняя наружно спокойствие, ответил, что я и сам не знаю белогвардеец я или
красногвардеец. Знаю лишь, что меня мобилизовали и поручили охранять народное
имущество, приказав никому не позволять грабить казачье добро. Мой ответ видимо
пришелся казакам по душе. Отъехав в сторону, они долго и горячо о чем-то
совещались. Наконец, старший из них, вновь подъехал ко мне и уже мягче сказал:
"ну ежели так, то охраняй дальше только теперь весь караул наш". Затем
обратившись к одному из казаков, он приказал выдать нашему караулу удостоверения
за печатью полка, что мы состоим в списках 10 большевистского казачьего полка
товарища Голубова. "Вот вкратце, -- закончил он, -- моя повесть, как я стал
"товарищем".
Дальше я узнал от него, что один из его сыновей находится в 6-м казачьем
батальоне, где укрывается много офицеров, другой сын пропал без вести. Сам он
только номинально числится в полку, но службы не несет, а винтовку имеет по
"положению" и больше для личной безопасности.
-- "Так как мне жизнь в городе достаточно уже опротивела" --сказал он "и в
будущем ничего доброго не предвидится, ибо не сегодня, завтра Голубов задерется
с солдатней, им же приведенной, то я решил бросить полк и бежать. То же советую
сделать и тебе, причем я тебе достану и коня, и оружие, и необходимые
документы". Его предложение я принял, конечно, с огромной радостью, так как
дальше оставаться в Новочеркасске для меня становилось все более и более опасно.
Но, к сожалению, нашему плану не суждено было осуществиться. Через два дня мой
дядя тяжело заболел и таким образом, я был вынужден до конца оставаться в
Новочеркасске.
Позднее я нередко беседовал на тему о том, кому было лучше: тем ли кто остался в
Новочеркасске, или же тем кто ушел в' Степной поход. Задумываясь над этим, я и
до сих пор не мог бы дать беспристрастный ответ уже по одному тому, что ужасы и
гнет красного владычества в Новочеркасске я испытал лично, а в Степном походе я
не участвовал. Но неоспоримо лишь то, что количество офицеров и партизан,
расстрелянных большевиками в городе в период их полуторамесячного владычества,
во много раз превышало число убитых и раненых в отряде Походного Атамана за
время похода.
По сравнению с отрядом Добровольцев Ген. Корнилова, положение Степного отряда,
скитавшегося по Донским степям, было безусловно выгоднее. В то время, как
Добровольческий отряд уйдя на Кубань, вынужден был ежедневно с оружием пробивать
себе дорогу, Донскому
137
отряду Пох. Атамана в этом отношении посчастливилось. Он имел только несколько
незначительных стычек с большевиками. На основании многочисленных показаний
участников Степного похода, а также офицеров, укрывавшихся в городе, ген.
Денисов 46) категорически утверждает, что поход не был тяжелым и что офицерам,
оставшимся в Новочеркасске пришлось перетерпеть гораздо больше, нежели
участникам похода. Брошенные Пох. Атаманом в Новочеркасске, они жили словно
приговоренные к смерти, ежеминутно ожидая стать очередной жертвой красного
произвола. Ссылаясь на заметки и дневники участников Донского похода (Гуревина,
Каклюгина, Страхова, Грекова и др.) Ген. Денисов говорит: "Все же у каждого
участника этого скитания по чужим углам, в боевой обстановке, было сознание, что
не он один в поле воин и, если не он, то его сосед вооружен. При них были пушки,
пулеметы, обоз и казна. Не из-за утла и не с крыши или окон дома поразит его
злодейская пуля, а в открытом, быть может и неравном бою, сложит он казачью
голову за родной край и веру. И в этом было огромное утешение рядовому участнику
военного похода, терпевшему несомненно большие лишения... начальство в степном
походе чувствовало себя прекрасно: переезды на .отличных очередных тройках,
ночлег у гостеприимных поневоле коннозаводчиков, с полными удобствами, даже
комфортом, с сытными ужинами, обедами, завтраками, с напитками и музыкой --
совсем напоминали бы маневры доброго старого времени в хороших условиях, если бы
не боевая обстановка".
Вспоминая некогда пережитое, могу сказать, что и я весьма часто негодовал на
начальника штаба Пох. Атамана, полк. Сидорина, по вине которого я остался в
городе. Сетовал я и на свою судьбу, уготовившую мне удел нелегального скитания и
искренно завидовал тем счастливцам, которые ушли в Донской поход.
С приходом красных в Новочеркасск торговая жизнь города совершенно замерла. С
целью сколько-нибудь ее оживить Исполнительный комитет совета рабочих и казачьих
депутатов 17 февраля приказал открыть все торговые предприятия. Однако, товаров
не было и магазины стояли почти пустыми. Возобновили деятельность и городские
учреждения, а чиновников принудили посещать службу. Заставили функционировать
театры, кинематографы и увеселительные заведения. Стали поощрять устройство
разнообразных политических собраний и публичных митингов, надеясь этим способом
внедрить в массу идеи коммунизма. С этого начала свою деятельность
рабоче-крестьянская власть, а кончила тем, что стала безнаказанно обирать
население. Под благовидным предлогом необходимости равномерного распределения
запасов продовольствия, рядом декретов, опубликованных в "Известиях" населению
было приказано сдать все излишки запасов, причем, к ослушникам грозилось
применить высшую меру наказания революционных законов, т. е. расстрел. Но, не
выждав даже результата своих распоряжений, большевики спешно начали всюду шарить
и там, где что-либо находили, бесцеремонно забирали все, якобы для пополнения
общественных складов, а в действительности для удовлетворения нужд наиболее
привилегированного класса, а именно: бездель-
46) Ген. Денисов. "Гражданская война на юте России" 1918-1920 гг., стр. 42-43.
138
ничавших рабочих, хулиганов и всякого городского сброда. Как и надо было
ожидать, особенное внимание они обратили на винные погреба и спиртные склады и
конечно отнюдь не с целью предупреждения пьянства. Сначала все спиртное
подверглось тщательному учету, затем все было реквизировано, а после началось
беспробудное пьянство, целые дни от раннего утра до поздней ночи.
На эти требования большевиков Новочеркасский обыватель ответил тем, что еще
глубже залез в подполье, куда припрятал и все свои жалкие припасы, ни за что не
желая с ними расставаться. Большевики негодовали и всячески старались побороть
такое пассивное сопротивление. Но уже вскоре они должны были признать, что все
их мероприятия ощутительных результатов не дают и продовольственного кризиса не
разрешают. Если население страдало от недостатка продовольствия, то местная
советская власть очутилась еще в более худшем положении, ибо она натолкнулась на
препятствие, преодолеть которое и ей оказалось не по силам, а это сильно
подрывало ее престиж в глазах населения. Тогда большевики решили ввести систему
"пайков", но этим, конечно, вопроса не разрешили, так как скудные городские
запасы скоро пришли к концу. Однако, эта мера лишний раз показала населению, что
для новой власти не все жители одинаковы: есть "свои" и есть "пасынки" --
