раздеться, ибо по заведенному у большевиков обычаю, платье, обувь и белье
убиваемых, составляло трофеи красных палачей. Мне передавали, что все они
геройски приняли смерть и будто бы перед расстрелом гнусные убийцы предложили
Атаману Назарову повернуться к ним спиной, на что последний со свойственным ему
хладнокровием, ответил: "Солдат встречает смерть лицом" и перекрестившись,
скомандовал: "Слушай команду: раз, два, три". Так достойно погибли первый и
третий выборные Атаманы войска Донского. Рассказывали также, что Волошинов
случайно не был убит, а только ранен. Придя в се-
131
бя и не видя никого, он пополз, не имея сил идти. Доползши до дороги и прождав
некоторое время, он окликнул проходившую мимо женщину, прося помощи. Но женщина
испугалась, побежала и видала его большевикам. Мучители вернулись вновь и добили
его прикладами. Чтобы несколько сгладить впечатление от этого кошмарного
убийства, большевики объявили населению, что генералы были убиты при попытке
бежать во время перевода их в тюрьму44). Вздорность и нелепость подобного
заверения усугубляется тем, что среди многочисленного конвоя, сопровождавшего
арестованных, было много вооруженных конных, каковым не составляло бы никакого
труда догнать бегущих.
Мое нелегальное положение, незавидное в первый день прихода большевиков, с
каждым днем осложнялось, становясь все более и более опасным. На регистрацию
офицеров я сознательно не пошел. Уже за это я подлежал расстрелу Кроме того, жид
без документа, скрываясь в разных местах, что, естественно, было сопряжено с
большим риском. Но что можно было предпринять? Большевики плотно оцепили город и
потому всякую попытку бежать из Новочеркасска надо было считать предприятием
безрассудным, особенно в первые дни владычества красных. Не менее опасно было и
оставаться на одном месте, ибо большевистские облавы и обыски происходили
непрерывно, сопровождались обычно точным контролем документов, удостоверяющих
личность. При таких условиях, конечно, легко было попасться красным. Взвесив эти
обстоятельства, я большую часть времени проводил на улице, прогуливаясь из
одного конца города в другой и, всемерно, избегая встречи с латышами и
матросами, бродившими группами по улицам и залезавшими в частные дома.
Большинство жителей Новочеркасска, особенно в первые дни прихода красных, не
решалось выходить на улицу, а сидело по домам с трепетом и страхом ожидая
очередного визита красногвардейцев. Улицы, поэтому, были пусты и как я ни
хитрил, все-таки в первое время меня несколько раз грубо останавливали солдаты,
спрашивая кто я и куда иду. Эти встречи, памятные мне до сих пор, были
испытанием нервов и самообладания, так как малейшее подозрение могло привести к
аресту и значит к расстрелу. Пощады офицеру, принимавшему участие в борьбе -- по
революционному закону или вернее говоря произволу, конечно, быть не могло.
Подделываясь под товарища я, скрепя сердце, в шутливом тоне, развязно отвечал
солдатам на их вопросы, обращая их внимание на свое рваное одеяние и хвастаясь
шубой, добавляя что ее я получил "в наследство от буржуя". Последнее замечание
обычно вызывало у них смех, они хлопали меня по плечу, видимо одобряя мое
деяние, а я выбирал удобный момент, чтобы отвязаться от них, пока кто-либо
случайно не обнаружил моего маскарада.
Несколько легче стало скрываться, когда в некоторых районах города обыски
кончились, по крайней мере официально, а неофициально они происходили по
несколько раз в день. Квартальные старосты и домохозяева получили особые
квитанции, удостоверявшие, что кон-
44) На самом деле, как впоследствии выяснилось, таково было постановление
революционного комитета. Ордер о переводе этих лиц в тюрьму был написан условно
-- поперек бумажки, что означало смерть.
132
троль уже был и от дальнейших обысков они освобождены. В случае нежелания
красногвардейцев считаться с этим, предлагалось немедленно уведомлять по
телефону или иным способом комиссариат и звать помощь. Такая мера, кажущаяся на
первый взгляд хорошей, однако своей цели не достигала. Во-первых, не в каждом
доме имелся телефон, во-вторых даже при наличии такового, не всегда было
возможно протелефонировать незаметно от бандитов, ворвавшихся в дом, да и как
было решить вопрос: законен ли обыск или нет, в-третьих, малейший протест со
стороны обывателя грозил ему смертью и, наконец, на телефонные звонки о помощи,
часто никто не откликался и в лучшем случае, помощь являлась тогда, когда
грабители уже совершили злодеяние и скрылись. В сущности, это большевистское
распоряжение, ограждавшее, как будто интересы жителей, на самом деле, было лишь
фиговым листком, которым красные заправилы хотели прикрыть необузданный свой
произвол и внешне придать советскому управлению характер порядка и законности.
Обыски обычно происходили по одному и тому же шаблону: все живущие в квартире
сгонялись в одну комнату, где мужчины подвергались строгому опросу, а женщины
издевательствам. Чаще всего, при обыске главную роль играли пьяные матросы.
Остальные "товарищи" в это время хозяйничали в доме, перерывая все вверх дном и
отбирая то, что кому понравилось. С целью парализовать возможность бегства
грабители предусмотрительно ставили наружных часовых. При таких условиях, найти
себе вполне надежное убежище было далеко не легко. Мне же было особенно трудно,
так как я приехал в Новочеркасск всего три недели тому назад и не успел еще
восстановить свои старые знакомства. Случайные знакомые в страхе открещивались
от гостеприимства, боясь быть выданными прислугой и тем навлечь на себя страшную
кару большевиков за укрывание офицера. Поэтому, многие офицеры и партизаны
прятались по оврагам, пустынным кирпичным заводам, некоторые превратили даже
могильные склепы в жилища, где долгое время скрывались никем не тревожимые.
Неизвестно только каким путем, но об этом пронюхали большевики и сделав облаву,
всех пойманных прикончили на месте.
В первый день прихода большевиков, я нашел себе убежище на окраине города у
своего дальнего родственника, а затем несколько раз ночевал, то у бывшей у нас
когда-то прачки, то у одного мелкого торговца, знавшего меня еще ребенком и
охотно дававшего мне приют у себя.
Позднее, когда прошел первый вал красного террора, я перебрался в центр города к
моим дальним родственникам. Они жили семьей в количестве 4-х женщин, в небольшом
домике в глубине двора. Обыск у них прошел сравнительно благополучно, если не
считать изъятия нескольких золотых вещей и предметов одеяния, понравившихся
красногвардейцам. Кроме того, имели они и "охранное свидетельство о
произведенном у них обыске". Безопасность нахождения и здесь, конечно, была
относительная, так как каждую минуту могла ворваться банда солдат и арестовать
меня, как подозрительного. Приходилось с револьвером не расставаться, быть все
время настороже, не раздеваясь спать тревожным сном. Мало-помалу я свыкся с
положением. Стал интере-
133
соваться жизнью обитателей, занимавших большой дом на улицу и несколько
маленьких во дворе. Мне стало известно, что в день оставления белыми города,
жене домовладельца привезли ее брата-партизана, тяжело раненого. Найти врача в
этот день не удалось. Однако, храбрая женщина не растерялась. Как умела, она
сама перевязала раны брату, терявшему часто сознание, уложила его в постель,
накрыв с головой и, в предвидении обыска, разложила большую часть наличного
золота и денег на видном месте в комнате, наиболее удаленной от раненого. Едва
она закончила свои приготовления, как раздался стук в дверь и послышались грубые
голоса, требовавшие их впустить. На вопрос вошедших красногвардейцев -- кто
здесь живет и где мужчины, -- она сохраняя самообладание, ответила: "мой муж --
чиновник, пошел на службу, в доме сейчас, кроме меня, находится мой брат,
умирающий от тифа. При этих словах, она спокойно полуоткрыла дверь, как бы
приглашая красногвардейцев следовать за ней и лично убедиться. Последние
замялись. Перспектива посещения заразного больного совершенно их не прельщала.
Все их внимание приковывали к себе золотые вещи и деньги, лежавшие в разных
местах комнаты. Уловив это и не желая своим присутствием стеснять бандитов, она
одна пошла к больному, а когда вернулась, то не нашла ни золота, ни денег, ни
красногвардейцев. Только на дверях исчезнувшие посетители оставили лаконическую
записку: "обыск был, в доме тифозный больной".
Не лишено интереса, что своего сына 15-летнего партизана--гимназиста,
прибежавшего домой 12-го февраля эта дама передала "на сохранение" к сапожнику,
занимавшему в конце двора маленький домик. Он обещал ей сохранить мальчика, но
под одним условием: если власть большевиков падет, то она, в свою очередь,
использует свое влияние и защитит его перед новой властью. Как я узнал, сапожник
этот играл среди большевиков видную роль в городе, находясь в "совете пяти" и
был, в сущности, большой каналья. Когда мы овладели Новочеркасском и сапожник
был арестован, дама сдержала обещание и своим настойчивым заступничеством,
вымолила ему свободу. Подобные "перестраховки", кстати сказать, были явлением
довольно распространенным.
Бесцельно бродя по городу, я однажды решил навестить подругу моей сестры С. Л.,
с которой в детстве, я проводил время, встречаясь очень часто. Потеряв
родителей, она жила вместе с братом, далеко от центра, занимая хорошенький
особнячок. Последняя моя с ней встреча была лет десять тому назад.
Приняв необходимые предосторожности, я подошел к дому и позвонил. На звонок, к
большой моей радости, дверь открыла она сама. Несмотря на большую в ней
перемену, я без труда ее узнал. Увидев перед собой бродягу, в ужасном одеянии,
она подозрительно и внимательно осмотрела меня, прежде чем поверить мне, когда я
себя назвал. Думаю, что только благодаря удачному маскараду, я до конца остался
неузнанным большевиками и их агентами, наполнявшими город.
В уютной гостиной, за чашкой чая, долго длилась наша задушевная беседа. Спешили
рассказать друг другу все важные события послед-
134
них десяти дет, а также поделиться и настоящими переживаниями. Между прочим, она
призналась мне, что в одной из комнат ее дома, лежат два сильно искалеченных
партизана, которых она 12-го февраля, в буквальном смысле слова, подобрала на
улице и приютила у себя, рискуя сама за это жизнью.
-- "Но разве можно было оставить этих несчастных юношей умирать на улице ночью"
-- сказала она. -- "У них здесь нет никого, ни родных, ни знакомых. Подвода с
ними случайно стала недалеко от моего дома. Возница бросил лошадей и сбежал.
Несчастные громко стонали, но никто не решался оказать им помощь, боясь
большевиков, уже входивших -в город. Я сжалилась над ними и когда наступила
темнота, сама незаметно перетащила их к себе, обмыла раны и перевязала их.
Только один раз, я испытала ужасный страх, когда ко мне ворвалась ватага пьяных
солдат. Они всюду шарили, все перевернули в доме, отбирая лучшие вещи себе. Я не
протестовала, и, готова была все отдать и лишь ломала голову, какой придумать
ответ, если красногвардейцы обнаружат комнату, где лежат раненые и потребуют ее
открыть. Не за себя я боялась, а за юношей, которых большевики не пощадили бы.
Слава Богу, они не заметили этой двери, прикрытой ковром и потому все обошлось
благополучно. А теперь мои питомцы уже поправляются и я надеюсь, -- добавила
она, -- скоро будут совсем здоровы".
Таких случаев, когда русская женщина, проявила необыкновенное мужество,
удивительную отзывчивость и заботливость в отношении раненых офицеров и партизан
в Новочеркасске, я мог бы рассказать сотни.
В лазаретах сестры, рискуя жизнью, самоотверженно спасали раненых, скрывали их,
прятали в частные дома, заготовляли подложные документы. Я знаю, как по ночам,
женщины храбро шли отыскивать тела убитых среди мусорных ям, выносили их на
своих плечах и тайно предавали погребению. Мне известно, как женщины, сами
голодая, отдавали последние крохи хлеба раненым и больным офицерам. Я знаю. что
в тяжелые минуты нравственных -переживаний, колебаний и сомнений, они своим
