распущены и ниспадали до самой талии великолепным, жизнерадостным
каскадом черни. Сейчас она походила на Алису с картинок Тенниеля,
если бы Тенниель в то время работал для "Плейбоя". Роджер поспешил
утешить ее, и так увлекся этим занятием, что был застигнут врасплох,
когда вокруг неожиданно зашевелились, и чей-то голос не очень громко
и не очень торжественно объявил:
- Леди и джентльмены. Президент Соединенных Штатов.
Фитц Джеймс Дешатен вошел в зал, расточая улыбки и дружелюбно кивая
налево и направо. Он выглядел точь-в-точь, как по телевизору,
правда, чуточку ниже. Сотрудники без команды выстроились полукругом,
и президент начал обход. Шедший рядом директор представлял каждого,
а президент пожимал руку. Информировали Дешатена отлично. Он
пользовался старым наполеоновским фокусом - запоминал несколько
фактов, связанных с каждой фамилией, и в нужный момент вставлял что-
нибудь подходящее, словно близко знал этого человека. Для Кэтлин
Даути это было: "Я рад, что здесь находится хоть один ирландец,
доктор Даути", для Роджера - "Кажется, мы уже встречались, полковник
Торравэй. После той знаменитой истории с русскими. Сейчас, сейчас,
если не ошибаюсь, это было семь лет назад, когда я был председателем
сенатской комиссии. Может быть, вы помните?". Конечно, Роджер помнил
- и почувствовал себя польщенным, хоть и понимал, что президент
вспомнил об этом специально, чтобы польстить ему. Дори президент
выдал: "О Боже, миссис Торравэй, почему такая прелестная женщина
губит свою молодость рядом с одним из этих сухарей-всезнаек?"
Услышав это, Роджер слегка оцепенел. Дело даже не в том, что его так
назвали, просто это был один из тех бессмысленных комплиментов,
которых Дори терпеть не могла. Сейчас, однако, он не заметил и следа
отвращения. Прозвучав из уст президента, этот комплимент зажег в ее
глазах искорки.
- Какой приятный мужчина, - шепнула она, не сводя с президента
глаз.
Добравшись до конца, президент вскочил на маленькую трибуну и
начал:
- Ну что ж, друзья, я приехал сюда не болтать, а смотреть и
слушать. И все же я хотел бы поблагодарить каждого из вас, за то,
что вы вытерпели все эти безобразия, сквозь которые вам пришлось
пройти, чтоб увидеть меня. Прошу у вас прощения. Не я это придумал.
Они говорят, что это необходимо, пока вокруг крутится столько
ненормальных. И пока у Свободного Мира остаются такие враги, какие
они есть, а мы остаемся такими же открытыми и доверчивыми людьми,
какими мы есть, - тут он улыбнулся Дори. - Ногти смыли, не обошлось?
Дори мелодично засмеялась, изумив своего мужа (Всего минуту назад
она бушевала из-за того, что весь маникюр пошел прахом).
- Конечно, смыли, господин президент. Совсем, как в маникюрном
салоне.
- Прошу прощения и за это. Говорят, это необходимо, чтобы
убедиться, что у вас нет замаскированного био-хими-ческо-го яда,
чтобы оцарапать меня при рукопожатии. Кажется, нам не остается
ничего другого, как подчиниться. В любом случае, - усмехнулся он, -
если дамам кажется, что это неприятная процедура, видели бы вы, что
вытворяет моя старая кошка, когда они проделывают все это над ней.
Хорошо, что в последний раз у нее на когтях не было яда - прежде,
чем они закончили, она исцарапала трех агентов службы безопасности,
моего племянника и двух собственных котят.
И президент рассмеялся. Роджер с некоторым удивлением заметил, что
он сам, и Дори, и все остальные тоже смеются.
- Так или иначе, - вернулся к прежней теме президент, - я
благодарен вам за ваше терпение. Но в тысячу раз больше я благодарен
вам за ваши успехи в выполнении программы Человек Плюс. Не стоит и
говорить, что это означает для Свободного Мира. Там, наверху - Марс,
единственный достойный внимания участок недвижимости в окрестностях,
не считая того, на котором обитаем мы. К концу этого десятилетия он
будет кому-то принадлежать. Есть только два варианта - им или нам. Я
хочу, чтобы он принадлежал нам. И если это случится, то именно
благодаря вам, потому что вы подарите нам Человека Плюс, который
сможет жить на Марсе. От имени всех граждан всех демократических
стран Свободного Мира, от всего сердца хочу выразить вам глубокую и
сердечную благодарность за воплощение этой мечты в реальность.
- А теперь, - прервал он начавшиеся было аплодисменты, - мне,
кажется, пора прекратить рассуждать, и начать слушать. Я хочу знать,
как дела у нашего Человека Плюс. Вам слово, генерал Скэньон.
- Слушаюсь, господин президент.
Верн Скэньон был директором исследовательского отделения Института
Космической Медицины им. Гриссома. Кроме того, он был генерал-
майором в отставке и вел себя соответственно. Генерал посмотрел на
часы, вопросительно взглянул на своего заместителя (которого иногда
называл начальником штаба) и начал:
- У нас есть несколько минут, пока командор Хартнетт заканчивает
разминку. Через минуту мы увидим его по внутренней телесети, и я
введу вас в курс событий, господин президент.
Свет в зале погас.
За трибуной засветился экран телепроектора. Один из "официантов" со
скрипом подсунул президенту кресло. Послышался шепот президента и
кресло уехало обратно. Тень президента на призрачно мерцающем фоне
кивнула и обернулась к экрану.
На экране был человек.
Он был не похож на человека. Его звали Вилли Хартнетт, он был
астронавтом, демократом, методистом, мужем и отцом, ударником-
любителем, удивительно легконогим танцором. Внешне ничто об этом не
напоминало. Внешне он был монстром.
Красные, светящиеся фасеточные полушария вместо глаз, ноздри,
прячущиеся в складках кожи, наподобие кротовьего рыла со звездочкой
носа. Искусственная кожа была цвета естественного, глубокого загара,
но по виду напоминала кожу носорога. Внешне от того человека, каким
он появился на свет, не осталось ничего. Глаза, уши, легкие, нос,
рот, кровеносная система, органы чувств, сердце, кожа - все было
заменено или усовершенствовано. Но перемены, бросавшиеся в глаза,
были лишь верхушкой айсберга. То, что было сделано внутри, было
намного более сложным, и намного важнее. По сути, он был создан
заново, с единственной целью - жить на поверхности планеты Марс без
внешних систем жизнеобеспечения.
Он был киборг - кибернетический организм. Наполовину человек,
наполовину машина, и эти половинки срослись вместе так прочно, что
даже сам Вилли Хартнетт, глядя на свое отражение в зеркале (в тех
редких случаях, когда ему разрешали смотреть в зеркало), не мог
сказать, что здесь осталось от него самого, а что ему добавили.
Несмотря на то, что почти каждый из присутствующих играл
существенную роль в создании киборга, несмотря на то, что все они
были знакомы с его фотографиями, телеизображением, и с ним лично, в
зале послышались сдавленные вздохи. Камера показывала, как он раз за
разом играючи отжимается от пола. Камера стояла на расстоянии не
более метра от его причудливой головы, и когда Хартнетт выпрямлял
руки, его глаза поднимались вровень с объективом, поблескивая
фасетками, складывавшими для него картину окружающего.
Он выглядел очень непривычно. Припомнив старые телефильмы из своего
детства, Роджер подумал, что его старый приятель будет пострашнее
всех этих оживших морковок или огромных жуков из фильмов ужасов. Сам
Хартнетт был родом из Данбери, штат Коннектикут, а все его внешние
составляющие были созданы в Калифорнии, Оклахоме, Алабаме или Нью-
Йорке. Но ни единой деталью он не был похож на человека, и вообще на
земное создание. Он был похож на марсианина.
В том смысле, что функция определяет форму, Хартнетт и был
марсианином. Он был создан для Марса. В определенном смысле слова он
уже был на Марсе. В институте Гриссома стояли самые совершенные в
мире марсианские камеры, и Хартнетт делал свои отжимания на песке из
окиси железа, в барокамере, давление газа в которой было снижено до
десяти миллибар, всего один процент от наружного давления на двойные
стеклянные стены. Температура окружавшего разреженного газа
составляла сорок пять градусов ниже нуля по шкале Цельсия. Блоки
ультрафиолетовых ламп заливали этот пейзаж светом, точно
воспроизводящим по спектру солнечный свет зимнего марсианского дня.
Место обитания Хартнетта было, конечно, не настоящим Марсом, но по
всем параметрам настолько приближалось к нему, что даже настоящий
марсианин мог бы обмануться - если бы марсиане когда-нибудь
существовали. По всем параметрам, кроме одного. Рас Тавас или
моллюск Уэллса, восстав ото сна и оглядевшись по сторонам, решил бы,
что и в самом деле находится на Марсе, в средних широтах, поздней
осенью, ранним утром - если бы не один минус.
Этот единственный недостаток было просто невозможно исправить. На
Хартнетта действовало нормальное земное притяжение, а не пониженная
гравитация, как положено на поверхности Марса. Чтобы имитировать
настоящее марсианское притяжение, хотя бы в течение десяти -
двадцати минут, инженеры дошли до того, что сделали смету проекта,
по которому вся марсианская камера должна была летать в реактивном
конвертоплане, опускающемся по специально рассчитанной
параболической траектории. От этой идеи в конце концов отказались
из-за стоимости и трудностей эксплуатации, а влияние единственной
аномалии подвергли углубленному анализу, рассчитали, учли, и
наконец, отбросили.
С новым телом Хартнетта могло случиться что угодно, но что он
окажется слишком слабым, чтобы выдержать возможные физические
нагрузки - этого не боялся никто. Уже сейчас он без труда поднимал
пятисотфунтовую штангу. Когда же он в самом деле окажется на
поверхности Марса, то сможет сдвинуть с места больше полутонны.
В определенном смысле на Земле Хартнетт выглядел даже более жутко,
чем будет выглядеть на Марсе, потому что его телеметрические датчики
выглядели так же чудовищно, как и он сам. Его с ног до головы
облепили датчики пульса, температуры и сопротивления кожи. Под
жесткую искусственную кожу уходили зонды, измеряющие внутренние токи
и сопротивления. За спиной, как метла, торчала антенна ранцевого
передатчика. Все, что происходило в его системах, непрерывно
измерялось, преобразовывалось и передавалось на скоростную
широкополосную магнитную ленту.
Президент что-то прошептал. Роджер поймал себя на том, что
старательно прислушивается.
- ... он слышит, что мы здесь говорим?
- Нет, если только я не подключу нас к его системе связи, - ответил
генерал Скэньон.
- Угу, - буркнул президент и замолчал, что бы он там ни собирался
сказать в том случае, если киборг не слышит. Это вызвало у Роджера
симпатию. Ему самому приходилось все время следить за своей речью,
когда киборг мог его слышать, он выбирал слова даже тогда, когда
бедняги Вилли не было рядом. Было просто противоестественно, что
существо, которое когда-то уважало пиво и производило на свет детей,
теперь выглядит так мерзко. Все остальные подходящие к случаю
определения были непечатными.
Казалось, киборг мог продолжать свою размеренную тренировку
бесконечно, но чей-то голос, задающий ритм: "И раз, и два, и раз, и
два", умолк, и киборг тоже остановился. Он встал, аккуратно и
неторопливо, словно разучивая па нового танца, потом инстинктивным,
уже не игравшим никакой роли жестом вытер тыльной стороной
толстокожей ладони пластиковый, гладкий, безбровый лоб.
Роджер подвинулся в темноте, чтобы знаменитый орлиный профиль
президента не заслонял ему экран. Даже глядя на силуэт, он заметил,
что тот слегка сморщил лоб. Роджер обнял жену за талию и подумал о
